Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов

— Ну их к черту!

— Да, да! Много чести думать о них среди такой прелести. Но мы с тобой уже достаточно отдохнули, чтобы снова позволить себе думать… о делах. Только о наших делах!

— Володя, посмотри вниз, — отвлекала мужа Надежда, стукнув стальным острием альпенштока о камень. — Такого мы еще не видали!

И показывала то на розоватые блики на снежных склонах, то на ватные клочья туманов, подымавшихся из ущелий.

— Опять туманы?! — отозвался однажды Владимир. — У Сосипатыча была… Хотя почему была? Я думаю, он и сейчас ходит с ружьишком за утками да тетеревами. У Сосипатыча есть верная примета: упадет туман на землю — к вёдру, поднимется — будет ненастье.

Здесь чаше всего туманы, как снега под жарким летним солнышком, таяли в ущельях. Бедекер не ошибся, июль в долине Верхней Роны наилучшая пора лета!

Случалось, выходили они к пустой хижине. Пастухи совсем недавно угнали скот на другие, еще не тронутые альпийские поляны. Возле очага обычно лежал припасенный на случай непогоды сухой хворост, на железных крюках над погасшими углями висели задымленные котлы: большой — для кислого молока, маленький — для кипятка.

Ульяновы разводили огонь, кипятили воду. И даже не жалели, что не захватили с собой пачку чая, — для заварки им удавалось среди сосен отыскивать листья брусники. И это напоминало северные российские леса.

Утром они ломали сухие сучья сосен, не тронутые росой, и оставляли возле очага. На стол клали сантим — символическую плату за ночлег.

В пустой хижине выветрился запах дыма, кислого молока и сыра. А сено, которое лежало в изголовьях и было не так-то измято ночевщиками, еще сохранило приятный аромат альпийских лугов.

У путешественников гудели ноги от усталости, горела кожа ступней. Сняв тяжелые альпинистские ботинки с железными шипами, они наскоро поужинали и легли спать. Вязкий сон сморил их в одну минуту.

Спали крепко, ни разу не повернувшись с боку на бок. И вдруг Владимир открыл глаза.

Темно. Тихо. Рядом чуть слышно дышит Надежда… Приподнявшись на локте, ощупью поправил одеяло на ее плече.

А сколько же сейчас времени? Часы тикали в нагрудном кармане рубашки. Открыть бы крышку, зажечь спичку и посмотреть на стрелки. Но этим можно разбудить Надюшу. Осторожно встать, выйти из хижины и там посветить спичкой на циферблат. Но ведь не удастся бесшумно оторвать голову от сенного изголовья… Пусть еще поспит.

В конце концов, неважно, сколько сейчас времени. Хотя и проснулся до рассвета, но с ясной головой. Значит, совсем отдохнул. Теперь они уже не будут, как в Лозанне, спать по десять часов. Им уже достаточно шести-семи. От долгого сна, чего доброго, и голова может разболеться. Всему надо знать меру.

А от чего же он проснулся? От этого наиприятнейшего запаха сена? Конечно, от него.

Вот так же пахло свежим сеном за речкой Шушенкой, когда они сидели, привалившись к стогу. Втроем. Базиль запевал сочным баритоном «Вечерний звон». Надюша подхватывала первой. Потом, встав в кружок, пели «Дубинушку». В тот приезд желанного гостя много говорили о будущем, о совместной работе. Где он сейчас, Василий Старков? Ни словечка от него! И Тоня молчит, Надюше не пишет. Устали оба? Или опасаются новых арестов? Похоже на то и другое. А ведь так надеялись на них… Базиль, как видно, с головой ушел в инженерные дела. Ну что же? Обойдемся без уставших…

Зимой в Шушенское приезжал Глеб. Тоже много и хорошо говорили о будущем, в частности о боевой партийной марксистской газете. Впервые о задуманной «Искре»… Ленин тихо, чтобы не услышала жена, перевел глубокий вздох. Кто бы думал, что меньшевики, завладев газетой, так испоганят ее. Даже не хочется называть прежним именем. Не искра — тлеющая головешка.

Тяжело и больно было терять друзей, с которыми бок о бок работал несколько лет. Еще тяжелее, когда они, до бешенства одержимые страшным недугом самолюбия, превратились в злобствующих противников, по уши увязли в гнилом болоте оппортунизма. Мартов… Эта боль уже перегорела, осталась непримиримая борьба. А Плеханов… До сих пор в сердце рана. Казался опытным, осмотрительным политиком. Вчерашний теоретик марксизма. А не удержался на берегу, потянули его за собой в меньшевистскую трясину. Обидно. Жаль Георгия Валентиновича. Невзирая на его гордыню, можно было бы работать вместе…

А Кржижановский — вот уж никак не ожидал! — приехал в Женеву примирять. Жалкая роль! Позорное поведение! Сюсюкал с Мартовым да Плехановым. Мало того — вернувшись в Киев, подал заявление об отставке из Центрального Комитета, не посчитался с честью, оказанной ему Вторым съездом. И Булочка, наша милая, энергичная Зинаида Павловна, видимо, не сумела удержать мужа от худого шага, эх, Глебася, Глебася!.. Был Глебася… Неужели станет только инженером Кржижановским? Нет, не верится. Революционная страсть вскипит в груди. Тогда же он, Ленин, написал о Глебе в Россию, члену ЦК и Совета партии Ленгнику: «…Брут будет наш, ухода его я пока не принимаю, не принимайте и Вы, положите пока в карман его отставку. Об отставке Землячки[60] нет и речи, запомните это… Известите об этом Землячку и держитесь крепче». К сожалению, Глеб с Зиной не прислушались к совету, не перешли на нелегальное положение и не сменили «шкурки». Может, миновал бы Зину тюремный застенок.

В Ермаковском было семнадцать активных единомышленников, а теперь из них… Если Кржижановские паче чаяния не вернутся, то… Остаются Лепешинские. Бедняга Курнатовский томится в ссылке. Шаповалов все еще болеет. Ленгник… Если бы все шестнадцать оставшихся в живых были такими, как Фридрих! Этот не погнется. Не отступит ни на йоту. Никогда!

Семнадцать… Мало осталось? Наоборот, прибавились многие сотни. И прибавляются с каждым днем. Счет пойдет на тысячи. Уже добрая половина комитетов в России большевистские. Меньшевики испугались — шлют своих агитаторов, чтобы те попутали умы неустойчивых. Но наши организаторы там. Бауман, Землячка, Литвинов, Стасова, Цецилия Зеликсон… Вернемся в Лозанну — отправим в Россию Зверку… И другие комитеты перейдут к нам. Когда будет преобладающее большинство, тогда… Тогда созовем Третий съезд. Наш, большевистский! Пригласим и меньшевиков, если пожелают. Только вряд ли. Они, надо думать, предпочтут полный разрыв. Такие у них натуры. Оппортунизм прилип к ним, наподобие проказы.

А какая у нас была газета!.. Наши леса вокруг создаваемого здания. Наш голос, усиленный в тысячи раз!.. И теперь нужна, крайне необходима своя газета. Она и поможет созвать Третий съезд. Кто возьмет ее на свои плечи?.. Ну, талантливых молодых публицистов у нас достаточно.