Третья Мировая Игра - Борис Гайдук

Прошли мы Брест, Люблин, приблизились к Кракову.

В Польше интересно оказалось. Я даже стал путевой дневник вести и все наблюдения досконально записывать, чтобы чего-нибудь случайно не забыть. Показал однажды Дмитрию Всеволодовичу, тот сказал, что у меня хороший слог, наблюдательность к интересным деталям, и если достаточный объем наберется, то вполне можно будет мой дневник в виде книжки издать. Вот это было бы замечательно! Я о таком даже и не мечтал. Представляю, как порадовался бы папаша, все домочадцы и односельчане.

В Польше люди иначе живут. Вроде бы многое похоже, а все равно по-другому. Деревянных зданий мало, больше строят из серого камня или кирпича. Живут небольшими деревеньками, домов по пять-десять, очень многие отдельными хуторами селятся. Выговор польский совсем другой, хотя некоторые слова с нашими все-таки схожи. Вот, например: chleb — хлеб, woda — вода, gra — игра, zycie — жизнь. Причем общими словами самые основные, жизненные вещи обозначены. Как будто в глубокой древности все народы вместе жили, а потом по разным сторонам земли рассеялись и наречия, как ветви от одного ствола, тоже вместе с людьми разошлись. Если так, то все люди родственниками могут оказаться. А вдруг тот немец, которому Васька на Ржавой горе голову проломил, был его дальний-предальний тринадесятиюродный брат?

В свободное время стал я польский язык учить и очень этим увлекся. В день до пятидесяти слов из словаря выучиваю. Как только местного жителя встречаю, стараюсь что-нибудь спросить или хотя бы приветственное слово сказать. Поляки обычно этим довольны бывают, отвечают. Пробовал газету польскую читать — пока не вышло, мало еще слов знаю. Но обязательно буду дальше учить. И делу нашему от этого тоже польза. Неизвестно только, как долго в Польше пробудем. Очень может быть, что через два месяца уже в Германии окажемся.

Дмитрий Всеволодович над моими упражнениями посмеивается:

— А в Германии что, немецкий учить будешь?

— Буду и немецкий учить, солнышко. Если случится туда попасть — обязательно выучу.

— Не противно тебе? Они же наши враги.

— Это ведь только игра, солнышко. Сегодня немцы в противниках, завтра французы, послезавтра поляки. Незачем из-за этого людей во враги записывать.

Дмитрий Всеволодович пронзительно на меня посмотрел, как только он один это умеет, и почему-то невесело усмехнулся.

— Точно, Прокофьев, в Университет тебе надо! На факультет иностранных языков. Если при штабе служить не останешься, я тебе с поступлением помогу. С моей рекомендацией тебя и без экзаменов возьмут.

— Сердечно благодарю, солнышко. Я уж тоже про иняз или дипломатический факультет подумывать начал. Хотя сначала на исторический настраивался. Древняя история мне интересна…

Сказал и замер. Впервые постороннему человеку о своей тайной страсти проговорился. И зря, видно. Князь нахмурился, на лице проступило разочарование и досада.

— Ах, вон оно что! Что же, можно было догадаться. Хотя ведь Ярыжкин тебя проверял…

Проверял? Как это проверял? Никакой проверки я не припомню.

Князь, кажется, понял, что тоже лишнего мне сказал.

— Ну, это обычная процедура. Кто родители, какое образование, кем раньше был. Не брать же кого попало на ответственные должности. Но я вот что тебе скажу; не лез бы ты, Прокофьев, в древнюю историю. Счастливее будешь. И целее, между нами говоря. Скоро древнюю историю вообще отменят. Об этом уже много лет международные переговоры ведутся. В некоторых странах она давно запрещена.

Запрещена! Вот оно как!

— В каких же странах, солнышко?

— В Греции, например. В Италии. Никакой древней истории там и в помине нет. И у нас скоро не будет.

— Как же это можно, солнышко? Зачем?

— Как-как… Обычным порядком. Старые книги все до одной сжечь, написать новые. Людей, слишком ученых, тоже… куда следует…

Князь осекся, поморщился.

— Ладно. Не нашего с тобой ума это дело. Только вот еще что. Мне давно надо было тебя предупредить — ты обо всех этих вещах не болтай, а при Ярыжкине особенно. Он ведь тренер по особым поручениям, все эти дела в его непосредственном ведении. Если уж он тебя, постороннего, до службы допустил, ты тем более тише воды должен быть. Он ведь титаноголовых людей и их приспешников разыскивает.

— Зачем?

Голос мой отчего-то охрип.

— Государственные преступники. Против государя замышляют, хотят людей обратно в дикое состояние вернуть.

Как обухом по голове князь меня оглоушил. Вот они, дела папашины! Не зря он от людей таится. Неужели какому-то титаноголовому чудищу папаша служит? Не может такого быть. Папаша добрый, отзывчивый, всегда готов помощь оказать. Во всем районе люди его уважают, а людей не обманешь. Знания хранит? Но ведь в знаниях сила. Зачем историю запрещать? Историю, наоборот, надо знать, со всеми ее зверствами и нелепостями, чтобы прежнего не повторилось. Не всем, может быть, знать надо. Простые люди, конечно, без всякой истории обойдутся, но уж государственные мужи во всеоружии должны быть.

— Скрывать мне нечего, — говорю я князю, а сам голос свой как через подушку слышу. — Я ко всему любопытство имею, и к истории в том числе. Ничего крамольного не замышляю.

Князь прошелся по палатке из угла в угол.

— История, говоришь? Игра — вот наша история! Как раньше играли, как сейчас играют, что за приемы для этого придуманы, какие книги об этом написаны — в этом история. Бой на Ржавой горке — вот она, история! Или ваш снежный марш героический. Вот чему юношей учить надо! А то, что до игры было, — это дикость, мрак, людоедство. Ты бы, к примеру, людоедство хотел изучать? Как человека убить, как его ножом или пилой разрезать, как человечину жарить или в котле варить, как правильно к столу подавать, как есть, кости обгладывать… А? Отвечай!

От Князевых слов у меня тошнота к горлу подступила.

— Нет, солнышко. Ни за что не хотел бы.

— Вот то-то же. И никто из нормальных людей не станет. А тех, кому это интересно, опасаться надо, изолировать от общества.

— Но неужели одно только людоедство там было?

— Почти одно. А что не людоедство, то самоубийство. Вымерло древнее племя, загнало само себя в ловушку. Если бы самые последние люди не спохватились и сами себе не укоротили руки, то сейчас вообще ничего живого на земле бы не осталось. Как волк, попав в капкан, отгрызает сам себе ногу и бежит на волю. Чтобы хоть как-то жить. Так и мы. Древние, конечно, больше нас знали, много разной техники и городов построили, достигли большого прогресса, только весь этот прогресс им боком вышел.

— Чем же их прогресс закончился?

Этого я точно не знаю. И знать не хочу. Тебе тоже узнавать не надо. Одно только помни: всей человеческой истории — двести пятьдесят лет. Все, что было до того, — хаос и мрак. Ты что думаешь, я сам всем этим не интересовался? Еще как по молодости интересовался! Книжки кое-какие прочел, с людишками из тех, прежних, говорил. Но теперь твердо знаю, что от прошлого нам только вред. Забыть его, из всех своих мозговых извилин вытравить. Только так. Но имей в виду — я тебе этого не говорил, а ты не слышал. Понял? Целее будешь.

— Понял, солнышко. Не выдам, будь спокоен.

— Ладно, ступай…

Иду к себе, а голова лопнуть готова от гудящих в ней мыслей. Что значит людоедство? Ни в чем таком отец мой не виновен, даже подозрения в этом не может быть никакого. Эх, перечесть бы еще раз его письмо, то, что я в выгребную яму со страху кинул. Многое по-новому бы мне открылось. Но ладно, скоро уже и сам с отцом встречусь. При первой же возможности в отпуск попрошусь. Дмитрий Всеволодович не вечно же будет по-походному дела вести, скоро обзаведется подобающим тренерским штатом, возьмет еще пару-тройку ассистентов, а мне отдых позволит. А может, наоборот, старшим делопроизводителем меня назначит? Да нет, рылом я не вышел. Двадцатилетнему деревенскому парню и без того немалая честь при князе служить. Но каков Ярыжкин! Вот, значит, какое у него особое поручение! А ведь и сам частенько со мной на всякие смутные темы заговаривал. Выпытать хотел, не иначе. Про родителя моего много выспрашивал. Не ляпнул ли я чего лишнего? Вроде бы нет. А потом, я же и сам ничего толком не знаю, так что и проговариваться мне не о чем. Ясно одно — надо с отцом капитально поговорить, еще раз все обдумать, а потом уже решать — идти мне в его секретную затею или жить, как все люди живут. А пока об игре надо думать.

Этой же ночью кошмар приснился. Огромный человек с железной головой, внутри головы огонь горит, из глазниц пламя с искрами пышет. Вокруг железноголового люди ниц лежат, взглянуть на него не смеют. А он страшным громовым голосом ревет: «Вы все должны мне служить! Вы все должны мне служить!..»

Проснулся в холодном поту. Губу во сне до крови прикусил.

Может, и прав Дмитрий Всеволодович, и лучше нам все свое прошлое забросить и сегодняшней жизнью жить. Тоже ведь ученый человек, к тому же еще и князь. В их семье наверняка и запрещенные книги водятся, князьям никто не указ. Опять же в Петербурге жил, с важными людьми общался. Не меньше папашиного знает…