Отдел убийств: год на смертельных улицах - Дэвид Саймон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эджертон записывает: «Ж. зажала ружье между ног… ствол к правой щеке… большое ОР с правой стороны головы. Теплый на ощупь. Окоченения нет».
Оба патрульных наблюдают, как Эджертон надевает пальто и убирает блокнот во внешний карман.
– Не будете ждать криминалистов?
– Ну, я бы хотел, но…
– С нами скучно, да?
– Что тут скажешь? – говорит Эджертон, изображая что-то вроде баритона юной звезды экрана. – Я сделал здесь все, что мог.
Краснолицый полицейский смеется.
– Когда приедут, попросите фотографии комнаты и скажите, чтобы сняли мужика с ружьем между ног. Нам понадобится и ружье, и тот зеленый листок.
– Больничная выписка?
– Да, все пойдет в центр. А квартиру мы закрываем? Жена еще вернется?
– Когда ее увозили, она была сбита с толку. Пожалуй, мы придумаем, как закрыть место преступления.
– Ну и хорошо.
– Это все?
– Да, спасибо.
– Без проблем.
Эджертон смотрит на патрульную, все еще сидящую за столом.
– Как там протокол?
– Готово, – она показывает листок. – Хотите прочитать?
– Да нет, я уверен, что все в порядке, – отвечает Эджертон, зная, что его проверит сержант сектора. – Как вам пока служба?
Полицейская смотрит на мертвеца, затем на детектива.
– Да ничего.
Эджертон кивает, машет на прощание краснолицему и уходит, на этот раз аккуратно обходя ухо.
Через пятнадцать минут он уже за печатной машинкой в офисе убойного отдела, переносит содержимое трех страничек блокнота в одностраничный рапорт для круглосуточного журнала происшествий – форма уголовного розыска 78/151. Даже при том, что Эджертон тыкает одним пальцем, детали кончины Роберта Уильяма Смита ужимаются во внятный текст меньше чем за четверть часа. Основная документация убойного – дела в папках, но круглосуточный журнал – это бумажный след деятельности всего отдела преступлений против личности. Сверившись с ним, детектив может быстро ознакомиться с любым текущим следствием. По каждому происшествию есть соответствующая одно— или двухстраничная запись с коротким описательным заголовком, и, пролистав журнал, по этим заголовкам можно составить полную хронологию насилия в Балтиморе:
«…огнестрел, огнестрел, сомнительная смерть, ножевое, арест / убийство, серьезный огнестрел, убийство, убийство / серьезный огнестрел, самоубийство, изнасилование / ножевое, сомнительная смерть / возможная передозировка, коммерческое ограбление, огнестрел…»
Мертвый, умирающий или только раненый – на каждую жертву в городе Балтимор найдется форма 78/151. Меньше чем за год в убойном Том Пеллегрини заполнил, наверное, больше сотни бланков. Гарри Эджертон со времен перевода в убойный в феврале 1981-го – более пятисот. А Дональд Кинкейд, пожилой детектив из группы Эджертона, – в убойном с 1975-го и наверняка напечатал больше тысячи.
Журнал происшествий – основной инструмент измерения загрузки детективов, и он важнее доски, где фиксируются только убийства и их раскрытия. Если под записью стоит твое имя, это значит, что ты взял трубку, когда раздался звонок, или еще лучше – вызвался поехать, когда другой детектив высоко поднял зеленую карточку – бывший квиток из ломбарда – с записанным адресом и задал вопрос, что старше самого здания: «Кто возьмет?»
Гарри Эджертон вызывался нечасто, и этот простой факт стал в его группе не просто мозолью, а открытой раной.
Никто не сомневался в его способностях следователя, а многие признавали, что и как человек он им нравится. Но в бригаде из пятерых, где каждый работает по своим и чужим делам и отвечает на разнообразные вызовы, Гарри Эджертон был этаким одиноким волком и регулярно отлучался на собственные продолжительные приключения. В отделе, где большинство дел выигрываются или проигрываются в первые сутки следствия, Эджертон мог работать по одному делу днями или даже неделями, бесконечно опрашивая свидетелей или ведя наблюдение в свободное от работы время. Его, вечно опаздывающего на ночные инструктажи и пересменку, можно было легко застать за столом в три часа ночи, несмотря на то, что его смена закончилась в полночь. По большей части он расследовал без второго детектива, сам брал показания и сам вел допросы, в упор не замечая никаких бедствий, от которых страдала остальная группа. Эджертон считался скорее кем-то вроде бейсбольного контролирующего подающего, чем рабочей лошадкой, а там, где количество казалось важнее качества, его рабочая этика служила вечным источником трений.
Его происхождение только способствовало оторванности от коллектива. Сын уважаемого нью-йоркского джазового пианиста и дитя Манхэттена, в балтиморский департамент он вступил интереса ради, увидев рекламу в газете. В убойном многие провели все детство на тех улицах, которые теперь охраняли, а для Эджертона точка отсчета – это Верхний Манхэттен и воспоминания о походах в музей Метрополитен после школы и о ночных клубах, где его мать зналась с такими людьми, как Лина Хорн или Сэмми Дэвис-младший. Его юность настолько далека от полицейской работы, насколько это вообще возможно: Эджертон мог похвастаться тем, что видел вживую Дилана в его первые годы в Гринвич-Виллидже и что сам потом был лид-вокалистом в рок-н-ролл группе – ансамбле с названием в духе «детей цветов» – «Афродита».
Беседа с Гарри Эджертоном могла блуждать от иностранного артхауса к джаз-фьюжну или сравнительным достоинствам импортных греческих вин – последние знания он приобрел благодаря женитьбе на дочери греческого торговца, который после многих лет успешной работы в Судане перевез семью в Бруклин. Все это вместе взятое делало Гарри Эджертона даже в его почтенном возрасте сорока лет загадкой для коллег. В полуночную смену, пока остальная его группа вместе наблюдает за тем, как Клинт Иствуд ласкает самый большой и мощный револьвер в мире, Эджертон в комнате отдыха пишет служебные записки под кассету с песнями Вуди Гатри в исполнении Эммилу Харрис. А в обеденное время он обычно пропадал на Восточной Балтимор-стрит, в задней части ресторана с едой на вынос, где зависал перед рядом игровых автоматов и забывал обо всем на свете в лихорадочных попытках расстрелять разноцветных космических пришельцев лазерными лучами. В офисе, где подозрительной считается даже любовь к розовым галстукам, Эджертон безусловный чудак. Мнение всей группы выразил Джей Лэндсман, как-то раз бросив вскользь: «Для коммуниста Гарри охренительный сыщик».
И хотя Эджертон – черный, его космополитическое происхождение, хипстерские наклонности и даже нью-йоркский акцент настолько обманывали ожидания, что белые детективы, привыкшие видеть черных через ограниченную призму своего опыта в балтиморских трущобах, считали его ненастоящим черным. Эджертон нарушил все стереотипы и размыл все расовые предрассудки отдела: даже черные детективы местного происхождения вроде Эдди Брауна периодически говорили, что Эджертон, может, и черный, но не «нищебродский черный» – эту категорию Браун, водивший «кадиллак бругем» размером с маленький танкер, припасал для
