Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

– А разве тебе никогда не хотелось встретить даму – и сразу полюбить ее? И чтобы она тебя сразу полюбила? И знать – вот оно, вот! И чтобы без всяких выкрутас и записочек дурацких, без девизов в коробочках, без конфектных бумажек со стихами!

– Да не влюбился ли ты посредством телескопа? Вот было бы беспримерное дурачество! – сказал на это Громов. – Совсем ты ошалел от здешней идиллии!

За ужином князь строил домыслы – в какой семье могла бы жить красотка. Громов пытался отрезвить его новостями о московской чуме. Потом князь принял лекарство и лег спать, а Громов полез на чердак.

Он был счастлив наедине с дорогой игрушкой. К тому же Эйлер дал ему как давнему приятелю переписанные страницы трактата, над коим трудился, невзирая на слепоту. Трактат был посвящен небесной механике, движению планет и комет, а именно эти страницы – движению Луны. Одна беда – мальчик, которому диктовал ученый, был невеликий знаток немецкой грамматики, а Громов – невеликий знаток немецкого языка. В разговоре с Эйлером оба старались понять друг друга, да немец и знал уже немало русских слов, а наедине со строчками Громов ощущал свою беспомощность.

Глядя на Луну, он замечтался. Как хорошо было бы, если бы к сестрам посватались богатые женихи, готовые взять их без приданого… Тогда осталось бы только позаботиться о матери. Служба, полк, мушкетерская рота, которой отдано семь лет жизни, – это прекрасно, однако его опережают сынки из знатных семейств, и это неизбежное зло. Да и сам он не был ли записан в полк грудным младенцем? Был – в пору расцвета своей семьи. Теперь же для него самое разумное – выйти из гвардии в армию, где можно сделать настоящую карьеру.

Странным образом он не придавал значения своим качествам, не замечал женских взглядов. А ведь не одна огорчалась, что эти карие глаза глядят столь отрешенно! Не одна замечала изящно вырезанные, как у статуи, губы, и подбородок с едва заметной ямкой тоже был отмечен придворными ценительницами прекрасного, и отменный для гвардейца рост, и широкие плечи. Не то чтобы преображенец был скромником и недотрогой – а просто голова вечно оказывалась занята вещами посторонними.

В его жизни было несколько приключений, одно даже опасное, и он решил для себя, что романы с замужними дамами уж очень обременительны. Сейчас он находился словно бы в отпуску – и полагал, что в следующий раз подставит грудь купидоновой стреле не ранее осени, когда начнутся балы и маскарады.

Вот тогда они с князем Черкасским непременно будут бывать в свете – а, может, этой осенью появится и молодая княгиня Черкасская – Елизавета Ивановна, передавая деньги для сына, говорила, что недолго соколу летать, найдется и на него управа. Вот бы еще только матушка присмотрела сыну невесту не хуже, чем та рыженькая, с распущенной косой…

На следующий день они, разумеется, снова нацелились на двор, где видели красавицу, но она не появилась. Громов, сжалившись над другом, ходил даже искать тот дом и расспрашивал знакомого архитектора, поселившегося неподалеку. Архитектор обещал разузнать, обещал послать на поиски жену, но прошло еще два дня, и он доложил – нет, никакой курносой девицы с длинными рыжеватыми волосами в окрестностях нет. А живут в доме две русские женщины и старик. Недавно к ним приехали мужья – у старшей женщины муж уже в годах, угрюм и неразговорчив, у младшей – весьма подозрительный белобрысый молодчик, сдается, даже из тех портных, что шьют под мостом вязовой дубиной.

Громов изложил все это Черкасскому, но того как заколодило: вынь да положь девицу. Сам он еще не мог вдеть забинтованную руку в рукав кафтана. Пришлось спустя еще два дня опять навестить архитектора. Тот снова попросил о помощи жену. Оказалось, дом не так-то прост – накануне поздно вечером подкатил богатый экипаж, вышел закутанный в епанчу кавалер, его лакей постучал в дверь, обоих с поспешностью приняли. Когда кавалер изволил уехать, архитекторская жена не знала, но наутро кареты возле дома уже не было.

– Кончай ты валять дурака, Черкасский, – сказал Громов, пересказав эту сплетню. – Видать, тот господин прятал в Царском Селе любовницу, а теперь ее перевез в иное место. Это ты все от безделья…

– Если бы точно знать, что там с курляндцем! – воскликнул князь. – Громов, ты мне друг – сегодня же поезжай к матушке! Она этого чертова курляндца из виду не упускает.

– Опять маскарад? – обреченно спросил Громов.

– Друг ли ты мне?

– Друг…

На сей раз, впрочем, преображенец обошелся без армяка.

Он одолжил у знакомца верховую лошадь и первым делом поехал к казармам своего полка – сколько ж можно пропадать, надеясь на влияние княгини Темрюковой-Черкасской? Когда он ехал к Спасо-Преображенскому собору, у которого рассчитывал встретить сослуживцев, не заходя в офицерские казармы, не одна девица обернулась, не одна проводила взглядом статного всадника.

Этот храм, первый в столице о пяти куполах, был знаменитый – его поставили по приказанию покойной государыня Елизаветы на том самом месте, где был полковой двор и казарма гренадерской Преображенской роты; там появилась императрица, призывая преображенцев помочь ей взойти на престол, принадлежащий дочери Петра Великого по праву рождения; там горячо молилась об успехе дела.

Громову повезло – несколько человек из недавно учрежденной при полку егерской команды торопливо шли к полковому собору. Он узнал знакомцев и окликнул их.

– Ты откуда взялся? Мы думали, лежишь раненый при последнем издыхании, – сказал подпоручик Прохоров. – Слыхал ли новость?

– Нет, я за новостями и прибыл, – Громов соскочил с коня. – Мы с Черкасским после той дуэли боимся лишний раз на улицу нос показать. Ждем, пока княгиня все уладит.

– Ну так самое время вам выбираться из убежища. В Москве бунт, толпа с кольями ворвалась в Кремль, разгромлены дома и чумные больницы!

– Господи Иисусе… – только и мог произнести Громов.

– Владыку Амвросия растерзали в Донском монастыре. Москва без начальства взбесилась.

– Куда ж оно подевалось? – удивился Громов. – Неужто чума?..

– Чума, да не та! – перебил его Прохоров. – Имя ей – трусость. Генерал-губернатор Салтыков из Москвы сбежал, отсиживается в деревне. Обер-полицмейстер Юшков сбежал! Один генерал Еропкин с бунтовщиками не побоялся схватиться и стрелял по ним картечью. Так что, собирайся, Громов, через день выступаем.

– Куда?

– Еще не понял? Да в Москву же. Армия на юге застряла, государыня посылает усмирять бунт гвардию. Поведет фаворит. Сказывали, сам вызвался. От каждого гвардейского полка – по большой бригаде, идем с припасами, с лекарями, чуть не всех из столицы забираем!