Круглые коленки - Ирина Степановская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От Москвы до родной сторонушки лёта ещё три часа с лишним. И самолёт теперь был уже не такой красивенький и новенький, и публика в нём другая. В теперешний мой самолёт сначала запустили четверых солидно одетых дядек с лоснящимися рыльцами, а после уже стали пробираться и остальные пассажиры. Были среди них и сильно накрашенные девушки с распущенными волосами и в кроссовках на босу ногу, были командированные мужики с объёмистыми, чуть не разрывающимися от всякого добра портфелями. Были две матери с грудными детьми – одна полненькая, а другая худая, но обе выглядели одинаково устало. Встретилась парочка влюблённых, эти все время целовались. Разве любовь веселая штука? Впервые за долгое время я вдруг позавидовала хоть кому- то. Чуть не треть пассажирских мест заняла группа маленьких загорелых граждан, летящих с пересадкой в солнечные восточные государства. И все эти люди опять проходили чередой перед стюардессами и в какой- то степени и передо мной, и мне эта очередь с билетами в руках вдруг почему- то показалась очередью в места, располагающиеся значительно выше, чем потолок полета нашего самолета.
«Были вы счастливы на этом свете?»
«Я была очень несчастлива».
«Тогда проходите. Вам в рай. И нечего разглядывать какие у кого коленки».
Ощущение счастья и несчастья. Неужели это тоже всего лишь синонимы каких- то соединений, возникающих в мозге? Какой- нибудь триптофан хрен знает что. И если это так – какой смысл жить на свете, бороться за счастье? Оно по идее должно быть продуктом твоих собственных усилий, но ведь так не бывает. Разве можно разбиться в лепёшку, чтобы быть счастливым? Не исключено, что добьёшься славы, богатства, станешь любимым в конце концов, но разве все это равнозначно счастью? Разве счастье, то есть состояние счастья, которому мы придаем столько значения, не есть всего лишь продукт психики? И когда я еще была биохимиком, разве я этого не знала лучше других? Съешь таблеточку со «счастливым» веществом – и прыгай до небес. Но разве к этому нужно стремиться, чтобы жизнь состоялась?
Я читала одну повесть у Нагибина, про его отца. Про то, как человеку, прошедшему лагерь, определили вечное поселение вдали от Москвы в каком- то крошечном диком городишке. У него не было своего жилья, он не мог снять целую комнату, а только угол в комнатушке у неграмотной и алчной хозяйки. Этому человеку нельзя было видеться с семьёй, жена отказалась от него ради сына, будущего писателя. И этот человек, выйдя на свободу еще не старым, вдруг оказался совершенно беспомощным, больным и до неузнаваемости изменившимся. Он всеми силами боролся с обстоятельствами, он хотел казаться праздничным и весёлым хотя бы в те дни, когда его сын приезжал к нему. Этот человек пытался даже одеваться красиво и со вкусом, опять- таки благодаря сыну. Он даже стал носить совершенно сумасшедший в тех краях галстук- бабочку. Ему, можно сказать, повезло, он устроился работать бухгалтером (кстати, тоже!) и получал зарплату. Но всё- таки он не мог даже от сына скрыть ощущение полной катастрофы всей жизни, жуткое ощущение постоянного несчастья, хотя казалось бы в сравнении с теми муками, которые этот человек вынес в тюрьме и лагерях, жизнь в относительной свободе даже в этом вонючем городишке могла бы показаться истинным раем. Но счастье больше не наступило, не пришло, не озарило своим сиянием жизнь. Мозг перестал вырабатывать гормон радости. Я представляла себе этого отца, как его описал Нагибин, маленького человечка, идущего по деревянным настилам поверх непролазной грязи странных кривых улиц в штиблетах, светлом плаще, купленном на сыновние гонорары, и пёстром шёлковом кашне. Мог ли он быть счастливым? Может быть и мог бы, будь он моложе. А в том возрасте и положении, в котором он оказался, он слишком устал для того чтобы к нему снова пришло счастье, устал от страха, от боли, от воспоминаний о том, что его часто били, от непрерывной и непосильной работы на протяжении долгих лет в холоде, от печальных мыслей… Но были и другие примеры в истории, когда люди, перенесшие такие же страдания обретали свободу от прошлых несчастий и учили других освобождаться от них.
Я думаю об этом пока мы взлетаем. Хвала же, чёрт возьми тем, кто не смотря ни на какие обстоятельства не перестаёт быть счастливым!
Голос по громкоговорителю не принадлежит ни Светлане, ни ее подруге.
«… Наш самолет набрал необходимую высоту. Вы можете отстегнуть привязные ремни и привести спинки кресел …бла- бла- бла… Через некоторое время вам будут предложены чай, кофе и легкий завтрак».
Я отказываюсь от завтрака, беру кофе и думаю, что, несмотря на крабов, я с удовольствием поела бы борща. Мне уже страшно хочется домой. Я люблю наш с Мишей дом, я чувствую себя в нем в безопасности. Как хорошо, что мне всё- таки удалось в подходящее время купить небольшую «трёшку» и, слава Богу, выплатить кредит. Вытянуться бы сейчас в своей комнате на кровати, и чтобы кто- нибудь принёс большую чашку кофе. А потом уж борщ! Болезнь, как упрямый ребёнок, выматывает силы. Ты с ней и так, и эдак, и пытаешься говорить строго, и умасливаешь лекарствами, а она непреклонна, а если и сдастся на некоторое время, то только затем, чтобы закапризничать снова в самый неподходящий момент.
Нет, я не сразу сдалась ей, нет. Сначала я изо всех сил пыталась доказать, что искалеченная нога не помеха умственной деятельности и карьерному росту. Потом, когда оказалось, что всё- таки помеха, потому что мне, калеке, явно предпочитали девчонок посимпатичнее и помоложе, я всё равно старалась бороться. Всё время с понижением, как теперь говорят, своего рейтинга. Потом просто плыла по течению, только чтобы не утонуть. Мама бросала
