«Посмотрим, кто кого переупрямит…» - Павел Нерлер

Н. Я. давала мне книжки отца Александра, я прочитала “Магизм и единобожие” и “У врат молчания”, сообщила Н. Я., что написано здóрово, и продолжала “саботаж”. Ну а потом Н. Я. уже совсем сильно болела, и получилось так, что при ее жизни встреча моя с отцом Александром так и не состоялась.

Н. Я. понимала, что умирает. Накануне смерти она сказала Люде Сергеевой, которая, видимо, не могла совладать с выражением тревоги: “Не бойся, при тебе не умру”. А Веру Лашкову, сменившую Люду на следующий день, спросила: “Ты не боишься?” – “Нет”, – ответила Вера. Этот ответ подошел.

В день смерти Н. Я. в ее квартире собралось очень много людей, и, как всегда бывает, горе мешалось с хлопотами: где хоронить, когда хоронить, что делать с бумагами… Дружившая с Н. Я. всю свою жизнь Варвара Викторовна Шкловская сказала: “Если бы не советская власть, мы бы сидели на полу и плакали, а мы суетимся, и нам от этого вроде бы даже легче…” Но некоторые не суетились. Отец Александр Борисов (тогда еще диакон – впрочем, этого я не знала) в церковном облачении что-то читал у изголовья, затем другие, поочередно сменяясь, тоже что-то читали. Смысл был мне недоступен, но возникло некоторое общее ощущение нормальности, что ли.

Ну а потом Н. Я. силами милиции и родственной ей организации увезли в морг и квартиру от нас “очистили”. Не было даже уверенности, что мы сможем похоронить Н. Я., и из-за разнообразных обстоятельств странное это впечатление на время не то чтобы забылось, а отошло на второй план. Наступил Новый год, и сочетание всеобщего веселья с тем, что очень точно выразил Н. Панченко в своем стихотворении, посвященном Н. Я: “Старый друг ночует в морге…”, – вызывало ощущение абсолютной личной катастрофы.

Вечером первого января 1981 года, накануне похорон, мы перевезли Н. Я. в церковь Знамения Божией Матери. Служба давно закончилась, церковь была пуста, и только одна старушка сразу стала у гроба что-то очень тихо и быстро читать. Я сообразила наконец, что это псалтырь, и почему-то успокоилась.

На следующий день я пришла в церковь значительно раньше времени, назначенного для отпевания, и с недоумением наблюдала, как некоторые из моих друзей и знакомых столпились у алтаря. Мне это показалось странным, все мои скудные, почерпнутые из художественной литературы, познания о богослужении напрочь вылетели из головы.

И вот тут я увидела отца Александра. Этот момент я помню ясно. Я увидела его лицо (очень хочется объяснить, что это было за лицо, но нет, не могу, способностей не хватает), поняла мгновенно, кто это, и совершенно отчетливо, вот прямо этими словами подумала: “Так вот что значит духовный отец…” Звучит несколько высокопарно, но именно так и было.

Как бы объяснить?.. Я бы вообще пропустила этот момент и не нагружала читателя столь специфическими деталями, но мой редактор, светлой памяти Марк Фрейдкин, которому я обязана существованием этого текста, уверил меня, что нужно, а то непонятно: ничего, ничего и вдруг – бац! – креститься.

Отпевание закончилось, запели “Святый Боже, Святый крепкий…” и вынесли гроб с телом Н. Я. на улицу. Я задрала голову: небо было бледно-серое, очень высокое, в него летели церковные кресты, голые мерзлые ветки тоже очень высоких деревьев, и птицы – очень много птиц. “И как обугленные груши с деревьев тысячи грачей…” – вертелось у меня в голове. Хотя это, наверное, были вороны, вспугнутые колокольным звоном. Сознание протестовало против мысли, что всё кончается “лопухом над могилой”. Стихи Мандельштама, которые Н. Я. годами повторяла наизусть изо дня в день, и сам Осип Эмильевич, и вся их жизнь, и вся ее жизнь потом, после него, и ее книги – не может всё это пропасть в никуда. Стихи напечатаны, книги и письма тоже, а остальное-то…

Deus conservat omnia…[894]. Не думаю, чтобы я вспомнила тогда это выражение, но смысл был именно такой. В общем, приклю чилась со мной “перемена ума”. И я поняла, что хочу туда, где Бог сохраняет всё. И, вероятно, Н. Я. как раз это имела в виду.

Всё, больше не могу, всё равно получается неубедительно, но я ведь и не собираюсь никого убеждать.

Наталья Штемпель

Похороны Надежды Яковлевны Мандельштам

(Примечания Василия Гыдова и Павла Нерлера)

В начале декабря 1980 года хороший знакомый Надежды Яковлевны, доктор медицинских наук, врач-кардиолог, запретил ей вставать с постели, но иногда Надежда Яковлевна этот запрет нарушала.

Юра Фрейдин, друг Надежды Яковлевны, составил график круглосуточного дежурства, включив в него всех ее друзей и знакомых.

До последней минуты жизни Надежда Яковлевна сохранила ясность мысли, присущее ей мужество, способность острить.

Удивительный она была человек! Я знала ее в течение сорока четырех лет, и ни разу, ни при каких обстоятельствах не слышала от нее ни на что жалоб. Мне трудно представить другого человека такой душевной силы, такой смелости и внутренней свободы. Разве не были ее книги, написанные без оглядки, без самоцензуры, великим риском? ‹…›

И еще пример независимости Надежды Яковлевны: через много лет, когда обе книги уже вышли и их читал весь мир, Надежду Яковлевну вызвал районный прокурор, на приглашение которого она ответила, что явиться не может, так как нездорова, его же может принять. Так и закончился заочный диалог.

И вот теперь ее нет, странно и горько. Мучительно хочется говорить о ней, вспомнить период уже только наших с ней встреч, когда Осипа Эмильевича не стало. Написала и удивилась: как это “не стало”? Он был и остался с нами, особенно с ней, ему она и без него посвятила всю свою жизнь. Но об этом несколько позже.

Мне рассказывали, что во время ночного дежурства одной милой женщины Надежда Яковлевна, видя, что она волнуется, улыбаясь, сказала: “Вы не беспокойтесь, я такой подлости не сделаю – в ваше дежурство не умру”.

Умерла она, когда дежурила Вера Лашкова.

В два часа ночи 29 декабря 1980 года начался полубред. Надежда Яковлевна спросила Веру, почему в комнате шумит машина. Вера ответила: “Машины никакой нет”. – “Кошки”, – сказала Надежда Яковлевна. “И кошек нет”. – “Здесь, в груди”, – показала она на свою грудь. Потом сказала: “В России голод”. И повторила еще два раза: “Россия, Россия”. – “Молитесь, Надежда Яковлевна”, – посоветовала Вера. “Да ты не бойся”. Это были ее последние слова. Казалось, она заснула. Дыхание было неровное, прерывистое.

Утром пришла следующая дежурная. Женщины сидели на кухне. И вдруг стало как-то особенно тихо. Вошли в комнату, поднесли к лицу зеркало – оно не вспотело. Врач “скорой помощи” констатировал смерть.