Оперативный псевдоним «Ландыш» - Вера Эдуардовна Нечаева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они обнялись на прощание, и Ольга, в который уже раз, поехала в Германию. Она сидела в вагоне второго класса, где людей было немного и можно было подремать между двумя пограничными контролями. Она подсчитывала свои ресурсы, понимая, что Густаву придется туго: кормить двоих тяжело.
«Хоть бы ему телеграмму дали, а то свалюсь ему на голову…»
На перроне в Берлине гулял Отто — в теплой куртке, высоких сапогах.
«Наверное, на охоту собрался», — подумала Оля и, подхватив свои вещи, бросилась за ним.
Отто шел быстро, не оглядывался.
«Хоть бы я не обозналась. Вдруг это кто-то другой?» — Оля нервничала.
Было раннее утро, и она плохо видела. Только войдя в вагон поезда, она немного успокоилась. Отто жестом показал на сиденье напротив себя.
— Доброе утро, Моника.
— До…
— У нас мало времени. Через две станции ты перейдешь в другой вагон. Постарайся сесть на этой же стороне. Еще через четыре остановки я выйду. Проследи, куда я пойду. Увидишь двухэтажный дом с черепичной крышей. Второе окно по направлению поезда — наш с тобой опознавательный знак. Если окно плотно зашторено, как будет сегодня, — значит, ты мне не нужна. Если на окне только тюль, то ты должна…
Отто говорил очень уверенно, и Ольга понимала, что он все детально продумал, пока ее не было рядом.
— Моя телеграмма: «Тетю положили в клинику» означает, что я передам тебе документы для тайника в Швейцарию. Это будет нечасто.
— Подпись на телеграмме будет? — уточнила Ольга.
— Нет. Дальше. Моя телеграмма: «Уточни дату приезда» означает, что мне потребуется «машинка» Густава…
Через двадцать минут Оле хотелось закричать: «А вы уверены, что я ничего не перепутаю?!» Но она, разумеется, промолчала.
— Удачи, Моника. Иди. Соседний вагон — третьего класса.
Оля снова подхватила свои вещи и ушла.
«Как все просто. Обвенчаюсь и буду жить с чужим человеком, ожидая указаний от Отто, про которого ничего не знаю, и, наверное, не узнаю».
Густав ждал ее на вокзале.
— Моника! Я так рад тебе.
— А я тебе, Густав.
«Сколько раз я уже сказала ему это? — спросила себя Оля. — Раз десять, не меньше. Интересно, он верит?»
Густав был действительно рад. Жизнь в одиночестве была для него невыносима. Он все понимал — чужая, симпатичная девушка приехала с заданием. Но все равно — живая душа, все понимает, или делает вид, а главное — своя…
На следующий день их венчал молодой священник, который был рад тому, что хоть пара монет упадет в кружку для пожертвований.
— Мне кажется, я знаю этого аббата. Он такой крупный и высокий мужчина, — слукавил он.
— Нет, святой отец. Он старенький. В детстве я думала, что он высокий, а потом поняла, что нет.
Оля притворно вздохнула.
— Я оставлю вам его письмо, — проговорила она. — Мы ждем повестку со дня на день. Густав записался в интендантскую службу. Ему обещали.
Оля незаметно указала на палочку жениха. Священник все понял и обвенчал без лишних слов.
— Теперь не надо будет уходить к фрау Юте, — прошептал новобрачный.
— И платить ей за уборку, — в тон ответила Оля.
«Эти двое, — подумал священник, — или очень любят, или цепляются друг за друга. Он — понятно, а она — не очень. Могла бы выйти замуж за офицера. Впрочем, это не мое дело».
Больше всех расстроилась фрау Юта.
— Я бы помогла вам с ужином, — несколько раз повторила она, подсчитывая в уме, что бы перепало ей с торжества.
— Моя дорогая фрау Юта, — почти прослезившись, сказала Оля. — Я надеюсь, что у нас впереди еще будут праздники.
— Может, я помогу вам завтра с уборкой? — за последнюю надежду цеплялась немка.
— Спасибо, дорогая фрау. Но я все сделаю сама.
И, подарив ей коробку конфет, выпроводила наконец из дома.
— Я не претендую на роль настоящего мужа, — сказал Густав. — Но никогда не откажусь от такого счастья.
— Спасибо, дорогой… Густав, — прошептала Оля, мечтавшая как можно быстрее попасть к себе в постель, чтобы во сне постараться забыть все, что произошло с ней за этот длинный день.
Глава 2
И потянулись длинные, унылые дни с такими же ночами. В девять вечера надо было выключить свет, и весь город погружался в темноту.
«Как они умудряются засыпать в такую рань?» — думала Оля, стараясь не ворочаться: в соседней комнате спал Густав.
Вставать надо было в шесть. Вернее, в шесть надо было начинать что-то делать. Причем так, чтобы это видели соседи, ближайшие из которых жили в тридцати метрах и по той же стороне. Осведомленность людей поражала. Оле казалось, что весь город занят ее персоной. Первый месяц она ходила в полицейский участок. Потом и это «развлечение» исчезло.
Деньги таяли. Заработки Густава едва покрывали расходы на фотографии. Теплая немецкая зима все-таки вынудила раскошелиться на ботинки и пальто для мужа. А еда? Теперь Оля считала каждое кофейное зернышко, каждую чаинку. Пришлось самой печь булочки и печенье. А эти вечные сосиски, от одного запаха которых хотелось зарыдать. А уборка? Каждый день надо было подметать, вытирать, стирать, вытряхивать половички, и желательно, чтобы это кто-то видел. Иначе — ты не немецкая хозяйка.
Оля вязала салфетки и вышивала их, чтобы подарить соседкам на Рождество. Она угощала печеньем детей. Она… ждала задания как манну небесную. Но получила его только весной.
— Густав, мне надо навестить «тетю».
— Конечно. Я не уверен, что тебе хватит денег на билет…
— Не волнуйся. У меня есть. Даже оставлю тебе десять марок.
На вокзале в Берлине она зашла в уже знакомое кафе. Аккуратно повесила пальто на вешалку, заказала кофе. Господин, сидящий за столиком в углу, расплатился и подошел к вешалке.
«Это не Отто, — подумала Оля. — А может, я его не узнаю?»
В кармане пальто, уже выходя из кафе, она обнаружила пачку папирос. Через час она ехала в Берн всего с одной пересадкой. Она старалась каждый раз ехать по другому маршруту, другими поездами.
«Если доживу до старости, — думала она в вагоне, — то все, что смогу вспомнить о молодости, — это вокзалы, поезда, пограничники. Потом наоборот».
Из Берна она доехала до Вилле-Халле, чтобы в условном месте бросить в урну коробку папирос. И сразу же ушла. Боковым зрением она видела, как какой-то мужчина наклонился над урной, потом уронил спички.
«Надеюсь, это не нищий. Впрочем, откуда здесь возьмутся нищие?»
У Оли оставалось
