Сыщики преисподней (сборник) - Георгий Зотов

Голос щелкнул пальцами.

– Consider it done[54], – закончил он. – Но только на пару часов – я не владелец двухзвездочной гостиницы. И чего, раз уж ты здесь? Пойдем купаться? Только в море держись от меня на приличном расстоянии.

– Может, для начала в картишки перекинемся? – в поросших рыжими волосами руках Шефа соблазнительно мелькнула разноцветная колода.

– Нет, – твердо отказался Голос. – Азартные игры – это грех, а я не собираюсь даже в отпуске отступать от установленных собою же правил.

– Отпуск как раз на то, чтобы нарушать запреты, пока никто не видит, – съехидничал Шеф. – Иначе откуда тогда в природе взялись курортные романы? Хорошо, если ты такой пугливый… шахматы устроят?

– Ага, – произнес Голос, и Шеф извлек из песка как бы заранее спрятанную там доску. Оба мгновенно расставили резные фигуры – Голос, естественно, играл белыми. Дождавшись хода противника, шеф привычно двинул пешку Е2-E4 – и тут же ее потерял.

Наблюдавшая за этой идиллией из гостиничного окна Настя с улыбкой задернула шторы обратно. Подумать только! Шепчутся, чуть ли не обнимаются, бухают вместе. Шахматы достали. Теперь понятно, почему ей ничего не обломилось в тот вечер. Нормальных мужиков почти не осталось, кругом одни эти … Йеэээээээсссссс! Значит, у нее как у женщины далеко еще не все потеряно – надо лишь просто захомутать правильного кавалера. В тот скорбный вечер этому крайне симпатичному чуваку и первоклассная фотомодель бы не подошла – по увиденной в окно ясной причине. А она-то ревела и напилась потом ночью в хлам, как последняя дура.

Пританцовывая под клип поющих в телевизоре Modern Talking, обрадованная Настя начала собираться к выходу на завтрак.

Глава 14

Любовь

(понедельник, 9 часов 00 минут)

Ангел в синей суконной форме нудно брюзжал, бренча связкой ключей:

– Ближе чем на десять сантиметров друг к другу не подходить… руками не касаться… ничего не передавать… не целоваться… не обниматься…

– Да слышал уже! – злобно сказал Калашников. – Замучил повторять.

Он был изрядно раздражен тем, что ему пришлось ждать целых четыре часа, пока были подписаны все бумаги на допуск к Алевтине. Потребовались оригинал справки с места работы, отпечатки пальцев и ступней, гипсовый слепок ушной раковины, заполнение печатными буквами двух анкет на арамейском языке (помог царевич Дмитрий), страховка, свидетельство о финансовой состоятельности в Городе, фотографии, чтобы на них крупно были видны глаза, официальное приглашение от представителя Небесной Канцелярии. Анкеты привели Калашникова в полное расстройство чувств, особенно вопросы «собираетесь ли вы въехать на территорию виллы с целью совершения плотского греха» и «участвовали ли вы когда-нибудь в разрушениях офисов Голоса на Земле». Райская бюрократия показала себя во всей красе, и даже Варфоломей, к которому перешли габриэльские полномочия, не смог ничего ускорить. Он лишь лично привез его к вилле, на которой Алексея ждала Алевтина, и тактично сказал, что подождет в колеснице. Малинин же уехал на квартиру – отсыпаться.

Поддавшись ключу, дверь наконец-то отворилась. Держа в дрожащих от нетерпения руках букет с четным количеством роз и сразу утратив всю свою злость и гонор, Калашников робко вошел внутрь большой комнаты, окрашенной в унылый, уже привычный ему бледно-голубой цвет. Этого же цвета были пол и потолок. Окон не наблюдалось. Комната была абсолютно «голой» – разделительная полоса и две привинченных к полу табуретки на разных сторонах создавали убогую видимость меблировки. Снова пробурчав о жестком соблюдении правил, пожилой ангел с лязгом захлопнул дверь. Подняв глаза от разделительной полосы, Калашников замер.

НА ДРУГОМ СТУЛЕ, СМОТРЯ НА НЕГО, СИДЕЛА АЛЕВТИНА.

Сердце Калашникова залило холодом. Алевтина выглядела точь-в-точь, как в тот день, когда он в последнее утро ее жизни на Земле уходил на службу. Грустная, с распущенными волосами, бледная от ночных недосыпов (второй месяц беременности как-никак) и удивительно красивая. Не видя стула, он сел мимо него – прямо на пол, не отрывая глаз от лица Алевтины.

Оба молчали, и от этой тишины им становилось страшно.

– Любовь моя, – сказал Алексей и понял, что ничего не сказал, – пропал голос.

– Любовь моя, – повторила Алевтина. – Лешка, нежность моя единственная.

Калашников чувствовал нарастающий в горле комок, на глаза навернулись слезы. Алевтина заплакала – выражение ее лица совершенно не менялось, но из обоих глаз мокрыми дорожками бежали крупные прозрачные капли.

Внезапно тревожная морщинка пересекла ее лоб.

– Лешка, я это уже где-то слышала, – сказала она. – В одном триллере читала. Ты что, специально всю ночь такую фигню зубрил, чтобы меня впечатлить?

– А ты? – извернулся Калашников. – Ведь твоя фраза из той же книги.

– Да, – смутилась Алевтина. – Знаешь, я столько десятков лет представляла себе эту встречу в деталях, тысячу слов тебе говорила – выучила каждое наизусть, наверное, в сердце шипами засело. А увидела тебя – и сразу все забыла. Ты слышишь музыку? Это ведь Рахманинов… наша песня, Леш.

Калашников прислушался – действительно, в ушах звучала тихая, красивая музыка, исполняемая, вероятно, на великолепной антикварной скрипке.

Он резко обернулся.

– Тебе чего здесь надо, козел? – душевно спросил Калашников скрипача, стоящего за спиной. – Иди отсюда, играй где-нибудь в другом месте, а?

– Да, но мне Варфоломей приказал… типа романтика…

– ПОШЕЛ ВОН! – заорал Калашников.

Когда помертвевший от испуга скрипач, не помня себя, вылетел за дверь, он снова встретился глазами с Алевтиной. Поправляя волосы, она улыбалась сквозь слезы, губы ее кривились от сдерживаемого смеха.

– А ты все такой же, Лешка… добрый с людьми… Ты ИХ поймал?

– Кого? – не понял Калашников. – А, этих… ну конечно. Когда я кого-то хоть раз да не ловил? Разумеется, попались как миленькие.

– То-то я смотрю – у тебя лицо все в ссадинах, как обычно, когда ты после работы домой приходил. Эта дурочка меня заставила тебе письмо написать, – тихо смеялась Алевтина. – Смешная такая… думала, ты ради меня расследование бросишь… а я ж тебя знаю… поэтому и написала спокойно.

– Я это понял, – с усмешкой кивнул Калашников. – Аля, да хрен бы с ними, со всеми. Я не хочу об этом говорить. Я их в гробу видал, и плевать, что эта фраза здесь не имеет смысла, слышишь? Я глазам не верю, что тебя вижу.

– И я, – покорно кивнула Алевтина. – Может, это нам снится?

– Возможно, – охотно подтвердил Калашников. – А на самом деле мы обкурились – сидим, едим пирожные с марихуаной в Амстердаме.