Временная вменяемость - Роуз Коннорс

Он сидит неподвижно, глаза устремлены на кончик указки.

— Нет, — отвечает он, — мои показания не таковы.

— Тогда скажите, что вы помните о мистере Монтеросе.

Бак смотрит на присяжных и произносит:

— Я помню все.

— Все? Не могли бы вы ответить конкретнее?

— Помню татуировку у него на руке, шрам на подбородке, помню его ухмылку. Я помню все.

Стэнли, кажется, доволен ответом. Он снова включает запись.

— Расскажите нам, мистер Хаммонд… — Стэнли нажимает на паузу и тычет указкой в изображение Бака. — Кто этот человек?

— Это я.

— Совершенно верно. — Стэнли дважды нажимает на кнопку пульта, делает громче звук.

В зале суда гремит выстрел. Многие присяжные вскакивают, кто-то зажимает рот рукой. Бак сидит не шелохнувшись.

Монтерос на экране падает, охранники бросаются в разные стороны. Из головы Монтероса хлещет кровь.

Стэнли нажимает на паузу, подходит к свидетельскому месту.

— Это стреляли вы, мистер Хаммонд?

— Да.

— Чье у вас было ружье?

— Мое.

— Вы охотитесь?

— Да.

— На кого?

— На оленей.

Стэнли отходит от Бака, и тот облегченно вздыхает. Стэнли снова тычет указкой в экран, в Монтероса:

— Вы намеревались убить этого человека, мистер Хаммонд?

— Да.

— Вы прицелились в висок и не промахнулись?

— Да.

— Отличный выстрел. Для невменяемого — просто великолепный.

Гарри двигает стулом и, поймав мой взгляд, качает головой. Он боится, что я стану возражать. Зря боится. Присяжные не любят, когда одна из сторон ехидничает.

Бак не произносит ни слова.

Молчание нервирует Стэнли. Он кидается к Баку, едва не задевает его своей указкой.

— Вы подтверждаете, мистер Хаммонд, что утром двадцать первого июня вы приехали на своем грузовике в аэропорт Чатема, зарядили охотничье ружье, прицелились, сделали единственный выстрел и поразили цель, причем все это проделали, будучи невменяемым?

Настала пора выразить протест. Я встаю.

— Одну минутку, судья. Этот свидетель не является экспертом.

Беатрис не реагирует.

— Мистер Хаммонд не высказывал своего мнения относительно своего психического состояния в описываемый момент, судья, и на это есть причины. Он не является специалистом в данной области. Обвинитель уже допросил вызванного нами в качестве свидетеля психиатра. И не имеет права задавать тот же самый вопрос свидетелю, не обладающему профессиональными знаниями в данной области.

— Я разрешаю этот вопрос, адвокат.

— На каком основании? Штат выслушал мнение двух экспертов по этому вопросу, судья. Как можно спрашивать мнение непрофессионала?

— Я приняла решение, адвокат.

Гарри прав. Я ей не нравлюсь.

— Так ответьте нам, мистер Хаммонд… — Стэнли направляет указку на экран телевизора. — Ваши защитники утверждают, что вы находились в невменяемом состоянии. Это соответствует действительности?

— Я не специалист, — говорит Бак. — Не мое дело соглашаться или не соглашаться с врачами, которые дали показания. Я знаю только одно.

Все четырнадцать присяжных замерли и не сводят глаз с Бака.

Впервые голос Бака дрожит. В его глазах слезы. Он показывает на экран:

— Если бы этот человек был жив, я бы выследил его и убил.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

«Выследил бы и убил» — этой фразы в нашем сценарии не было. Мы с Гарри отказались проводить повторный допрос своего свидетеля, и Стэнли лишился возможности еще раз услышать из уст Бака эти слова. Стэнли наверняка будет цитировать их во время заключительного слова. И совершенно ни к чему еще раз помогать обвинению.

В два часа Беатрис объявила часовой перерыв.

После перерыва присяжные вновь расселись по местам, кое-кто — с ручками и блокнотами. Я стою перед ними и жду, когда в зале воцарится тишина.

— Наша юридическая система состоит из гражданского права и уголовного. Между ними — существенная разница. Возьмем, например, бремя доказательства. В гражданском деле истец должен доказать состоятельность дела, предоставив веские доказательства. Но в уголовном деле бремя доказательства еще серьезнее. Сторона-истец, то есть данный штат, должна разобрать каждый пункт дела так, чтобы не возникло никаких сомнений.

Присяжные кивают. Им это, разумеется, известно. Они читают газеты, смотрят телевизор.

— Или возьмем, к примеру, наказание. Если дело гражданское, у проигравшего забирают имущество. Но если речь идет об уголовном деле, то забирают нечто более ценное. У человека забирают свободу.

Присяжные снова кивают. Это им тоже известно.

— И основная разница между гражданскими и уголовными делами не в тяжести наказания, а в его сути. Вот что важно. И в деле Бака Хаммонда это имеет первостепенное значение.

Кое-кто из присяжных начинает что-то записывать. Когда я подхожу к их скамье, все они смотрят на меня.

— В системе гражданского права в случае, если доказательства неопровержимы, обязанность вынести решение возлагается на судью. Если в гражданском деле факты налицо, по закону судья должен отказаться от присяжных и решить все сам. Но в уголовном праве все иначе. Здесь обвиняемому предоставлено право получить вердикт присяжных. Это право гарантировано конституцией. И в уголовных процессах последнее слово всегда остается за присяжными.

Присяжные не сводят с меня глаз.

— В данном деле большинство фактов неопровержимы. Вам сообщили, что Бак Хаммонд стрелял в Гектора Монтероса и убил его. Сам Бак Хаммонд подтвердил это. Вам сказали, что он намеревался убить Монтероса. Бак, давая показания, подтвердил и это. Причем мы с мистером Мэдиганом, как его адвокаты, предпочли бы, чтобы он был сдержаннее.

Выждав немного, я показываю на пюпитр.

— О некоторых обстоятельствах этого дела было трудно рассказывать. И я понимаю, как трудно это было слушать. От показаний начальника полиции Фицпатрика кровь стыла в жилах. Тяжело было смотреть на две фотографии Билли.

Они неотрывно глядят на пюпитр.

— Было невыносимо слушать рассказ о страданиях Билли Хаммонда, о его смерти. Эти подробности возмутили нас до глубины души, даже вызвали негодование. А мы ведь не знали самого Билли Хаммонда.

Кое-кто из присяжных поднимает глаза на меня, другие смотрят на Бака.

— Если подробности мук Билли, его страданий и смерти возмутили нас с вами, то как же должен был отреагировать его родной отец? Для того чтобы принять решение по делу Бака Хаммонда, вы прежде всего должны ответить на этот вопрос.

Большинство присяжных склоняют головы: надеюсь, они задумались.

— Доктор Симмонз сказал вам, что Бак Хаммонд, когда он утром двадцать первого июня стрелял в Монтероса, находился в состоянии психического расстройства. Даже эксперты, предоставленные штатом, согласились с тем, что Бак перенес тяжелую травму. Был ли он безумен?

Я несколько секунд молчу, чтобы подчеркнуть важность вопроса.

— Это должны решить вы.

Я оборачиваюсь и указываю на Бака:

— Должен ли он провести остаток жизни в тюрьме?

Я снова молчу.

— Это тоже должны решить вы. Итак… — я жду, когда они посмотрят на меня, — следует поступить по закону. Именно это — самое правильное в нашем уголовном праве; вы, двенадцать присяжных Бака Хаммонда, призваны вершить правосудие. Вы и ваша совесть.

Стэнли барабанит пальцами по столу. Я не свожу с него глаз, пока он не перестает барабанить. Затем я снова поворачиваюсь к присяжным.

— Это моя последняя возможность поговорить с вами. Когда я закончу, к вам обратится обвинитель. Могу предположить, что он напомнит вам, что ваше решение — это послание всем гражданам Америки. Он может призвать вас осудить преступника, чтобы другим было неповадно вершить самосуд. Он может сказать вам, что оправдательный приговор подорвет основы нашего общества. И поэтому я говорю вам сейчас: не покупайтесь на эту демагогию.

И, сказав это, я отправляюсь к столу, где сидит Бак.

— Вы должны вынести вердикт этому человеку, и только ему. Вы сидите на скамье присяжных по одной-единственной причине. Вы не обращаетесь с посланием к гражданам Америки. Вы не рассуждаете об основах нашего общества. Вы здесь, потому что вы — присяжные Бака Хаммонда. Это его процесс. И вам предоставлено право принять решение по его делу. Если обвинитель будет говорить о других задачах, стоящих перед вами, не слушайте его.

В зале стоит тишина. Присяжные замерли. Я возвращаюсь к ним.

— За последние несколько недель я провела много вечеров в гостиной Хаммондов. Я беседовала с его женой Патти. Мы говорили о Билли и о Баке. Мы говорили о Гекторе Монтеросе. И еще мы много говорили о предстоящем процессе, о том, что может произойти в этом зале. Как-то раз, недели две назад, Патти задала вопрос, которого прежде не задавала. Я уверена, что она много думала об этом в последние полгода. Но произнесла это вслух только две недели назад. Патти спросила, могу ли я вернуть Бака домой, могу ли дать им возможность собрать обломки того, что некогда было их жизнью. Она спросила, могу ли я остановить эту ставшую бесконечной трагедию, получится ли дописать эту печальную главу достойно. В тот вечер я была откровенна с Патти. Я сказала ей, что не могу этого сделать. Но вы — вы можете.