Альфа и Омега - Дмитрий Дивеевский

Звонарь знал, что Зафире не страшна будет их офицерская бедная жизнь. Она стала бы восточной женой, безропотно несущей все тяготы вместе с мужем. Представляя себе это верное и преданное поведение, Иван вспоминал гарнизонных жен своих товарищей и думал, что уж здесь-то точно обретет счастье. Неустроенный гарнизонный быт вызывал много проблем в офицерских семьях, и случалось, что молодые жены откалывали отчаянные номера. На память пришел случай из жизни в Гороховецком гарнизоне, который по старой памяти назывался «лагерями». Тогда его, зеленого лейтенанта, совратила жена командира батальона, майора Суслова.

Уже видавшая виды, эта женщина без всякой предварительной подготовки предложила ему «соединиться», когда муж нес воскресное дежурство. Она сама пришла к Ивану в его комнату, расположенную в конце офицерского барака, распахнула кофточку, под которой прозрачный югославский лифчик игриво поддерживал красивую грудь и сказала:

– Иванушка, что нам притворяться. Ты красавчик, а я по тебе умираю. Хочу тебя впустить, вот и все. Иди ко мне.

Потом Звонарь со стыдом вспоминал дурманящий провал сознания, конвульсивное освобождение своего молодого, заждавшегося женщину тела, внимательные глаза Суслова и его дрожащий голос:

– Что, Ванюша, эта курва и тебя оседлала?

Суслов не трогал Ивана, видимо, потому, что тот был отнюдь не первым участником подобных историй. Он бил свою жену в их маленьком двухкомнатном отсеке. Бил молча, чем-то тяжелым. А она только глухо стонала и не сопротивлялась. Двое их малолетних детей испуганно молчали, за стеной деловито бубнили соседи и все говорило о том, что к этим сценам здесь привыкли. Потом майор ушел в недельный запой, который начальством воспринимался как естественное дело, а после запоя как ни в чем не бывало появился на службе. Он был ровен в отношениях со Звонарем, а тому не было понятно это поведение. Он думал, что на месте Суслова наломал бы дров. Ему было совестно глядеть в глаза своего командира.

Конечно, Звонарь и представить себе не мог, чтобы афганка вела себя как жена Суслова.

Впервые в своей жизни Звонарь заметался. Он любил девушку и чувствовал, что расставаться с нею неправильно, противоестественно, преступно. Но еще обманывали его ложные песни мужской свободы, будто бы дарящей волю, открывающей безоблачные и бездумные перспективы будущего. И одновременно наплывали тучи проблем, которые он так не хотел взваливать на себя! Зафира никогда не заводила разговора о будущем, но во взгляде ее он читал надежду. Она очень хотела стать его женщиной и спастись с ним от этой беспощадной жизни. Все, что было в ее сердечке – это любовь к нему. Иван, рожденный с чуткой душой, понимал это, и его ломало от навалившихся противоречий. Дело кончилось тем, что Звонарь с облегчением воспринял перевод к Гариеву и связанный с назначением подвижный образ службы. В Кабуле он стал появляться редко и однажды пришел в последний раз, хотя сам того еще не знал. Но, видно, знала Зафира. Когда под утро девушка вышла к двери проводить Ивана, она никак не могла оторваться от него и, уткнув лицо ему в грудь, молчала. А он чувствовал, как на гимнастерке его расплывается горячее пятно от слез. Наконец, Зафира оторвалась и он увидел ее взгляд – взгляд гибнущей от ножа серны. Его ожгло тоскливой болью, но решение уже вызрело. Звонарь повернулся и ушел, не оглядываясь. Потом ему много сил стоило не вернуться к ней. Как магнитом тянуло заглянуть в знакомый дом. Иногда тяга становилась нетерпимой. Но он собирал в кулак свою волю и в последний момент останавливался. Слишком много трудностей накатывало из будущего вместе с Зафирой, и он не хотел столкновения с ними. Любовь Ивана оказалась маловата ростом и отступила перед ними. Внутренний голос шептал, что он предает свою женщину и, наверное, обрекает ее на гибель. Талибы вырезают халькистов под корень и если семья Зафиры не сумеет бежать, то ее ждет страшная судьба. «Кто же ее знает, эту судьбу, что она подарит – гибель или не гибель», – успокаивал он себя тогда, но душа тоскливо ныла. Миновало время, и Звонарю стало казаться, что история с Зафирой ушла в прошлое, забылась.

Теперь жизнь перевернулась и он сам очутился в новом для себя положении: бессильный и беззащитный, не имеющий надежды на помощь и всеми брошенный. Среди бессонной ночной тоски с самого дна души стала подниматься память о Зафире, как молчаливое указание на то, что он получает по грехам своим. Теперь, когда с Ивана спала сытая самоуверенность сильного мужчины, когда он понял, что такое быть преданным, ему стал раскаленным железом жечь сердце прощальный взгляд девушки. «Да ты же предатель, Иван, ты презренный трус, ты – Иуда, – шептал он сам себе. – Мать моя, мамочка, нет на меня суда за мое паскудство, за мое скотство. Не знаем, где наша погибель, говорил? – Все ты знал, знал, что идет ее погибель и сиганул в кусты, предал, предал». Черная боль позора заполняла его, хватала спазмом горло, и слезы текли по исхудавшему лицу. «Боже мой, Боже, – приходили в его голову слова, – как же мне быть, чтобы искупить все это? На все готов, на любую жертву, жизнь отдам, Господи, только пошли мне возможность очистить свою совесть перед ней».

Иван сидел в коляске и смотрел на вечернюю зарю, постепенно покрывавшую летний лес розовым маревом. В воздухе еще перекликались птичьи голоса, но над притихшими купавами деревьев уже опускался покой. Алый горизонт оделся золотым окладом, и светило погрузилось в него, как в купель. Последний солнечный луч спрятался вслед за светилом, осветив на прощанье подбрюшье облаков. Со всех сторон придвинулись сумерки, в лесу закричала выпь.

«Неужели эта красота появилась сама собой? – думал Звонарь, провожая глазами уходящие отблески заката, – такого просто не может быть. Если в мире есть красота, то это кому-то нужно. Ведь ничего не бывает просто так».

Раньше офицер советской армии Звонарь никогда не задавал себе подобных вопросов. Он любил свой очаровательный край за его лесные пейзажи, любил свою страну за ее города и села и за многое другое, что она ему дала, но никогда не задумывался о происходящем, полагая, что сам он существует в естественном ходе вещей. Теперь же, выбитый из этого естественного хода и оказавшийся наедине с собой, Иван переместился в другое бытие – в общение с окружающим его миром природы. И это общение стало ежедневно открывать ему свои простые и сокровенные тайны.

Глядя летними ночами на звездное небо, Звонарь стал думать, что, наверное, оно является окошком из его собственной жизни в бесконечность. Именно там, в черном пространстве, кроется загадка его появления на свет и, наверное, написана его судьба. Иван надолго замирал, глядя на звезды, и ему казалось, что он растворяется в этом космосе и летает в нем, как свободный дух. Потом, встречая рассвет, он думал, что звездное небо не смывается зарей, а прячется за светом и незримо присутствует в каждой секунде земного дня. Это простое открытие вдруг подвинуло его к пониманию огромности и вечности сущего. Оно необъятно в своих размерах и движется по каким-то неведомым законам, а он – всего лишь микроскопическая пылинка, даже меньше, чем пылинка в этом бесконечном мире. Но как же так? Ведь я – пылинка, наделенная разумом, а разум мой объемлет огромные пространства! Что это за чудо? Я – невидимый в своей малости, обладаю осознанием окружающей меня великости. Это взаимосвязь? Если это взаимосвязь, то для чего? Ведь в мире ничего не бывает беспричинно. Для чего мне, бесконечно исчезающей малости, дана сознательная связь с неизмеримой великостью? Каким образом в эту непостижимую великость улетает из моей души тоска по Зафире, и долетает ли она до нее? И почему я стал осознавать это только сейчас, оказавшись инвалидом? Или я именно для того стал инвалидом, чтобы осознать это? Какая сила руководила таким назначением?

– Помоги тебе Господь, – услышал Иван голос и, вздрогнув от неожиданности, обернулся.

Сбоку от него стояла пожилая женщина, пришедшая, очевидно, по лесной дороге от Сатиса. Дорога эта уходила дальше в лес, и по ней можно было добраться до бывших святых мест – Сарова и Дивеева. Женщина была странно, по-старинному одета. На ней светила мелкими цветочками коричневая ситцевая блузка с длинными рукавами, пыльная черная юбка до пят прикрывала полусапожки из грубой кожи, голову плотно окутывал темный платок. Лицо ее ничем не запоминалось, разве что скорбной полоской рта, окруженной частыми морщинами. В руке она держала книгу, судя по кресту на обложке – Святое Писание. За плечами висел полупустой полотняный мешок.

– Кто Вы? – спросил Звонарь с внутренним напряжением. Столь неожиданное появление женщины не могло ему понравиться, хотя никакого чувства опасности он не испытывал.

– Раба Божья Полина, скиталица. Иду в Дивеево, Серафимушку славить. У его канавки буду молитвы читать да его назад призывать.