Тень великого человека - Артур Конан Дойл

Было ясное теплое утро, и когда бригада шла по широкой Бельгийской дороге, то пыль поднималась от нее кверху клубами так, как поднимается дым от батареи. Скажу вам, что мы благословили того человека, который посадил тополя по обе стороны этой дороги, потому что их тень была для нас лучше питья. Направо и налево от этой дороги шли по полям и другие дороги, одна в очень близком расстоянии, а другая на расстоянии мили или больше. Какая-то пехотная колонна шла по ближайшей дороге, и между нами происходило, так сказать, состязание в скорости, потому что мы шли так быстро, как только могли. Колонна эта была окутана таким облаком пыли, что мы могли видеть только стволы ружей и медвежьи шкуры, которые мелькали то там, то сям, и вместе с тем над этим облаком поднимались голова и плечо ехавшего верхом офицера и развевающиеся знамена. Это была гвардейская бригада, но мы не знали, какая именно, потому что вместе с нами шли в поход две таких бригады. На дальней дороге видна была также большая пыль, но сквозь нее мелькало по временам длинной линией что-то блестящее, подобно множеству серебряных бус, нанизанных на нитку, и вместе с ветром долетала до нас такая музыка, которой я никогда не слыхивал – какой-то грохот, бряцанье и звон металла. Сам я никогда не догадался бы, что это значит, но наши капралы и сержанты были опытные солдаты, и один из них со своей алебардой шел рядом со мной; это был человек, который мог все объяснить и дать совет.

– Это – тяжелая кавалерия, – сказал он. – Ты видишь эти две блестящих линии. Это значит, что они в шлемах и в латах. Там идут «Королевские» или «Эннискиленские» или же «Туземные». Ты можешь слышать их барабаны и литавры. Французская тяжелая кавалерия превосходит нас силами. У них десять человек против одного нашего и все хорошие солдаты. Нужно будет стрелять прямо им в лицо или в лошадей. Помни об этом, когда их увидишь, а иначе четырехфутовая сабля проткнет тебе печень, и это послужит тебе хорошим уроком. Чу! Чу! Чу! Что это, опять прежняя музыка?

Когда он говорил эти слова, послышался где-то на востоке от нас глухой грохот канонады; она звучала глухо и хрипло, подобно рычанью какого-нибудь кровожадного зверя, который замышляет лишить людей жизни. В эту самую минуту послышался позади крик: «Эй! Эй! Эй!» – и кто-то прокричал громовым голосом: «Пропустите пушки». Оглянувшись назад, я увидел, что находившиеся в арьергарде роты вдруг раздались и скатились по обе стороны в ров, и шестерня лошадей светло-каштановой масти, запряженных попарно, волоча животы по земле, въехала с громом в образовавшееся отверстие с двенадцатифунтовой пушкой, которая со скрипом катилась за ними. За ней проехала и другая пушка, затем еще, – их было всех двадцать четыре; они проехали мимо нас с оглушительным шумом и стуком; солдаты в синих мундирах сидели на пушках и фургонах; возницы бранились; их бичи свистели в воздухе, у лошадей развевались по ветру гривы, швабры и ведра звенели, и воздух был наполнен грохотом и звоном цепей. Изо рвов слышался какой-то рев, – артиллеристы громко кричали; мы видели, что впереди нас катится какое-то серое яблоко, в котором мелькают десятка с два касок. Затем мы опять сомкнули ряды. Между тем грохот впереди нас слышался все громче и становился сильнее.

– Там три батареи, – сказал сержант. – Там батарея Буля и Уэббера Смита, а третья – новая. Раньше нас здесь проехали пушки и прежде этих, потому что вот следы девятифунтовой, а все остальные – двенадцатифунтовые. Если хочешь попасть в цель, то стреляй из двенадцатифунтовой, потому что девятифунтовая сделает из человека кашу, а двенадцатифунтовая вырвет его, как морковь. – И затем он стал рассказывать о тех ужасных ранах, которые он видел, так что у меня застыла в жилах кровь, и если бы вы натерли нам лицо пеплом из трубки, то и тогда бы мы так не побледнели. «Да, вы побледнеете и еще больше, когда вам попадет в брюхо целая пригоршня к течи», – сказал он. И затем, когда я увидел, что некоторые из старых солдат смеются, я понял, что этот человек хочет; нас напугать, а потому и я начал смеяться так же, как и другие, но нельзя сказать, чтобы это был веселый смех.

Солнце было у нас почти над головами, когда мы остановились в маленьком местечке, которое называется Галь. Тут есть старый колодец с насосом, из которого я накачал себе целый кивер воды и выпил ее, и никогда мне не казалась такой приятной на вкус кружка шотландского эля. Тут мимо нас опять проехали пушки и Виванские гусары, – три полка их; это были ловкие люди на хороших лошадях каштановой масти, так что на них было приятно смотреть.

Теперь грохот пушек становился все громче, и мои нервы были потрясены этим точно так же, как и в то время, когда я вместе с Эди видел бой купеческого корабля с каперскими судами. Он сделался теперь очень громким, и мне представлялось, что за ближним лесом идет сражение, но мой приятель сержант знал лучше меня, где это происходило.

– Это от нас за двенадцать, а может быть, и за пятнадцать миль, – сказал он. – Генерал знает, что мы не нужны. Можете быть уверены в этом, а иначе мы не сделали бы привала здесь, в Гале.

То, что он сказал, оказалось верным, потому что через минуту после этого к нам приехал полковник с приказом, что мы должны поставить ружья в козлы и расположиться здесь биваком. Мы простояли тут целый день, между тем как мимо нас шли английские, голландские и ганноверские кавалерия, пехота и пушки. Адская музыка продолжалась вплоть до вечера, и ее звуки иногда возвышались до грома, а иногда понижались до рокота, и, наконец, около восьми часов вечера она совсем прекратилась. Вы можете себе представить, как нам хотелось узнать, что все это значило, но мы были уверены, что герцог все сделает к лучшему, и поэтому мы вооружились терпением и ожидали, что будет дальше.

На следующий день утром бригада еще оставалась в Гале, но около полудня приехал от герцога ординарец. Мы опять двинулись вперед и, наконец, дошли до маленькой деревушки, которая называлась как-то вроде Брен, и тут мы остановились, и сделали это вовремя, потому что вдруг разразилась гроза, и проливной дождь превратил все дороги и поля в болото и грязь. В этой деревне мы укрылись от дождя в ригах, и тут мы нашли двух солдат, которые забрели сюда, – одного из шотландского полка, носившего коротенькие юбки, а другого солдата из немецкого полка; и то, что они рассказали нам, было так же ужасно, как и погода.

Накануне этого дня Бони совершенно разбил пруссаков, а наши товарищи поневоле должны были защищаться от Нея, но, наконец, отбили его. Теперь это вам покажется старой неинтересной историей, но вы не можете себе представить, как мы обступили этих двух солдат в риге, как толкались и продирались вперед для того, чтобы услыхать хотя бы одно слово из того, что они говорили, и как к тем, которые слышали, приставали, в свою очередь, те, которые не слыхали рассказа. Мы то смеялись, то испускали радостные крики или стоны, когда слышали о том, как встретил 44-й полк кавалерию, как обратились в бегство голландцы с бельгийцами, как уланы впустили в свое каре «Черных Стражей» и затем перебили их всех поодиночке. Но мы смеялись, слыша также, что уланы смяли 69-й полк и взяли одно из знамен. В заключение мы узнали, что герцог отступает для того, чтобы соединиться с пруссаками, и что будто он опять займет свою позицию и даст большое сражение на том самом месте, где мы остановились. И мы скоро убедились в том, что этот слух верен, потому что к вечеру погода разгулялась, и мы все вышли на вершину холма для того, чтобы увидать то, что можно было видеть. Было приятно смотреть на обширное пространство, занимаемое рожью и пастбищем, с жатвой наполовину зеленой и наполовину пожелтевшей; рожь была по плечо человеку. Нельзя было представить себе более мирной сцены: везде, куда бы вы не поглядели, за этими низкими волнообразными холмами, покрытыми рожью, вы могли бы видеть маленькие колокольни деревенских церквей, вершины которых поднимались над тополями. Но как раз посередине этой прекрасной картины тянулся ряд идущих вперед людей. Одни из них были в красном, другие в зеленом, те в синем, а эти в черном. Они шли зигзагами по равнине и занимали все дороги; один конец был так близко к нам, что мы могли бы покричать им, когда они приставили свои ружья к склону холма налево от нас, а другой конец, насколько мы могли видеть, терялся вдали в лесах. А затем на других дорогах мы видели запряженных цугом и выбивавшихся из сил лошадей, тусклый блеск пушек и солдат, употреблявших все усилия и хлопотавших о том, чтобы помочь спицам колес вертеться в этой глубокой грязи. В то время, когда мы стояли тут, полк за полком и бригада за бригадой занимали позиции на поле, и солнце еще не зашло, а уже мы находились в линии, состоящей более чем из шестидесяти тысяч человек и преграждавшей Наполеону дорогу в Брюссель. Но полил дождь, и мы, солдаты 71-го полка, бросились опять в нашу ригу, где нам было гораздо лучше, чем большей части наших товарищей, которые лежали в грязи, а над ними до самого рассвета бушевала гроза.