Теорика правительств и парламентарное правление - Гаэтано Моска

III. Во второй период социального демонтажа Европы мы обнаруживаем одну отягчающую причину, несомненным образом ускорявшую движение. Она состоит в новых вторжениях норманнов, венгров, сарацин и особенно в природе этих вторжений. В этот раз это не было перемещение целых народов со своими семьями на новые территории, на которых они хотели поселиться. Это не были огромные и дисциплинированные армии, которые могли завоевать разом значительные части страны и установить там свою власть. Скорее это были банды грабителей, чьё частое появление, проходившее почти всегда безнаказанно, было очевидным показателем того, насколько велика была политическая и военная дезорганизация Европы в то время. Указанные банды с одной стороны наживались, пользуясь существовавшим расколом, грабя и сжигая по своей прихоти, а потом возвращаясь восвояси или скрываясь в недоступных или хорошо защищенных местах. С другой стороны, их растущая угроза, вынуждала каждого вооружаться для защиты собственного дома и из-за отсутствия защиты со стороны государства, собираться под прикрытие укрепленных замков, чтобы иметь какую-то гарантию не потерять свою жизнь и имущество. Антикризисные, центростремительные силы, действовавшие в первом подпериоде, без сомнения ещё наличествовали, но точно также как они оказались недостаточными для предотвращения социального краха тогда, такими же они оказались и сейчас. Думается также, что некоторый уровень стабильности, достигнутый при Карле Великом, несколько понизился, что, впрочем, может быть простым следствием времени. Действительно, римские традиции должны были много потерять в своей практической значимости, постепенно по мере удаления от эпохи существования Империи. Народы будут еще вспоминать Императора, управлявшего целым миром, потому что эта простая мысль легка для понимания и поддерживается всеми, но постепенно забудут античную централизующую и регулярную администрацию, стабильное правосудие, прочную военную организацию, все те вещи, которые массы не видели воочию, не только не помнили, но и не могли даже представить. Само королевство, созданное на германский манер, расширившись и охватив обширнейшие территории страны, должно было много потерять в своем централизующем влиянии. В значительной мере оно управлялось на основе личной преданности, которую демонстрировали leudi своему синьору, и чем дальше находился синьор, тем меньше её ощущалось.

В итоге Церковь в период с восьмисот пятидесятого до тысячного года, хотя и переживала серьезное временное усиление власти епископата, не продолжила линию на организацию и сплочение вокруг епископа Рима с той же энергией, которая была характерна для нее в другой исторический отрезок – от Григория Великого до Карла Великого. После него римский епископат стал объектом мелочных и коррупционных разборок, вследствие чего потерял те широкие и грандиозные перспективы, тот огромный моральный престиж, который смог восстановить лишь с Ильдельбранда.

Таким образом, ослабленные плотины опрокинул паводок: полная анархия, казалось бы, остановленная при Карле Великом, воздвигла свою империю, не противостоящую кому-то, но от этого совсем не мирную на всей той части западной Европы и центральной, которая не была оккупирована сарацинами. Два-три поколения после смерти Карла Великого ещё имели короля и возможно римских императоров, но от мира, безопасности, послушанию законам, нормальной управленческой иерархии не осталось и следа. Государство не могло поддерживать мир и спокойствие, если не имело в своём распоряжении ни моральных, ни материальных сил, их абсолютно не хватало. Моральные и материальные силы невозможно извлечь из общества, если не существует политического класса координированного и организованного, способного вызвать уважение грубых масс. Возможно, тогда политический класс был внутренне расколот на некие элементарные элементы. Каждый, кто в силу своих физических данных, смелости, интеллекта, богатства становился над другими, лично вызывая уважение у своего окружения, не особенно заботясь о том, что где-то далеко. Он остерегался исключительно других сильных, своих непосредственных соседей, с которыми пребывал в постоянной войне или лучше сказать, в постоянном соревновании по части грабежа и убийства. Чтобы немного обезопаситься и обрести некую уверенность в период отдыха, он устраивал гнездо, башню, замок на вершине холма трудно доступного. Туда же были вынуждены скрываться все самые бедные, больные, увечные и подобные им. Туда же шел скромный крестьянин, предлагавший своему защитнику десятину от своего стада, он обрабатывал землю хозяина, защищал в случае необходимости замок, получая в обмен надел земли, достаточный для прожития. Он оказывал ему почести, принося плоды той земли, которой пока обладал, пока ни он, ни кто-то другой ее не отобрали. Пусть права владения собственности не писались тогда ничем иным, как острием шпаги.

Таковым складывалось общее положение для деревни. Но там и тут крестьяне, в противоположность тем, кто собирался вокруг светского синьора, находили более удобным объединяться под защитой богатого аббатства, чье господство обычно было более мягким, более регулярным, менее грабительским. В городах епископ, влиятельный благодаря большим богатствам, положенным при его должности, поддержке клерикалов, связям со многими господскими домами, отношениям с бедными и немощными, укрывавшимися под его защитой, осуществлял власть настолько всеобъемлющую, что подчас она казалась самой настоящей властью сеньориальной. А, кроме того, впоследствии свободные люди, соединившись вместе в большом количестве, более образованные, уверенные в себе и зажиточные, чем деревенские жители, легко организационно сплачивались с целью взаимного гарантирования жизни и имущества. Поэтому образовались гильдии или корпорации, участники которых давали клятву, сохранять между собой вечный мир, разногласия которые могли появиться, предоставлять суждению руководству союза и в особенности взаимно защищать и помогать друг другу в случае необходимости. Из связи и слияния различных гильдий рождается коммуна, которая в античные времена в Италии называлась компания. Она охватывала все города, поскольку все, включая синьоров, часто сопротивлявшихся, были вынуждены входить, как говорилось, с клятвоприношением в коммуну. Но этот исторический факт имеет место в целом после X века, в период более поздний, по сравнению с тем, который мы сейчас рассматриваем.

IV. Общеисторическая закономерность состоит в том, что зерна социальных изменении, происходящих в ту или иную эпоху, неизменно прорастают в эпоху непосредственно предшествующую. Институт, имеющий подлинно социальное значение, почти никогда не является плодом импровизации, но очень часто повторяет свои принципы из другого времени, когда никто и не подозревал, какую важность они приобретут. Более того, можно утверждать, что единственным способом не угадывать будущее, но предвидеть каким-то образом направление, в котором будут развиваться общественные события непосредственно ближайшего будущего, является умение наблюдать хорошенько настоящее, видеть целеполагание, которого придерживаются существующие институты, и потом суметь выяснить последствия необходимые и возможные данной направленности. Применительно к нашему вопросу, мы уже видели, как зародыши анархии, уже проявились в заключительные годы времени относительного порядка и спокойствия, которые соответствуют первому веку средневековья. Сейчас же мы сможем увидеть, как во времена наивысшей анархии, т. е. до X и XI вв., уже существовали ростки, которые, развившись, должны будут реконструировать социальную организацию.

Прежде всего, следует отметить, что даже в условиях безудержной анархии, следовало соблюдать определенные правила и определенный порядок. Известно, что и разбойникам нужна определенная вера, а в средние века, когда почти все были больше или меньше разбойниками, перемирие с Богом всегда скрупулезно соблюдалось и договоры между разными синьорами, либо между синьором и вассалом достаточно точно исполнялись. Поскольку указанные договоры были практически однотипными, ибо вызывались одними и теми же обстоятельствами, поэтому постепенно стало формироваться своего рода обычное право. Последнее, войдя всем в привычку, став общим для всех умов и сознаний, превратилось в моральную силу, которой материальная сила, если другого не дано, должна была приходить к соглашению и даже идти на некоторые уступки. Если в первый период беспорядка всё расхватывалось в толчее и суматохе, и каждый главарь банды отрезал от куска полотна свою часть и только такой длины, насколько позволяла шпага, а также насколько многочисленна была шайка, которая следовала за ним, то, по прошествии какого-то времени, кусок разматывался, и полотно уже нельзя было приобрести по-другому, как не вырвав его у того, кто его уже имел. А тот, естественно, имея все преимущества принадлежащие тому, кто пришел первым, уже утвердился в этом краю, хорошо обосновался в своей крепости и, без сомнения, уже заимел связи и друзей, поэтому совсем нелегким делом представлялось выкурить его из гнезда и занять его место. Действительно, даже в самые смутные времена средневековья, если мы и найдем пример-другой авантюриста новой волны, которому удалось бы успешно скинуть старого барона, то, надо сказать, это будет фактом далеко не частым. Вследствие всего этого, мало-помалу, некоторое число семей в том или ином месте страны прочно укоренялось, и таким образом формировался достаточно однородный и компактный класс, хотя ещё и не имевший пока прочной организации, но объединенный общим духом, в особенности привыкший командовать, в то время как иные общественные классы обрели обыкновение подчиняться. Благодаря этому, без сомнения, вытекало значительное смягчение привычки к насилию, как принципу порядка и управления. Наконец, тот же самый класс, чьё господство над землей и людьми однажды было прочно установлено, почти инстинктивно почувствовал необходимость вновь объединиться вокруг некоего института, имени, имеющего историческое значение. Он почувствовал, подобно всем политическим классам повсеместно и во все времена, удобство и выгоду оправдать свою материальную власть политической формулой. Имя или институт уже существовал там, он выжил среди стольких смут, преодолел собственное бессилие. Это был король, политической формулой стал феодализм.