Мекленбургский дьявол - Иван Валерьевич Оченков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот оно волчье солнышко, — осклабился кто-то из Панинских ратников, страшно блеснув белками глаз. — Вовремя взошло!
— Что? — переспросил не расслышав я.
— Известное дело, — охотно пояснил солдат, явно бывший прежде разбойником. — Когда подбираешься, так оно и не нужно вовсе. А как до дела дошло, так очень кстати!
— Ну-ну, — ухмыльнулся я, припомнив точно такую же ночь, когда я с только что нанятыми на службу русскими каторжниками крался к датским палаткам.
Впоследствии это назвали Кальмарской резней, а ко мне среди европейской аристократии навсегда прилипла репутация злодея и головореза. Видимо что-то в моем лице в этот момент переменилось и словоохотливый охотник поспешил заткнуться.
В этот момент где-то в усадьбе раздалось собачье рычание, через мгновение перешедшее в радостное повизгивание. Судя по всему, Рожков не соврал, и собаки его признали. Затем послышались звуки разговора, потом какой-то хрип и снова наступила тишина.
— Амба! — радостно прошептал все тот же охотник, и ловко, будто змея перелез через ограду.
За ним тут же последовали остальные и уже не таясь рассыпались по территории имения, вырезая так и не проснувшихся сторожей.
Никакого боя не случилось. Судя по всему, татары даже не поняли, что за напасть на них свалилась. Большинство отправились в свой мусульманский рай, даже не проснувшись, а те кому «повезло» больше предстали передо мной.
— Узнаешь? — спросил я у Рожкова.
— Еще бы, — с ненавистью отозвался тот, играя желваками.
Те тоже его признали, несмотря на то, что боярский сын успел немного привести себя в порядок и переодеться в чистую рубаху с портами, а также побрить голову. Старший из пленников даже что прокричал нашему перебежчику, отчего тот сразу потемнел.
— Ругается? — поинтересовался я, но Михаил мне ничего не ответил.
— Он сказал, — пояснила непонятно откуда выскочившая Нахат, — что сын русского раба хорошо ублажает знатных господ!
— Ты откуда здесь взялась? — удивился я.
— Я с господином Вацлавом, — пискнула девушка, прячась за спину чеха.
— Черт с вами! — махнул я рукой, после чего обернулся к застывшему как соляной столб бывшему полонянику и сказал, показывая на татар, — они твои. Что хочешь с ними делай, только чтобы не орали!
— Благодарю, государь, — выдавил из себя Рожков, обнажая подаренную ему саблю.
Не знаю уж, что сотворил с ними потерявший сына отец, но когда вернулся, смотреть на него было страшно. Но это случилось позже, а пока мне передо мной предстали освобожденные рабы. Дюжина мужчин и три женщины.
— Кто такие? — спросил я у Михальского.
— Поляки, русины, московиты, — пояснил Корнилий. — Женки, судя по говору, из-под Киева.
— Понятно. Сражаться могут?
— Может и могут, — пожал плечами бывший лисовчик, — только вот станут ли?
Посмотрев на них внимательнее, я сразу же понял, что он имел в виду. Стоят, сгорбившись, в глазах застыл страх. Что такое воля они, судя по всему, давно забыли и теперь мы вторглись в их жалкое, но при этом ровное и почти спокойное существование. Лишь когда вернулся перепачканный кровью Рожков, на лице одного из них появилось нечто вроде надежды.
— Михайло, ты ли это? — спросил он.
— Я, — коротко ответил тот.
— Как же это?
— Русский государь пришел Крым воевать, — пояснил боярский сын своим товарищам по несчастью. — Теперь я ему служу!
— А говорили, в Москве какой-то немец царствует?
— Хорош врать, старинушка, — прервал я освобожденного. — Скажи лучше, чем занимались у татар?
— Как чем? — удивился тот. — Я с Войцехом и Микиткой в погонщиках. Ефим — шорник. Маланья кашеварила…
— Ясно. Корнилий, озадачь людей работой, а после пусть с нашим невеликим обозом идут. Нечего их здесь оставлять.
— Сделаем.
— А ты, — снова обратился я к Рожкову, — повтори-ка мне, какая там у стен Кафы высота?
— Шесть саженей, государь.
— Тогда вот что, разберите часть крыши этого дома, слава богу, хоть не запалил никто.
— Как можно, государь, — вклинился в мой монолог Панин, — огонь в темноте далеко видно, сразу бы вся округа про беду прознала!
— Это верно. А из стропил наготовьте штурмовых лестниц нужной высоты. Чтобы на себе не волочить, добудьте коней. А коли не сыщете, то несколько повозок, сами в них впряжемся и пойдем. Федя, выставь из своих охотников дозоры вокруг.
Обернувшись к помалкивающему до сих пор фон Гершову, распорядился:
— Генерал, собирай войско, полчаса на отдых, пусть перекусят, воды попьют, оправятся, а как сладим лестницы, скорым маршем пойдем к Кафе. И по карте видно, и со слов Рожкова выходит, тут от силы полтора десятка верст по ровной земле. Сюда точно вывел, значит и дальше доведет. Если поторопимся, как раз перед рассветом к городу и доберемся, — Гершов молча кивнул, а я обратился казачьему атаману, — Исай, с тебя и твоих орлов разведка и дозоры для войска. И чтобы ни одна мышь не пискнула, кого встретите, сразу шеи скручивайте, аки куренкам.
— Сделаем, твое величество, это мы завсегда можем, — довольно осклабившись, отозвался Мартемьянов.
— Ничего лишнего с собой не тащить! Впереди бой, а в нем всякое может случиться, потому не хрен барахлом запасаться. Попела вперед не пускать, после боя врач всяко понадобится.
Ради интереса заглянул я и в разбитую усадьбу. Рожков сопровождал, показывал, пояснял чего и как. В общем, простенько все, чтобы не сказать, бедно. Небольшой, с покатой кровлей каменный дом, обмазанный местной удивительно липкой глиной. Жилые помещения на втором этаже. Полы покрыты по большей части войлоком и лишь кое где сверху постелены ковры. Внизу хозяйственные службы. Да, небогато татары живут. Осмотр проходил под бодрый перестук топоров, привычных к такой работе русских воинов. Это хорошо, значит, управятся в срок.
Едва успел выйти на крыльцо, как ко мне подлетел верхами все тот же Панин. Едва сдерживая довольную улыбку, он, соскочив наземь, с коротким поклоном протянул мне поводья:
— Вот государь, наилучшего тебе оседлали. И еще целый косяк смогли сыскать.
— Молодцы, охотники! И сколько всего собрали коней?
— Больше
