Звездочет поневоле - Оксана Бердочкина

– «Брезентовый», тебя еще не взяли?

– Пятнадцать суток ареста, а как же. Пущенное яйцо влетело в плечо, жаль так, ведь в морду метил.

– Досрываете съезды.

– Досрываем! Прицелы не дремлют.

«Брезентовый» протянул руку в сторону звонка и, всей силой навалившись на хлипкую дверь, утвердительно звонил в пустую квартиру, мечтая о том, чтобы скорее пописать, да и выпить в спокойствии запрятанного в штанах спиртного. «Где он?» – нервно перебьет молчание.

– Мне думаются плохие мысли.

– Брось. Ты что, Писанину не знаешь? Сегодня трудный день, за водкой вышел. Полагаю, тараканов расплодил, не зря вонища под дверью сплотилась. Всмотрись, Шуга, малютки сквозь щелочку эмигрируют.

– Поражает, – в сомнении согласился Сахарный, поддерживая их общее наблюдение.

– Поражает? Едва ли, лучше скажи ты – как? Уж как год в руководстве купаешься.

– Отлично.

– Отлично – безразлично! – пропел двухметровый Брезентовый человек, поправляя на себе, берет десантника. – Мне Писанина рассказал о твоем выгодном назначении. Если честно, я за тебя не рад. Слухов много, и все ради чего? Не этично все это. Там, где ты, ничего хорошего.

– А ты сам кто?

– А я совесть нации, у меня все путем. О нас, активистах, будут в учебниках писать, если к тому времени вообще что-то останется, включая содержание учебников, конечно. Однако суть остается сутью – «У» подставили, вот коварные люди, лучше бы пристрелили. Об этом даже Фрюштук и Педант знают, так что гнись, Сахарный, тростником гнись.

– Моя покорность подобна предложению на спрос. Я не журфак, так между делом, кружусь. Мне за безделье платят. Понимаешь?

– Ладно. Не скажи. Что-то да крутишь. Читал на днях твою дохленькую статейку. «Любая тайна не более чем сон, которому суждено найти свой конец, ибо утро следует для заинтересованных в том, чтобы быть…». Потрясает ей-богу, правда после Цицерона с водкой. Понимаешь?

– Да не завидуй ты так! Я философ скромный. У тебя есть с собой телефон?

– Нет, сегодня сходка, все вещи дома.

– У меня тоже. Скажешь мне про имена?

– Какие?

– Какие? О которых сказал мне только, – уверенно повторился Шуга.

– Да, брат, живешь в почестях, а мирского не пробуешь. Поверхностный ты человек, а ежели не так, то перевернутый для своего положения, – возмутился Брезентовый, резко стукнув ногой в хлипкую дверь Писанины. – Наблюдаешь за глазами, а про рты совсем позабыл, нетипично для твоего назначения, весьма нетипично.

– Платежи что ль оплачивает… что ни касса, то поросячий час пик, – с чувством знания промолвил Сахарный.

– Ладно, Сахарный, не спеши каяться, я прощаю твой ридикюль. Так что будь знаком – Генриетта Изольдовна Фрюштук. Поэтесса. Диссидент. Стоматолог. Словом, наша добрая подруга.

– Представил хорошо.

– Господин Педант, а впрочем, далеко не господин. Секрет успеха в том, что его пятая плоть неплохо продается. В профессиональном смысле режиссирует всякую чушь, одним словом, самовыражение через интеллект порока. Понимаешь?

– Потрясающе сказал. Я начинаю всерьез интересоваться тобой, Брезентовый.

– Не суетись, это всего лишь одна из надписей на футболке Педанта.

– Ироничный подлец… – соглашаясь с идеей, кивнул Сахарный.

– Шуга! – с наивным восклицанием проронила несчастная Писанина, увидев ожидавших его под дверью гостей. В темноте старого подъезда Писанина казался еще блаженней, с непричесанной обросшей головой, с подбитым лицом, в черной небрежно расстегнутой куртке. Бедность его жилища только усиливала и без того его сломленный образ, оттянутые штаны едва держались в области бедер, когда дрожащие тонкие руки с чувством любви прижимали к груди бутылку спиртного. С каждой бежавшей секундой его глаза продолжали мочиться, он слегка улыбнулся, а в ответ стоящие напротив лица явно поразились, и не исключалась возможность заработанного стресса. Писанина подскочил к Шуге с мольбою в лице и, повиснув на его плече, стонал во все горло о своих явных проблемах.

– Спасибо! Я ждал тебя. Я знал, что ты придешь.

– Неужто это ты? Хотел на сходку тебя пригласить, – выпалил Брезентовый, оценивая внешность разбитого горем Писанины.

– Подожди со сходкой, – предупредил Сахарный, аккуратно положив руку на голову несчастного автора. – Чувствую бой быков, не то поросята рождаются. В любом случае надо бы поторопиться.

– Умоляю! Это всего лишь мой потолок, – боясь отчужденья, упрашивала Писанина.

– Да кто боится? Я говорил, что он за водкой вышел. Открывай скорей дверь, в туалет хочется, – несдержанно толкаясь, приказывал Брезентовый человек.

– Потолок, – Шуга рассматривал волосы Писанины, с научностью и состраданием.

– Потолок это очень даже ничего, хуже, когда на полном серьезе считают себя известными и великими, – не замечая источника суждения, высказывался Брезентовый и снова озадачился качеством посадки своего берета. Через мгновение Писанина с дрожащими руками нащупал на своей шее затасканную веревочку, на которой подобно нательному крестику висел медный ключик от хлипкой входной двери. Едва совершив поворот, гости медленно вползли в темно-оранжевый полумрак. В квартире вертелся запах забытых сигарет, во всем просматривалась грязь и старость – пыль затмевала вещи. Шуга не стал снимать обувь и резво направился в сторону кухни, выхватив из рук растерявшейся Писанины бутыль со спиртным. Приложив усилие, Сахарный вскрыл дешевую водку и отправил ее содержимое в ржавую раковину.

– Шуга? Зачем?!

– Затем, что река течет не лениво. Твои таблетки, Писанина, у меня в кармане. – Сахарный небрежно швырнул принесенные с собой лекарства на растрескавшийся стол, что был усыпан черными жжеными кругами, являвшимися следствием неоднократно забытой горячей сковороды. – Не знаю, насколько они тебя возьмут с твоим-то диагнозом, хорошо бы пообщаться с врачами.

– Верно, Сахарный, в дурку его! – с чувством толка выпалил Брезентовый.

– Рецепт прочти внимательно, намного внимательней уже прочтенного тобой фундамента художественной литературы. Водку больше не пить, с подобным сочетание губительно. Если не будешь слушать, помогать не стану.

– Да, тяжело тебе будет, Писанина. Сложно это все. Сорвешься… Лучше сразу основательно закрыться в стационаре, так хоть надежда будет. Глядишь, оправишься да и разбогатеешь. Правда слухи ходят, уколы, знаете ли, там так и всаживают, что даже плачут не только пациенты.

– Не пугай его Брезентовый. В туалете был? Теперь всем миром жди свою сходку, – с чувством контроля одернул Сахарный.

Писанина с болью смутится, поймав расстроенный взгляд навещавших его гостей, усиленно впадая в чувство стыда, станет оправдываться за содеянное, они будут стоять посреди немыслимого происшествия, только задаваясь в мыслях, глядя на осыпанную штукатурку: «И как это все смогло обвалиться? Неужто само собой все так и сделалось?!». Ложность и противоречие проводят их в кухню, прикрывая за собой снятую с петель дверь, а обрушившаяся штукатурка еще более расплодится на немытых полах.