«Пена дней» и другие истории - Борис Виан

– По крайней мере, относительную, – сказал Фидель, потупившись.

– Ладно! – заключил Лоран. – Стало быть – мальчишник.

– Разумеется, – ответил Фидель. – В среду в семь вечера у меня.

Пробило час ночи, и друзья вышли из бара. Лоран попрощался с Жозефом, пожал руку Фиделю и направился к больнице.

Фидель вернулся к своим одноклассникам в южный склеп, где проходили занятия. Там же помещался выставочный зал для курсовых и дипломных проектов.

Начался урок. Он был посвящен окраске в черный цвет гравия вокруг карликовых буксов, составляющих растительное окаймление памятника образца номер двадцать восемь из гранита с полурельефным крестом.

Фидель достал рабочую тетрадь и уселся на глыбу красного мрамора, предназначенного для надгробия фантазии.

III

В четыре началась получасовая перемена. Фидель вышел с приятелем прогуляться среди развалин.

Над ним сияли звезды, он ясно различал их все, кроме Бетельгейзе, которая слишком ярко горела в прошлом месяце и теперь, из-за перерасхода энергии, временно погасла. Фидель плотнее обмотал шарф вокруг шеи. С бульвара, проникая сквозь решетку, дул легкий ветерок, и Фидель старался держаться в безветренных полосах за железными прутьями. Дойдя до угла, где громоздились древнееврейские надгробия, которые разрешалось обследовать, он сел на одно из них.

Прямо перед ним лежал наполовину засыпанный землей обломок свода: все, что осталось от древней колоннады. Он был поразительно похож на устрицу: одна створка идеально закруглена, другая – плоская. Фидель поднатужился, пытаясь перевернуть камень, и наконец ему это удалось. Под камнем, в ямке, лежали, крепко обнявшись, две сонные уховертки, рядом спала сороконожка и три отлично сохранившихся мятных леденца. Он принялся сосать их один за другим, покончив с этим, опустил камень на место и, вдруг заметив это разительное сходство с устрицей, достал из кармана зубило, опустился на колени и попробовал открыть раковину.

После ряда бесплодных попыток ему удалось ввести острие зубила в забитую мхом и землей щель. Он нажал изо всех сил – и зубило сломалось. Он достал еще одно. Тут камень не выдержал и раскрылся. Фидель осторожно отложил верхнюю половинку в сторону и заглянул внутрь. На золотистом песке лежала фотография Ноэми, в резной рамке, под стеклом, прелестная, как роза. Розу он вдел в петлицу и поднял портрет, потом положил его обратно в песок.

Губы Ноэми шевельнулись, и он разбил стекло, чтобы услышать ее слова. И ответил, что тоже любит ее.

Занималась заря. Начинался последний урок. Птичка выпорхнула из гнезда, подергала одну за другой веточки, из которых оно было свито, встряхнулась, потянулась, улетела, вернулась, неся в клюве завтрак, но Фиделя уже не было. Птичка позавтракала за двоих. От этого у нее все утро болел живот.

IV

Ноэми читала у себя в комнате. Перед ней стоял завтрак, который только что принесли: ореховый торт и лангустин под майонезом. Она соблюдала диету: берегла печень.

Девушка читала Житие пресвятой Елизаветы Венгерской, написанное виконтом де Монталамбер, и, дойдя до сцены гибели отважного ландграфа, молодого мужа Елизаветы, горько заплакала.

Но на душе у нее было светло и радостно, поэтому она захлопнула грустную книгу и открыла «Трое в лодке», но вдруг в голову ей пришли серьезные мысли, и она бросила читать, так как пришлось бы встать, чтобы найти подходящее к случаю произведение: на ночном столике оставался только телефонный справочник.

Чтобы отвлечься, она проделала несколько упражнений из финского гимнастического комплекса; эти упражнения выполняются в положении лежа без движения и состоят в последовательном напряжении и расслаблении строго определенных мышц.

Затем она встала, надела яркое полотняное платьице, поднялась на три ступеньки, открыла дверь в соседнюю комнату и упала с полуметровой высоты: комната была расположена на одном уровне с ее спальней. Упала она так неудачно, что слегка вывихнула ногу, и, поднявшись, направилась в ванную комнату наложить повязку. Там она села перед зеркалом и, пригладив пышные темно-рыжие волосы, улыбнулась своему отражению. Однако боль в вывихнутой лодыжке помешала тому улыбнуться в ответ, и Ноэми расплакалась от жалости. Тогда отражение через силу попыталось улыбнуться, чтобы успокоить ее, и все вновь вошло в свою колею, хотя, впрочем, из нее и не выходило.

V

Фидель начал готовиться к вечеринке. Родителей дома не будет. Вообще-то, их присутствие не мешает чувствовать себя относительно свободным, но его старики – из тех, что по своей инициативе уходят в кино, чтобы не стеснять молодежь. Фидель вовсе не собирался устраивать оргию, но врожденная стыдливость не позволила бы ему даже на словах быть слишком вольным в присутствии старших, а Фиделю хотелось по крайней мере излить друзьям всю полноту своего счастья, и он уже трепетал в предвкушении этой словесной вакханалии.

Столовая – большая длинная комната с высоким потолком – прекрасно подойдет для праздничного ужина, думал Фидель. На стенах были развешаны фотографии роскошных надгробий, сделанных по его проектам: серые тона гранита приятно оживляли комнату. Мебели было совсем мало: низкий длинный буфет из мореной березы, на котором стояли два серебряных подсвечника с красными свечами; стол такого же дерева; более темные, почти черные стулья из той редкой разновидности березы, которая встречается только в Африке и туземное название которой буквально означает: «черное дерево, отделанное красным сафьяном». Хозяин сядет, конечно, спиной к окну.

Все было прекрасно, кроме обоев с апельсинами апельсинового цвета на фоне берлинской лазури. Фидель позвонил по телефону и попросил прислать маляра. Он решил, что апельсины цвета берлинской лазури на апельсиновом фоне будут выглядеть лучше. Подумав, он пришел к выводу, что одноцветные обои беж с выделкой – тоже неплохо, и маляр оклеил столовую такими обоями, чередуя кремовые полосы полосами цвета слоновой кости, отделал все это ярко-красным бордюром, удачно сочетавшимся с красным сафьяном стульев, и заменил фотографии надгробий портретом Ноэми, который он, заговорщицки подмигнув Фиделю, достал из своего складного столика, заменявшего ему стремянку.

VI

В это утро Ноэми долго нежилась в постели. Она, впрочем, не бездельничала, а вязала. В лакированной корзиночке из ивовых прутьев лежали три большие мотка белого ангорского пуха и один моток простой красной шерсти. Она заканчивала перед: еще четырнадцать рядов. Весь перед был из белого пуха, только два ряда занимала красная полоса, потом – еще два ряда белым, а на следующих десяти рядах она хотела вывязать красным по белому имя своего жениха; ангорский пух наполовину скроет его и убережет от холода. Она вывяжет рунические письмена – так проще: вяжешь на девяти рядах восемь изнаночных петель белой шерстью и две лицевых красной. Выйдет очень