Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003) - Келли Линк

Я решила разглядеть ее получше, и когда мама занялась приготовлением ужина для меня и братьев, я сбежала вниз по ступеням парадного крыльца. Девушка стояла со скрещенными руками, прислонившись к автомобилю. Своими грязно-зелеными глазами цвета воды в реке Чикаго она наблюдала за окнами нашей квартиры на третьем этаже. Мне показалось, что она была только наполовину индианкой, как и я. На ней были джинсы, обтягивающие бедра, с широкими расклешенными штанинами, волочившимися по земле и закрывавшими ступни. Сверху был надет маленький топик, свисавший с ее убогой впалой груди. Я знала, что она тоже наблюдает за мною, хотя она ни на секунду не отводила взгляда от окон. Я стояла в дверном проеме, прямо напротив девушки, нахально уставившись на нее. Меня учили никогда так не делать.

Наконец она спросила:

— Ты которая из них?

— Джесси, — ответила я. Затем выпрямилась и сдвинула со лба мягкую рыжую челку.

— О, — произнесла она.

Она двинула правым плечом и внезапно приподнялась на цыпочки, чтобы лучше видеть нашу квартиру. Как раз когда я собралась уходить, двигаясь назад, за стеклянную дверь, она опять взглянула на меня. Взгляд ее зеленых глаз упал на меня подобно тяжелому молоту. Л не могла моргнуть, глаза мои были сухи, ее тяжелый взгляд не давая мне вдохнуть. Я вонзила ногти в ладони.

— Я люблю его, — сказала она. Мы некоторое время стояли молча. Наконец я прошептала:

— Я тоже люблю его. — Мой голос был мягким, но не от доброты или сочувствия. Гнев шипел внутри меня, где-то в желудке; я чувствовала, что внутри меня вспыхивают искры и обжигают мне сердце и легкие.

Она повернулась ко мне спиной, отступая в безопасную глубину фургона.

Я обогнула дом и уселась на ступенях веранды. Как я желала стать птицей возмездия! Я сжимала пальцы внутри тапочек, чувствовала их жестокую хватку, и воображала, как свирепо я схвачу за волосы эту девчонку-полукровку. Мои ногти запутались бы в ее патлах, похожих на колючую проволоку, и я унесла бы ее прочь, ее никому не нужное тощее тело ударялось бы о дома, пока я не донесла бы ее до озера. На полпути до Канады я, может быть, отпустила бы ее, а сама парила бы в небе, наблюдая, как она падает в ледяные глубины озера Мичиган. Ее тяжелые, злые глаза затянули бы ее на дно, словно камни. Она бы никогда не всплыла, ее бы не спасли.

Подобно птице мести, я кричала и кудахтала бы так громко, что моя мать услышала бы меня и поняла, что она отмщена, так громко, что мой отец услышал бы меня и понял, что я победила.

Наконец наступил день, когда отец покинул нас. Мать сидела на кухне, на табуретке. В первый раз я заметила, что она всегда садится на стул, зачиненный черным электрическим проводом, точно так же, как она всегда ставила себе расколотую тарелку и брала погнутую вилку. Отец стоял, опершись коленом на стул, рядом с ним лежал остроносый ботинок. Родители не смотрели друг другу в лицо, и я помню, как испугалась, что они не смогут услышать друг друга, что их слова будут скользить в разные стороны.

— Давай не будем устраивать сцен при детях, — сказал ей отец. То, что глаза матери были сухи, ранило меня сильнее, чем если бы она проливала реки слез. Она не дрожала, не суетилась, ее фигура вдруг стала огромной и неподвижной, как будто центр земного притяжения сосредоточился в нашей кухне.

— Не имеет значения, что я говорю и делаю, — наконец произнесла она, и я могла поклясться, что ее слова исходили откуда-то из недр ее тела, а не слетали с тонких, сжатых губ.

И это все, что она могла сказать? Я дрожала, я была настолько же взволнованна, насколько она была неподвижна; кровь слишком быстро бежала по моим венам. Мне хотелось закричать: «Останови его! Не дай ему уйти!» Но я была слишком хорошо воспитана.

Вместо того я прикусила язык и сжимала зубы, пока не почувствовала вкус крови.

Отец пошевелился, подошел к матери. Он взял ее руку в свои ладони, но чуть не выронил, такая она была тяжелая.

— Ты хорошая женщина, — сказал он. — Обещаю, что буду звонить тебе. Береги себя.

Отец поцеловал ее в щеку и отпустил ее руку. Он уже направился к двери. Когда он произносил свои последние слова, на лице у него было написано облегчение:

— У меня есть несколько дел, которые значат больше, чем моя жизнь.

— Не обманывай себя, — ответила мама.

Я знаю, что отец обнял и поцеловал нас троих, прежде чем выйти через парадную дверь. Мы стояли в коридоре, между кухней и гостиной и были последним барьером на его пути к свободе. Но я не помню этого. Должно быть, это мгновение стерлось из моей памяти. Наверное, я тогда испугалась, потому что его последняя ласка была слишком похожа на прикосновение призрака, прошедшего прямо сквозь меня.

Помню, как выглядывала из переднего окна, и внезапно ко мне подошла мать. Она взяла меня за руку, и я увидела, что ее лицо было обращено в противоположную от окна сторону.

— Он уже уехал? — спросила она.

Я выглянула и увидела, как нарисованные поднятые кулаки медленно удалялись от нашего дома. Заднее крыло засверкало, когда папа остановился у светофора на углу, и, когда он поворачивал, я увидела вспышку, словно автомобиль подмигнул мне.

— Да, — подтвердила я. — Его больше нет.

— Тогда это был последний раз, что ты видела его, — сказала мать, тяжелыми шагами направляясь на кухню.

Папа ушел первого июля. На следующий день волна жары накрыла Чикаго. Казалось, жара пришла из дыры в земле, которая осталась после ухода отца. Все дела расстроились; мы потеряли равновесие и жили непонятно как. Чтобы заморозить свое сердце, я держала во рту большой кубик льда. Мать не утруждала себя сидением у вентилятора или тем, чтобы вытирать пот со лба полотенцем, которое я обертывала вокруг ее шеи.

— Ты не хочешь есть? — спрашивала я ее, потому что была голодна, а братья жевали сухие кукурузные хлопья и смотрели по телевизору «Три пилота».

Она не отвечала и вела себя так, будто не слышит меня. Капля пота, как слеза, скатывалась с ее виска на изгиб подбородка и дальше, по шее, впитываясь в красную кофту.

— Как ты думаешь, он вернется? — допытывалась я.

Пальцы ее правой руки подергивались, и это был единственный ответ.

— Пошли. — Я загоняла братьев в кухню и нарезала им ломтиками сыр «Колби». Мы ели сыр и жирные крекеры «Рид» на обед, а затем и на ужин.

За эту неделю мать превратилась в свой собственный призрак, зато я стала более деятельной, чем раньше. Я научилась варить спагетти в кастрюле на темных металлических конфорках и зажигать духовку, чтобы разогреть пирог с цыпленком. По ночам я вытирала братьям лбы тряпкой, в которую был завернут лед, и проверяла, чтобы вентилятор дул прямо на их маленькие тела. Это была неделя жары, тишины и молчания.