Анафем - Нил Стивенсон

Крискан снова взял палку и нарисовал вот такую схему:

— Этот ОАГ называется «товарный состав», — объявил Крискан. — В топологии товарного состава существует (возможно, бесконечное) множество Гилеиных теорических миров, находящихся в иерархической зависимости, каждый «более протесовый», чем следующий, и «менее протесовый», чем предыдущий. Так вводится понятие аналогового протесизма. В исходном протесизме протесовость — свойство бинарное, числовое. Мир либо протесов, либо нет, — перевёл я.

— Да. Здесь же градации протесовости допускаются.

— Не просто допускаются, — сказал я. — Они необходимы.

— Да, — проговорил Крискан рассеянно. Он рисовал следующую схему.

— Это «расстрельный взвод», — сказал он. — В топологии расстрельного взвода некое число Гилеиныхтеорических миров связано с Арбской причинно-следственной областью напрямик. Таким образом, вводится представление об отдельных протесовых мирах, никак не связанных друг с другом. В простом протесизме все возможные теорические сущности засунуты в один квадратик с надписью «Гилеин теорический мир», что как будто подразумевает причинно-следственные связи внутри квадратика. Но, возможно, это не так, и каждую математическую сущность надо поместить в свой изолированный мир.

Следующую схему Крискан рисовал довольно долго.

— «Обратная дельта», — сказал Крискан. — У неё та же топология, что у речной дельты, но стрелки направлены в противоположную сторону, отсюда и название. Обратную дельту легче всего описать, сказав, что она соединяет все свойства товарного состава и расстрельного взвода.

— Ясно, — проговорил я, немного подумав, поскольку чувствовал, что Крискан меня проверяет. — В ней есть аналоговый протесизм — градации протесовости, и есть идея, почёрпнутая из расстрельного взвода, что разные кнооны могут быть никак между собой не связаны. Что они могут происходить из совершенно разных теорических миров.

Крискан не ответил: он снова водил палкой по земле.

— Шагальщик, — объявил он.

— Шагальщик? — переспросил я. — И как он шагает?

— Название происходит от тропических деревьев, которые держатся за землю множественными корневыми системами. Как ты видишь, топология близка к обратной дельте. Разница в том, что обитаемый космос не один. Ты заметишь, что я изменил название.

— Да. До сих пор всё заканчивалось стрелками, ведущими в Арбскую причинно-следственную область. Теперь ты допускаешь поликосмическую схему — многочисленные обитаемые космосы, не связанные друг с другом причинно.

— Верно. Не связанные причинно, однако — и это важно — непричинно коррелирующие, так как обладают знаниями об одних и тех же кноонах. Обитатели других космосов получают Гилеин поток из тех же источников, что и мы. В итоге у них может быть, например, Адрахонесова теорема по тем же причинам, что у нас. И, наконец, фитиль.

— Фитиль — полностью обобщённый ОАГ, — сказал Крискан. — Гилеин поток течёт слева направо — от более протесовых к менее протесовым мирам. Однако здесь мы доводим аналоговый протесизм до логического завершения, убирая различие между типами миров.

— Я вижу наш здесь, — сказал я, указывая на квадрат, подписанный «Арбская пр.-след, область».

— Да, — сказал Крискан. — Я подписал его, просто чтобы отличать от других. Однако он ничем не отличается от других космосов на схеме: здесь все миры являются потенциально обитаемыми космосами и будут походить на тот, в котором живём мы.

— Итак, ты совершенно отбросил идею особенного ГТМ, населённого чистыми формами, — сказал я.

Крискан пожал плечами.

— Может быть, что-то такое и есть где-то, далеко слева, но в целом ты прав. Это сеть космосов, подобных нашему. И есть одно, отсутствующее во всех предыдущих топологиях, а именно...

— Кажется, вижу. — Я коснулся ногой квадрата с надписью «Арбская пр.-след, область». — В фитиле мы служим источником Гилеина потока для другого мира.

— Совершенно верно, — сказал Крискан. — Фитиль вводит представление о том, что наш мир может быть Гилеиным теорическим миром для какого-то другого.

— Или может таким представляться, — поправил Лио, — если в том мире ещё никто не додумался до сложного протесизма.

— Да, — сказал Крискан немного удивлённо — он явно не ожидал такого дельного замечания от человека, которого записал в назойливые шуты.

— Невольно задумаешься о Двоюродных. — Я вспомнил вчерашнее дикое предположение Арсибальта, что Двоюродные прибыли не из другой солнечной системы, а из другого космоса.

— Да, — проговорил Крискан. — Невольно задумаешься о Двоюродных.

Благодарности

«Анафем» не мог бы появиться, если бы ему не предшествовали:

• проект Millennium Clock, созданный Дэнни Хиллзом и его соратниками по Long Now Foundation, в том числе Стюартом Брендом и Александром Роузом;

• философское преемство, идущее от Фалеса и Платона к Лейбницу, Канту, Гёделю и Гуссерлю;

• проект «Орион» в конце 50-х — начале 60-х годов.

Таким образом, автор обязан куда большему числу людей, чем можно перечислить на странице благодарностей. Место действия романа, а также тот простой факт, что это беллетристика, исключает сноски. Последнее не совсем удачно, поскольку многие читатели, возможно, захотят узнать, откуда на самом деле взялись идеи, обсуждаемые героями, и где о них можно прочесть больше. Соответственно подробные благодарности вместе со ссылками на другие источники можно найти по адресу http://www.nealstephenson.com/anathem/acknow.htrn. 

Из послесловия, размещённого автором в интернете

(полный русский перевод можно прочесть на сайте http://www.bakanov.org)

Многим читателям будет очевидно, что источником вдохновения для упомянутых в «Анафеме» миллениумных часов стал проект 10 000-летних часов, задуманный примерно в 1995 году Дэнни Хиллзом и осуществляемый теперь The Long Now Foundation. Весной 1999 года Дэнни попросил меня и ещё нескольких человек сделать наброски для сайта — не серьезные инженерные проекты, а просто свои представления о том, какими могут быть эти часы. Я нарисовал систему стен с отверстиями, которые механизм часов открывает в определённое время. В этих почеркушках угадываются и некоторые другие элементы мира, описанного в «Анафеме».

В конце 1999 года, когда газеты печатали сводки основных новостей за год, за десять лет, а иногда даже за век и за тысячелетие, я глубже задумался о «монахах при часах» из моих набросков йотом, не выйдет ли из этого затравка для нового романа. Впрочем, тогда я только-только приступил к серьёзной работе над « Барочным циклом», поэтому отложил идею в долгий ящик и почти не думал о ней, пока не закончил последний из романов цикла.

Тогда я начал видеть возможные связи между ней и другими заинтересовавшими меня идеями, поэтому вытащил её из закромов и приступил к работе.

Будь «Анафем» нехудожественным произведением, фрагменты, касающиеся науки и философии, пестрели бы примечаниями с отсылками к земным мыслителям, у которых я почерпнул обсуждаемые идеи. Каждое примечание было бы снабжено многочисленными оговорками и выглядело примерно так:

«Я не мог бы написать этого, если бы X не высказал идею Y и не опубликовал ее в книге Z. Однако прошу учесть: (а) я не философ, не математик и не учёный; (б) это роман, а не обзор истории изучения вопроса, и мое изложение идеи Y, возможно, не выдерживает строгой критики. X, если он жив, увидев свою фамилию в наукообразном примечании к этому тексту, возможно, захочет публично откреститься от меня и моей книги, а если нет, то перевернётся в гробу. Дорогой читатель, учти, пожалуйста, что этим примечанием я только отдаю долг X; если ты действительно хочешь понять идею Y, пожалуйста, купи и прочти книгу Z».

Со всеми приведенными оговорками, вот иксы, игреки и зеты.

Книга Джулиана Барбура «Открытие динамики» была одним из главных источников идей для моего более раннего проекта «Барочный цикл». Почти каждая страница «Анафема» несёт отпечаток его более поздней работы «Конец времени».

Метафизическая нить, связывающая «Анафем» и «Барочный цикл», начинается с «Монадологии» Готфрида Вильгельма Лейбница, доступной в переводе, в том числе и онлайн. На протяжении большей части восемнадцатого и девятнадцатого столетий эти идеи не пользовались популярностью, но в двадцатом веке послужили основой для «фоново-независимой» (бескоординатной) формулировки физики как в работах Барбура, так и в «Неприятностях с физикой» и «Трёх путях к квантовой гравитации» Ли Смолина. В его же книге «Жизнь космоса» доступно объясняется, с какой невероятной точностью Вселенная приспособлена для поддержания жизни — тема, обсуждаемая на одном из мессалов. Впрочем, гипотеза Ли Смолина, почему так могло получиться, в «Анафеме» не затронута. Более того, он мог бы возразить против многих идей, выдвинутых на мессале, в особенности против утверждения фраа Джада, что время — иллюзия. Сделав эту оговорку, я хотел бы поблагодарить Ли Смолина за обсуждение части перечисленных здесь тем во время моей работы над книгой.