Кому вершить суд - Владимир Буданин

Петр рассказал обо всем, что знал, Владимир Ильич еще более оживился и сказал, что им, владеющим местными тайнами, придется посодействовать ему в делах. Чрезвычайно заинтересовали его собрания и диспуты в доме Карауловых.

— Если хотите, мы вас туда как-нибудь поведем, — предложил Петр. — Хозяева порядочные люди. Там всегда рады новому человеку. Можно, кстати, пойти и сегодня. Там будет, кажется, кто-то из новичков. Господа народники попытаются привлечь их на свою сторону.

— В таком случае обязательно пойдем. Да, а куда, собственно, вы меня ведете? Насколько я помню, заезжий дом в другой стороне.

— Владимир Ильич, прошу вас остановиться у меня, — сказал Петр. — В заезжем доме будет неудобно, далеко. А у нас места хватит. — Он уже прикинул, как все устроить: Женя и Лиза перейдут к маме, а их комнату займет гость. Надо лишь предостеречь Викторию, чтобы не вздумала показывать характер. — У нас вам будут рады.

— Я не стесню вашу семью?

— Нисколько! — воскликнул Петр, тревожась все же из-за жены.

— Что же, принимаю приглашение.

Вечером после службы Петр застал Владимира Ильича в обществе Альберта. Виктории дома не было, чему Петр в душе порадовался. Хотя жена дала ему слово не обнаруживать при госте семейных неурядиц, он тем не менее не переставал тревожиться.

Альберт объявил, что намерения изменились. По сведениям товарищей, марксистская публика собирается сегодня у адвоката Кускова. Так что посещение дома Карауловых откладывается.

Дом Кускова на Воскресенской немногим уступал домам самых состоятельных жителей города — дорогая мебель, ковры, картины в рамах, обилие света. Обширная гостиная казалась пустой. Вещей здесь было мало и народа немного. Хозяин дома беседовал со своими коллегами, присяжными поверенными, два учителя гимназии весело обсуждали что-то с пожилым ссыльным в темном костюме. Около рояля молодой человек в студенческой тужурке развлекал светским разговором полную даму лет сорока. Она обнажала в смехе белые блестящие зубы и кокетливо щурилась.

Публика по преимуществу собралась из тех кругов, куда Красикову и его друзьям обыкновенно не было доступа. Учителя классической гимназии, инженеры, чиновники губернской канцелярии и судебного ведомства, двое-трое ссыльных, завсегдатаев дома Карауловых. Курили сигары, выходили в буфетную закусить, высказывались. Разговор шел спокойный и взаимно уважительный. То и дело слышались знакомые слова: «прибавочная стоимость», «эксплуатация», «борьба за классовые интересы»…

Особенно многословен был хозяин дома — холеный господин с младенчески розовыми щеками. Он искусно управлял своим звучным голосом, был весьма образован и, сознавая свое превосходство над гостями, рассуждал неторопливо, почти неохотно. Он разглагольствовал о том, что Россия, наконец, выходит из унизительной полосы средневековой отсталости, что не за горами время, когда она ни в чем не будет уступать цивилизованным странам Европы, что русскому интеллигенту пора избавиться от заблуждения относительно путей в будущее. Мужицкая Россия — это вчерашний день. Промышленная, развитая страна — вот наше завтра. И марксистам следует думать о рабочем человеке, его благоденствии. Русский рабочий не должен жить хуже своего европейского собрата. Святой долг интеллигенции — помочь ему в трудной и долгой борьбе за право на человеческое существование…

— Позвольте с вами не согласиться. — Владимир Ильич, воинственно наклоня голову, направлялся к адвокату. — В ваших рассуждениях имеется существенный изъян. Вы ничего не говорите о главном в борьбе пролетариата — о свержении власти эксплуататоров. Без этого ваши слова вовсе никакой не марксизм, а сознательный или бессознательный обман рабочего класса.

Вначале общество, не приученное к подобной дерзости, огорошенно и угрюмо молчало. Затем послышались недовольные реплики. Ульянов не обращал внимания ни на враждебность публики, ни на эти реплики. Склонив голову набок, он стоял перед Кусковым и обрушивал на него все новые и новые сокрушающие доводы. Тот сделал было попытку возразить. Владимир Ильич выслушал его и тотчас же не оставил от этих аргументов камня на камне. Адвокат вытер надушенным платком пот со лба и, сделавшись малиновым от бессильной ярости, вскинул голову и растерянно спросил:

— Послушайте, почему я вас не знаю?

— Простите, не представился. Моя фамилия Ульянов. Здесь я случайно. Отбываю ссылку в Шушенском.

Публика зашепталась, глядя на него во все глаза. Кое-кому, должно быть, это имя было известно. Гости более не мешали спору, и Кусков, лишившись поддержки, выглядел весьма жалко.

В гостиную неслышно вошел сын адвоката, давний ухажер Виктории, видный мужчина лет за тридцать. На нем был добротный темный костюм, черный галстук с бриллиантовой булавкой и блестящие башмаки. Он почтительно поклонился гостям, шепнул что-то на ухо отцу. Кусков некоторое время смотрел на сына ничего не понимающими глазами, затем кивнул. Сын вновь поклонился всем и вышел.

Петр машинально проводил его взглядом. Когда отворилась дверь, он увидел в коридоре Викторию. Понадобилось призвать на помощь всю волю, чтобы не броситься туда. И все же он справился с собой и, ничем не выдав растерянности, досидел до конца.

С собрания ушли втроем. Залкинд здесь же, на Воскресенской, попрощался, и Красиков двинулся со своим гостем по безлюдной в поздний час улице. Изредка, выбивая искры из булыжника, по мостовой проносились лихачи, где-то у лабазов около пристани стучал колотушкой сторож. Вокруг было темно и пустынно.

Владимир Ильич и Петр шли молча по немощеному тротуару. Красиков, изучивший на своей улице все неровности дороги, время от времени брал спутника под руку, направляя на безопасные места.

Мысли были заняты Викторией. На душе было скверно. Не хотелось ни вспоминать о собрании у Кускова, ни разговаривать. И Владимир Ильич, словно бы догадавшись о его терзаниях, был молчалив и задумчив. Голос его Петр услышал только в конце пути.

— Ночь какая великолепная! — сказал Ульянов завороженно. — Нет ли желания побродить немного, Петр Ананьевич? Я бы охотно.

— Пожалуй.

Ночь и впрямь выдалась не по-осеннему теплая, лунная и безветренная. На звездном небе застыли посеребренные облака. Еще не опавшая листва на деревьях за дощатыми заборами походила на зеленовато-стальную рыбью чешую. Сквозь просветы между домами открывался вид на Саяны за Енисеем. Воздух был неподвижен. Пахло рекой, хвоей, травой…

Они повернули от дома на Узенькой и стали спускаться к реке. Миновали последние домишки окраины, вышли на поросший высокой травой и кустарником простор. Перед глазами возникла спокойная, облитая лунным сиянием ширь Енисея.