Повелитель гроз. Анакир. Белая змея - Танит Ли

— Крин отпустит меня, — выпалил он. — Я отложил достаточно, чтобы купить небольшое поместье и нанять людей. Мы могли бы неплохо жить, здесь или в Кармисс. Но для вас такая жизнь была бы невыносимой.

— Невыносимым для меня был Дорфар и тамошние обычаи. О да, Лиун, я могла бы жить такой жизнью, которую ты предлагаешь мне. И я могу достать деньги, чтобы помочь тебе.

И оба вдруг рассмеялись, глупо и счастливо. Он подошел к ней, и его глаза сияли — очень ярко.

«Что я делаю?» — спросила она себя, но в один миг ей перестало казаться важным все, кроме этого сильного молодого мужчины с такими блестящими глазами и надеждой, которую он дал ей. Он был младше ее, но и это вдруг стало несущественным. «Ты же не тринадцатилетняя девственница, чтобы так трястись!» — подумала она, когда он немного неловко, но очень нежно убрал за ухо ее густые волосы и поцеловал ее в щеку. Как она могла так мечтать об этом и сама не понимать этого?

— Ломандра, — произнес он и поцеловал ее — и в этом поцелуе не было совершенно никакой неловкости.

На следующий день они ехали по Зарару под металлическим небом. К полудню ветер стал густым от пыли.

— Будет буря, — сказал Амун. Он вообще был немногословен; а если и говорил, то в основном о погоде, о состоянии их колесницы или скакунов.

— Сделаем остановку? — спросил Лиун.

— Здесь есть небольшой городок, заравийское поселение всего в нескольких милях к западу от Драконьих врат. Думаю, мы успеем добраться дотуда до непогоды.

Они продолжили свой путь, оставив позади две белые колонны Драконьих врат, и перед ними под пурпурным пологом облаков уже расстилались бесплодные янтарные равнины Степей.

Скоро стало совсем темно. Налетевший ветер, яростно воя, неистовствовал в холмах. Ломандра прижимала младенца к себе, чтобы защитить от колючего песка, летевшего им в лицо. Казалось, они мчатся прямо в пасть к ненасытному, бушующему и ревущему зверю.

Небо расколола шипящая бледно-голубая вспышка. В ту же секунду ударил гром. Скакуны вскинули головы и заплясали от страха. Она слышала, как Амун бранит их:

— Проклятые полукровки! Вам только шлюх на прогулку возить!

Еще одна молния копьем полетела в степь. Колесница раскачивалась и дребезжала, а перепуганные скакуны неслись во весь опор, тряся развевающимися черными гривами. Лицо Амуна, пытающегося удержать их, свело в гримасе гнева; вся его поза вопила, что в дни своего славного прошлого он привык совсем не к такому.

Внезапно прямо перед ними из сизого марева, окутывавшего горизонт, возникла рощица побитых Непогодой темных деревьев.

— Сворачивай! — закричал Лиун.

— Думаешь, я уснул, щенок?

В этот миг мир с оглушительным треском раскололся пополам, превратившись в ослепительно-белую пустоту.

Ломандра ощутила приступ леденящего холода, нахлынувшего на нее, точно дыхание демона. Она не понимала, кто такая и где находится, она казалась себе пушинкой, летящей по воле ветра, пока ей в спину не ударила острая боль.

Она обнаружила, что лежит на земле, засыпанная опавшими листьями, с ребенком на груди. Ее тело смягчило ему падение, но маленькое личико сморщилось в плаче. Белое зарево ослепило ее и померкло, заслоненное силуэтом наклонившегося над ней Лиуна.

— Ты цела?

Она кивнула, даже не задумавшись над тем, так это или нет, и он потянул ее, поднимая на ноги. Она безумно огляделась по сторонам.

— Молния, — отрывисто сказал Лиун. — Она ударила в деревья и в упряжку. Нас с тобой отбросило и пацаненка тоже.

— А Амуна?

Лицо Лиуна стало угрюмым.

— Его боги дремали.

Ломандра отвела взгляд, не в силах вынести его сурового горя. Невыносимое чувство вины придавило ее со всей тяжестью ледяного дождя, который обрушился на них. Она обернулась и различила очертания коляски, застрявшей в черно-белой мозаике, в которую превратились горящие деревья.

— Не смотри туда. — Он положил ладонь ей на локоть. — Остальную часть дороги до города нам придется пройти пешком.

В непроницаемой сизой тьме один склон ничем не отличался от другого. Там и сям попадались островки грязи с чахлой влажной растительностью, хотя дождь уже прекратился. Лиун забрал у нее ребенка, но ее пригибал к земле тот, другой груз. Груз ее вины.

Возможно, именно ее вина и стала причиной того сверхъестественного чувства опасности, которое охватило ее. Долгое время она шла, дрожа от этого ощущения, но не говоря ни слова, пока наконец оно не стало невыносимым и неконтролируемым.

— Лиун, — сказала она тихо, — позади нас кто-то есть.

Она почувствовала изумление и странный болезненный укол, когда он сказал:

— Мне тоже так кажется. За нами уже примерно милю кто-то идет.

— Что это такое, Лиун?

— Кто знает? Возможно, просто кучка степных крыс.

Здесь подлесок уже стал гуще, над ним курились влажные испарения. Сквозь тонкие стволы она уловила внезапную призрачную вспышку — пару злобных глаз, сначала алых, потом золотых. Он услышал, как она ахнула, но лишь бросил на нее короткий взгляд. Потом очень буднично сказал ей:

— Забери малыша, Ломандра. И приготовься бежать.

Она послушно взяла из его рук сверток.

— Зачем?

— Наши тайные поклонники опасны.

— Что…

— Тирры, — сказал он безо всякого выражения.

Она почувствовала, как вся кровь в ее жилах застыла, и замерла, точно парализованная.

— Значит, нам конец.

— Не обязательно. Я могу попытаться задержать их, а ты попробуешь спастись бегством. Геройская смерть. Никогда не думал, что боги выбрали меня для этого.

— Лиун… Лиун…

— Нет, дорогая Ломандра. Они не оставили нам времени.

Он подтолкнул ее. Послышался шорох листвы, и с деревьев полетели какие-то тени. Тьму разорвал жуткий вопль, а ее ноздри наполнила омерзительная вонь. Она увидела безволосые бока, выпуклое лицо и ядовитые когти. Прозвучал второй крик, потом третий. Еще двое, боящиеся упустить свою добычу. И — хотя она знала, что он неминуемо погибнет, этот мужчина, пожертвовавший своей жизнью ради ее спасения, которого она так легко могла бы полюбить — она побежала.

Она бежала, как в кошмаре, ощущая смерть, преследовавшую ее по пятам, и слыша где-то вдали с каждым разом все более слабеющий и уже неузнаваемый голос, полный муки.

В конце концов она поняла, что не может больше бежать.

Она упала и лежала, ожидая запаха мертвечины и треска ее собственной раздираемой плоти, но ничего не произошло. Ребенок захныкал у ее груди, требуя молока, которого у нее не было.