В джунглях Амазонки. - Эльгот Лендж

Я тщательно выскреб все зернышки из глины, промыл их и выставил для просушки на солнце. Затем я достал весы, на которых взвешивал фотографические реактивы и повесил их над тыквой, наполненной водой, потом отправился к речке и собрал еще несколько глиняных комков; счистив с одного из них глину, прикрывавшую твердую центральную массу из желтых крупинок, я обвязал его тонкой ниткой и привязал нитку к другому концу весов; приведя весы в равновесие, я нашел, что кусок весит 660 трапов. После этого я приподнял тыкву, пока вода не достигала подвешенного кусочка золота, что заставило противоположную чашечку весов опуститься вниз; чтобы опять установить равновесие, потребовалось прибавить еще 35 гранов. На это число я разделил действительный вес желтого кусочка, и у меня получилось 18,9, а это число, насколько я помнил, близко подходило к удельному весу чистого золота.

Все еще сомневаясь, я проделал еще один опыт: разбил стеклянный шарик одного из моих термометров и, высыпав небольшое количество ртути на лист бумаги, бросил туда же несколько желтых крупинок. Они немедленно соединились, образовав грязновато-серую амальгаму. Теперь я был уверен, что это золото, и менее чем в пять часов, я набрал столько крупинок, что наполнил ими пять коробок из-под фотографических пластинок. Я мог бы набрать таких крупинок сколько угодно, но мне мешало лихорадочное состояние. Болезнь, в связи с недоеданием, делала меня равнодушным к богатству. Казалось, я отдал бы все золото в реке за один сытный обед.

Спустя несколько дней наш лагерь посетила лихорадка. Сперва захворал молодой рабочий Брабо; на следующий день сильный приступ болотной лихорадки свалил и меня. Пять суток я лежал почти в беспрерывном бреду, прислушиваясь к жутким звукам джунглей и фантазируя сочными бифштексами, свежим хлебом и стаканом кофе со сливками. В эти пять дней единственную пищу лагеря составлял ревун. Запасы вяленого мяса и фаринги кончились, и я об этом ничуть не жалел, так надоело мне это несносное блюдо. Первое время я остро чувствовал недостаток пищи, но затем мучения несколько притупились; чувствовалась лишь слабость и какое-то отупение.

В темные ночи я прислушивался к голосу леса, как я называл звуки, доносившиеся из глубины джунглей. Был особый звук, напоминавший заглушенный гул уличной толпы большого города. На самом деле это было кваканье бесчисленных лягушек, населявших речку вблизи нашего тамбо. Затем с ближнего дерева доносились четыре музыкальные ноты в мажорном тоне, подхваченные немедленно другими голосами; по объяснению моих спутников, это была особая порода лягушек, живущая на деревьях.

Наступил день, когда джунгли потребовали от нас первую дань. Молодому Брабо стало очень плохо; шатаясь, сполз я со своего гамака, чтобы сделать ему подкожное впрыскивание, но помочь было уже нельзя. Он умер в тот же день. Мы вырыли ему могилу своими мачете около нашего тамбо.

Эта смерть показала нам, какая опасность угрожала всем. В глубоком молчании стояли мы вокруг могилы. Все эти недели мы дружно прожили вместе. Вместе работали, вместе ели, спали и смеялись, а теперь вместе взглянули смерти в лицо. Узы дружбы стали еще крепче.

На следующий день я встал, и сделав себе впрыскивание большой дозы хинина и мышьяка, почувствовал себя настолько хорошо, что был в состоянии ходить и даже произвел несколько фотографических снимков.

Из стеблей пальмовых листьев мурумуру я соорудил стол и при помощи компаса и палки устроил солнечные часы к большому восторгу моих спутников, которые могли теперь точно определять время. На следующий день у меня снова был приступ лихорадки, и я пустил себе кровь при помощи хирургического ножа, выпустив около 16 унций крови. В это же утро, в начале десятого часа, я услышал выстрел. Вслед затем показался Джером с великолепным экземпляром черного ягуара. Он снял с него шкуру, предварительно спросив меня, не желаю ли я его сфотографировать. Но я был так слаб, что не мог этого сделать.

Начальник отряда, Маркез, принес однажды в лагерь жирного оленя и птицу «мутум», что временно утолило наш голод. Пока мы готовили обед, вернулся с охоты Джером с двумя красными ревунами, но у нас было достаточно мяса, а сохранять его было невозможно; поэтому ревунов пришлось бросить.

Маркез сообщил нам, что каучуковых деревьев найдено достаточно, так что цель экспедиции достигнута и можно возвращаться во Флоресту. Ввиду недостатка провизии, было решено разделиться. Рабочие Фрейтас, Магеллаес и Анизет должны были направиться прямой дорогой к реке Итакуаи, чтобы достигнуть ее в кратчайший срок; там они могли раздобыть лодку и послать людей нам на помощь. Сам Маркез, Джером и я должны были вернуться по той дороге, по которой пришли, и таким образом достигнуть Флоресты. Накануне нашего выступления из лагеря мне казалось, что я не смогу нести своего багажа, но подкожный шприц и хинин искусственно подняли силы, и утром я вместе с остальными упаковал свои вещи и взвалил ношу на спину.

Мы расстались с тремя спутниками, дружески пожав им руки, и пустились в обратный путь. Моей единственной мечтой теперь было — сохранить силы настолько, чтобы как-нибудь дотащиться до Флоресты. Отсюда в лодке или баркасе можно было добраться до устья Жавари и обождать там парохода, который доставил бы меня обратно в Соединенные Штаты, где я мог бы наесться досыта и вдоволь отдохнуть…

Джунгли не казались мне больше прекрасными и потеряли в моих глазах свою прелесть. Теперь я боялся их, — здесь царили ужас и смерть.

Я боялся леса, я хотел убежать из него. Он казался мне ловушкой со своей непроницаемой стеной растительности, со своим зловещим мраком и влажной предательской почвой. Я жаждал открытого места, боролся за него, как пловец борется за воздух, чтобы не потонуть.

Истощенный от голода, ослабевший от лихорадки, удрученный мыслью о смерти, но подхлестываемый возбуждающими средствами и жаждой жизни, я двинулся с моими двумя спутниками в обратный путь, из мира неизвестного к миру людей, — к жизни.

ГлаваX ГИБЕЛЬ ТОВАРИЩЕЙ

а второй день нашего обратного путешествия с нами произошло необыкновенное приключение. Вероятно, не более, чем в двухстах ярдах от тамбо, где мы провели ночь, раздался какой-то шум. Вслед затем мы увидели человеческое существо. Наше удивление не имело границ. Кто смел нарушить покой девственного леса и кто был так бесстрашен, что шел один в этих мрачных джунглях? Это был молодой индеец. Он осторожно приближался к нам, когда Джером заговорил с ним на непонятном мне языке. Индеец был великолепно сложен, кожа его была гладкая, как полированная бронза. Одежда его ограничивалась поясом из древесной коры и головным убором из перьев, какой носят североамериканские индейцы.