Чисто научное убийство - Песах Амнуэль

— Песах, — спросил комиссар, — тебя интересуют мотивы?

Думал я тот момент о Михаэле с Ирой и потому ответил невпопад:

— Мотив очевиден — если не хочешь жениться, лучше расстаться..

— Я сейчас приду, — сказал Бутлер после продолжительного молчания. Естественно, он решил, что мой мозг перегрелся, решая его детективную задачу.

— Ты не собираешься спать? — спросила Рина, когда я начал влезать ногами в шорты.

— Я не могу спать в шортах, — пояснил я. — И не могу разговаривать с Романом, сидя в трусах. И то, и другое неприлично.

— Мне завтра рано вставать, — сказала Рина и отвернулась к стене. — Постарайтесь говорить тихо.

Полчаса спустя, так и не согласившись ни с моей (а точнее — Залмана Йохума) версией событий полувековой давности, ни с моими соображениями о нравах современной молодежи, Роман сказал:

— Похоронили сегодня Грубермана. Я не был, но мой инспектор утверждает, что особой скорби на лицах он не заметил. Послушал, о чем говорили люди. Из родственников был только дядя, живущий в Нацерет-Илите. Я знаю, что у погибшего есть еще тетя, она живет в Ашдоде, но она приехать не изволила, хотя и была сегодня свободна… Собрались, в основном, докторанты-физики, несколько девушек, которые когда-то с Груберманом встречались, преподаватели и официальные лица из деканата. Покойника, по мнению инспектора Эшлера, не любил никто. Склочная личность, самолюбив, в житейском плане мелочен…

— Сто причин, чтобы убить, — пробормотал я.

— Согласен, если бы склочников убивали, мир сейчас был бы пуст… Я всего лишь обрисовал тебе общую картину. Есть более конкретные сведения о подозреваемых. Я надеялся поговорить о них с профессором Брандером — это их научный руководитель. Но Брандера нет в стране: уехал на какую-то конференцию в Штаты… Итак, Хаим Шуваль. Знаком был с Груберманом давно. Они как-то даже снимали вместе трехкомнатную квартиру в Пардес-Каце. Не ужились, Груберман своего соседа просто третировал. Потом Шуваль женился и переехал. Брак оказался неудачным, и, поступив в докторантуру, Шуваль воспользовался случаем перейти в университетское общежитие. Можешь представить его настроение, когда они с Груберманом опять оказались в одной комнате — теперь уже на работе.

— Что значит «третировал»? — спросил я. — Поджигал Шувалю простыни? Не пускал в туалет?

— При чем здесь простыни? — раздраженно сказал Роман. — Ты когда-нибудь жил с соседом, который, когда ты говоришь по телефону, стоит рядом с секундомером в руке, а когда присылают телефонный счет, требует распечатку разговоров и пересчитывает каждый шекель?

— С такими соседями я не жил, но когда мы приехали в страну, то полгода пришлось снимать квартиру вместе с родственниками. Это, согласись, даже хуже. Но сейчас мы неплохо общаемся, я хочу сказать, что, несмотря на все свары, ни у кого не возникла идея взять нож и…

— Почему ты так прямолинейно рассуждаешь, Песах? — спросил Роман. — И, к тому же, прими во внимание характеры. Ты человек достаточно открытый. Легко заводишься, но понимаешь, где нужно остановиться. А Шуваль — человек замкнутый. Никакого чувства юмора. Груберман, наоборот, любил подшутить. Правда, шутки его были… К примеру, когда они жили вместе, он как-то позвонил откуда-то домой и, изменив голос, потребовал к телефону самого себя. Шуваль сказал, что соседа нет. Ах так, ну тогда я сейчас приду, сказал Груберман, и ты выдашь две тысячи шекелей, которые Груберман мне должен. А иначе я такое устрою… Шуваль собирался вызвать полицию, но не сделал этого, а попросту закрылся на все замки и впускал в квартиру никого, в том числе и самого Грубермана, который пришел поздно вечером навеселе и давно думать забыл о дневном звонке…

— Шутка, конечно, не первой свежести, — поморщился я. — Но и отсутствие чувства юмора, извини, не избавляет от ответственности.

— Ответственности за что? — с подозрением спросил Роман.

— За то, что у человека нет чувства юмора, — пояснил я. — Наверняка, если поднять статистику, окажется, что подавляющее большинство убийц чувством юмора не обладали.

— Конечно, — сказал Роман, — а все их жертвы были большими юмористами. С такой теорией я еще не встречался. Могу я продолжить?

— А разве я тебя перебивал? — удивился я.

— Короче говоря, — продолжал Роман, — Груберман не так давно решил ради шутки приударить за женщиной, которая нравилась Шувалю…

— Почему ты решил, что ради шутки?

— Все так говорят. Со стороны это всегда виднее, не замечает этого обычно лишь сам, так сказать, объект шутки… Шошана Равэ, химик-лаборант, работает в университете третий год, разведена, имеет дочь шести лет.

— Она что, старше Шуваля?

— На год или два. И наверняка опытнее. Все говорят, что именно такая женщина Шувалю нужна. Они встречались с начала семестра, и все было достаточно серьезно, но тут вмешался Груберман. Любопытно, что сам Шуваль их и познакомил, когда Шошана как-то зашла в лабораторию… Груберман несколько раз приглашал женщину в кафе и…

— Если она соглашалась, — вмешался я, — то, значит, не было у нее с Шувалем ничего серьезного.

— С ее точки зрения, может, и не было, но Шуваль думал иначе.

— Ты полагаешь это поводом для убийства?

— Почему бы нет, учитывая отношения Шуваля с Груберманом, и то, что утром в пятницу, когда Шуваль усаживался за свой стол, Груберман со смехом принялся рассказывать, как вчера пытался уложить Шошану в постель. По словам Берковича, Шуваль готов был броситься на соседа с кулаками, но в лаборатории очень тесно, во время драки они переломали бы ценную аппаратуру, и… Короче говоря, Шуваль вполне мог…

— Ясно, — сказал я. — Состояние аффекта и все такое. В таком состоянии люди обычно плохо соображают и не прячут ножики так тщательно, что целая бригада полицейских не в состоянии ничего обнаружить.

— Не язви, Песах, — обиделся Роман. — Стилет действительно не обнаружен. Пока, — внушительно добавил он.

— Естественно, — согласился я. — И, не имея улик, вы занимаетесь поисками мотива. С Шувалем ясно — классический и банальный «шерше ля фам». Какой же мотив вы обнаружили у Берковича? Надеюсь, не женщина?

— Нет. Берковича женщины вообще не интересуют.

— Да? — удивился я. — Странное состояние для молодого мужчины. Хотя… Есть даже песня такая: первым делом самолеты… Ты наверняка не помнишь, ты из России слишком давно.

— А ты, конечно, помнишь, потому что жил еще при Сталине, — парировал Роман, обнаружив неожиданные для меня познания в истории советской песни.

— Хороший историк, — назидательно сказал я, — способен ужиться в любом периоде, который он изучает.

— Берковича интересовала стипендия американского фонда, а не самолеты с девушками, — сказал Роман. — Он подал заявку, прошел все конкурсные стадии, и в конце концов выяснилось, что то же самое сделал Груберман, причем исключительно из вредности и спортивного интереса — он вовсе не собирался участвовать в этой программе. В результате стипендию не получил ни тот, ни другой. Но если для Грубермана это была игра, то Беркович потерял крупный шанс, которого он добивался почти год. Я говорил тебе, что Беркович с родителями репатриировался два года назад, положение его в университете было очень непрочным, и любая возможность укрепиться…

— Откуда он приехал?

— Беркович? Из Киева, а что?

— Ничего, — я пожал плечами. — У меня были знакомые Берковичи, но не в Киеве, а в Москве.

— Твоя мысль, Песах, — вздохнул Роман, — делает странные скачки. Может, тебе нужно хорошо поспать, чтобы голова стала ясной…

— Я сплю, когда говорю с тобой, мрачно сказал я. Мотивы убийства, которые ты обнаружил, могут показаться основательными только во сне. Подумать только, человек не получил стипендию, взял нож… Кстати, откуда он его взял? Ты не знаешь, куда он его спрятал, но взял-то откуда? Были в лаборатории подобные ножи?

— Хороший вопрос, — кивнул Роман. — После полуночи ты начинаешь соображать, особенно если тебя раздразнить. Не было в лаборатории длинных и узких ножей. Очевидно, что убийца принес нож с собой…

— И следовательно, убийство было задумано заранее. Аффект не проходит. Значит, Шуваль не убийца. А у Берковича была причина, был повод и было время на обдумывание. Логично?

— Логично. Но, видишь ли, причина, повод и время были также и у Флешмана.

— О Господи, еще и этот впридачу! Ему-то чем насолил Груберман?

— Деньги, Песах, не меньший повод для ненависти, чем женщины. Впрочем, похоже, что и женщина присутствовала. У меня нет доказательств, только свидетельства людей, знающих Флешмана. В отличие от Шуваля, Флешман — личность ранимая и мягкая. Ничего не стоит его в чем-то убедить, он легко откликается на просьбы, о чем потом жалеет. Около года назад, почти сразу после того, как Флешман начал работать над диссертацией и еще не знал склочного характера Грубермана, он имел несчастье одолжить тому довольно большую сумму денег.