Том 9. Три страны света - Николай Некрасов

В сюжетной линии башмачника Карла Иваныча, проходящей через многие главы романа (часть первая, главы III, VII; часть вторая, главы II, VII; часть третья, глава VI; часть четвертая, главы I–IV; часть шестая, глава V; часть восьмая, главы V, VIII), важно отметить главы I и II части четвертой, где явственно слышатся отголоски ранней биографии Некрасова и мотивы его позднейших произведений (о главе I см. выше; в главе II примечательно описание детского труда (ср. «Плач детей» (1860 и сцены в мастерской басонщика)).

Из глав, относящихся преимущественно к Каютину, бесспорно принадлежат Некрасову те, в которых описано его путешествие по трем частям света. К ним следует добавить главы VII и VIII части восьмой и «Заключение». Глава VII включает в себя пространный киргизский эпизод странствований Каютина, а в следующей главе появляются Полинька, рябая Дарья, башмачник, квартирные хозяева Доможиров и Кривоногова — герои ряда других глав, атрибутированных Некрасову (см. выше). В «Заключении» фигурирует Антип Хребтов, который изображен в главах, описывающих путешествие Каютина и, следовательно, принадлежащих Некрасову. Здесь же содержится обещание написать особый роман, излагающий историю Антипа Хребтова. Такое обещание мог дать только Некрасов, ибо Панаева деревенской жизни почти не знала и народного романа обещать не могла.

Ряд деталей, встречающихся в других главах, в которых действует Каютин (часть первая, главы I, И; часть восьмая, глава V), также указывают на авторское участие Некрасова. Главы I и II части первой содержат эпизоды, перекликающиеся с некрасовской биографией (см.: Пыпин А. Н. Некрасов. СПб., 1905, с. 212). В описании места действия — Струнникова переулка — отмечаются топонимические особенности, восходящие к впечатлениям молодости Некрасова. В главе II обращает на себя внимание реплика Каютина: «Недаром говорят <…> что отечество наше велико и обильно». Это же выражение употребляется в «Примечании, <от гг. цензоров „Современника“ к роману „Три страны света“>, где Некрасов напоминает „ту часто повторяемую истину, что отечество наше велико, обильно и разнообразно“. В „Примечании“ говорится также о „терпеливом и добросовестном труде“, приводящем к „прочному благосостоянию“» (ПСС, т. XII, с. 40). Близкую к этому мысль высказывает и Каютин: «…решительно никто не нашивался: без долгого, упорного, самоотверженного труда».

В ряду глав, посвященных Граблину (часть шестая, главы I–V; часть восьмая, главы II–IV, VI и IX), безусловно принадлежат Некрасову первые четыре главы части шестой, в которых представлен книжный магазин Кирпичова. В части восьмой, изображен, хорошо знакомый Некрасову, захолустный Семеновский полк. Здесь же встречаются фигуры и эпизоды из ранних произведений Некрасова. Сочинитель прошении Головач имеет своего предшественника в лице Калины Павловича, из «Жизни и похождений, Тихона Тростникова» (см.: наст. изд., т. VIII, с. 270–274); этим же именем и отчеством, наделен и «градской акушер и кавалер» из некрасовской «Хроники петербургского жителя» (1844) (см.: ПСС, т. V, с. 385). Эпизод встречи Граблина с нищей старухой, которой он пишет прошение, ее рассказ об умершем сыне, вызвавший у героя внезапную тревогу, варьируют соответствующую зарисовку в «Повести о бедном Климе» (см. наст. изд., т. VIII, с. 51–55). Рассказ о несостоявшемся самоубийстве Егорушки соответствует аналогичной сцене в рассказе «Двадцать пять рублей» (1843) (см.: наст. изд., т. VII, с. 122–123). Наконец, сцена поимки вора на Сенной площади предвосхищает сюжет некрасовского стихотворения «Вор» (1850) см.: ПСС, т. VII, с. 840).

В главе III части третьей (см. о ней выше, с. 330) допустимо предположить частичное авторское участие Некрасова. Оно представляется вероятным в рассказе Данкова о Душникове. Сын мещанина, пристрастившийся к живописи и учившийся тайком от отца в церкви у старого живописца, пишет портрет, которому отдает все силы своей неутоленной любви. Элементы этой сюжетной схемы присутствуют и в «Жизни и похождениях Тихона Тростникова»: дочь крепостного Параша, прирожденная художница, тайно от отца берет уроки у старого художника, с болезненной страстью пишет портрет своей умершей матери, ее брат, отданный в учение к иконописцу, становится художником (см.: наст. изд., т. VIII, с. 221–228). Некрасовым написаны и эпизоды; обрамляющие (в пределах главы) «Историю мещанина Душникова» в связанные с рассказом о странствованиях Каютина.

Приведенные соображения позволяют предполагать, что подавляющее большинство глав романа, в том числе и по линии «интриги и вообще любовной части романа», принадлежит Некрасову.[54]

Рассчитанный прежде всего на читательский интерес к занимательной беллетристике и на малоразвитые литературные вкусы, роман пользовался успехом у молодежи.

В январе 1851 г. Н. А. Добролюбов — в те годы еще подросток — записал в своем дневнике: «Этот прекрасный роман я уж читал, но снова перечитал некоторые места». [55] Особенно понравилась Добролюбову часть шестая. [56]

В ряду любимых книг своего детства называет «Три страны света» известный педагог В. П. Острогорский: «Были тут и Пушкин, и Гоголь, и баллады Жуковского, и „Таинственный монах“ Зотова, и „Два брата“ Загоскина, и „Избранный немецкий театр“ Шишкова, и „Три страны света“, и „Гернани“ Гюго, и „Преступление“ Мюльнера <…> и „Король Энцио“ Раупаха». [57]

О том, как был воспринят роман в читательской массе, можно судить по воспоминаниям Панаевой: «В редакции было получено много писем от иногородних подписчиков с благодарностями за „Три страны света“, но получались и такие письма, в которых редакции предлагали роман, написанный десятью авторами, под названием „В пяти частях света“, и писали, „что этот роман будет не чета вашему мизерному, бездарнейшему роману“» (Панаева, с. 176).

В кругу литераторов, сотрудников «Современника», роман подвергся взыскательной критике.

Краткий отзыв о первой части «Трех стран света» содержится в письме Н. П. Огарева к Н. А. Тучковой от 2–3 января 1849 г.: «Я вам скажу несколько слов о романе Некрасова и Студницкого <так!> (ведь он писан ими вдвоем). Я прочел несколько глав. Канва великолепна. Но слишком много скучного. Бесконечные подробности и больше подробностей описательных, чем относящихся к характерам. Действие живее, чем действующие лица, и подробнее разработано. Не знаю, что будет дальше, но то, что я прочел, могло бы быть сокращено наполовину и оттого выиграло бы в энергии. Впрочем, у меня нет веры в роман, который писан a duo <вдвоем>». [58]

Несколько дней спустя, 5 января, Огарев вновь делится впечатлениями о романе. На этот раз он пишет лишь о сцене прощания Каютина с Полинькой: «Боже ты мой! Как это хорошо, друг мой! Как это из сердца и из жизни вырвано! Как это просто, живо! <…> Я заплакал от того, что это так юношески хорошо. <…> Я будто сам был Каютин и любил Полиньку и будто мне было лет 20. Да что ж? Я разве хуже бы мог любить теперь в 35?».[59]

Незадолго до того, как были написаны эти строки, Огарев расстался с Тучковой, и сцена прощания Каютина с Полинькой была созвучна его настроению.

Дневниковые записи А. В. Дружинина сделаны по прочтении двух первых частей романа. «„Три страны света“, — писал Дружинин, — спекуляция довольно ловкая, которая может понравиться публике, несмотря на свои недостатки. В этом романе нет ничего своего, все украдено. Начиная с Полиньки, идеальной гризетки (Rigolette), до персиянина, выведенного на сцену с целью описать действие опиума, все взято из модных романов. Вопрос не в том, понравится ли роман публике, а в том, заметит ли она, что все эти лица списаны, очерчены второпях, что происшествия сшиты на живую нитку, что гибель промахов и противоречий встречается на каждом шагу» (ЦГАЛИ, ф. 167, оп. 3, ед. хр. 97) (запись от 7 ноября 1848 г.). Дружинин отметил в романе оригинальную тему, но она показалась ему развитой недостаточно: «Кажется мне, что авторы до этого времени упустили из виду одно обстоятельство, до крайности способное придать роману живой и глубокий интерес. Я говорю о странствовании Каютина по России. Это странствование, судя по началу, обрисовано как-то слабо и без той привлекательности, которую так легко ему придать» (там же; запись от 9 ноября).

Панаева приводит в своих воспоминаниях высказывание В. П. Боткина. «Нельзя, любезный друг, нельзя срамить так свой журнал — это балаганство, это унижает литературу», — будто бы говорил Боткин И. И. Панаеву, имея в виду то обстоятельство, что под романом стоят две подписи. «До этого времени, — поясняет Панаева, — в русской литературе не было примера, чтобы роман писался вдвоем» (Панаева, с. 175). Коллективное авторство было в те годы, действительно, редкостью, хотя в 1845–1847 гг. в «Библиотеке для чтения» печатался с перерывами роман Ф. В. Булгарина и Н. А. Полевого «Счастье лучше богатырства». Весьма возможно, что Боткин, подобно Огареву, не признавал совместного творчества.