Угнать за 30 секунд - Марина Серова

Ровное – поселок городского типа, но таковым он числился только на бумаге, потому что ничего городского здесь не наблюдалось. Самым урбанизированным объектом данного населенного пункта была автобусная остановка – с одной стороны от нее раскинулась бензозаправка, а с другой – виднелся магазин с мутными стеклами.

«М-да… – протянула я про себя, выходя из автобуса. – Вот что значит – современные средства коммуникации и транспорта. Еще несколько часов назад я была в столице, в кабинете Михаила Ивановича Куницына, перед ноутбуком, высвечивающим достаточно секретную информацию. А вот теперь я среди сельской „идиллии“, где о существовании ноутбуков и инфопорталов ФСБ едва ли вообще подозревают».

Погода, впрочем, выдалась превосходная. Солнце уже клонилось к горизонту, и воздух был пронизан тонким ароматом яблоневой древесины и юных трав. Я прошла по дороге и окликнула какого-то местного жителя, который возился с деревянным забором, что-то в нем подстукивая и подвязывая:

– Скажите, пожалуйста, как мне пройти к старой лесопилке?

Мужик как будто меня не заметил и только на заданный третий раз тот же вопрос удосужился неопределенно махнуть рукой куда-то в сторону: дескать, туда.

Опросив еще нескольких жителей, которые все как один оказывались столь же неразговорчивыми, я наконец установила, как найти старую лесопилку. Наиболее исчерпывающие сведения я почерпнула от полупьяного мужика, и в укороченном виде указание «адреса» выглядело так:

– Да пройди по этой дороге, там мимо, значит, заброшенного вишневого сада и дома с кривой трубой. Это у нас там раньше клуб был, а теперь закрыли. Да ты легко найдешь! Там рядом дом Антона Кузьмича, он с Лешкой бухает, с Кораблевым. Они вторую неделю квасят, так что услышишь. Катер они клепают, на рыбалку собрались, грохоту – не оберешься. А ты им кто? Из Лешкиной родни, что ли? Хотя нет. Они у него все непутевые, а ты вроде того… нормальная баба.

– Благодарю за доверие, – еле сдерживая улыбку, отвечала я и направилась по указанному «адресу».

Грохот в самом деле впечатлял. Я услышала длинные раскатистые звуки, наверное, за километр от их источника. Совершенно адский скрежет стоял на том дворе, где валялся злополучный железный катер (то есть корпус лодки), а толстенький и вдребезги пьяный тип неопределенного возраста, в рваной олимпийке и в дырявых валенках на босу ногу, колотил по нему изо всех сил, едва удерживаясь в вертикальном положении.

Рядом с ним стоял, придерживаясь обеими руками за столб, второй. Он подавал инструменты: то молоток, то кувалду, то держак сварочного аппарата, то бутыль с мутным пойлом. Последнее, судя по внешнему виду парочки, являлось наиболее востребованным из перечисленного.

– Добрый вечер, – чинно, но довольно громко, иначе эти двое просто не услышали бы меня, поздоровалась я. И в очередной раз еле удержалась от того, чтобы не рассмеяться.

Реакция оказалась самой неожиданной. Тот, что махал кувалдой (верно, это и был хозяин дома Антон Кузьмич), сначала заревел что-то непотребное. Затем он, не выпуская рукоятки инструмента и используя кувалду для удержания равновесия, швырнул в меня какой-то железякой. Обоснование таких действий было получено почти тотчас же.

– Эка… приперлась! Опя-ать! Я же сказал, чтобы ваша шатия-братия тута… тово… не околачивалась! Журналюки… клю… глю… Нашлись мне… попо-жопо… браццы!

– Папаг'ацци, – подсказал второй, длинный. Он сильно картавил. Это, разумеется, и был Алексей Фомич, дядя гражданина Костюмчика. Он был пьян, кажется, несколько меньше своего собутыльника, потому встретил меня без экспрессии.

– А ты мне не указывай, я – кан…дидат словесности! – рявкнул на него низенький.

Это замечание подсказало мне, что я не ошиблась адресом. Надо полагать, что с тех самых пор, как в дом Алексея Фомича проникли люди Кешолавы и устроили там засаду, – с тех самых пор хозяин и не посещал свое жилище, пробавляясь пьянством у «кандидата словесности». Да, кстати, ведь именно эта замечательная парочка обнаружила документы покойного Вадима Косинова, да и то, что осталось от самого Вадима и его машины, собственно, тоже. Неудивительно, что Антон Кузьмич принял меня за журналистку. Верно, их тут много в последнее время крутилось, акул пера и микрофона, жаждущих взять интервью у тех, кто нашел следы ужасающего преступления.

Я произнесла:

– Я от Максима. Вы, надо полагать, Антон Кузьмич. А вы – Алексей Фомич, не так ли?

– Сов-вершенно верно, – сподобился на ответ заикающийся кандидат словесности. – А что, они уезжать собрались?

– Кто? – не поняла я.

– Н-ну… Максим с его этим, как его…

– Никифог'ом, – подсказал Алексей Фомич, страшно картавя. – Его дг'ужком.

– А, да. Они уехали, – сказала я, подумав про себя, что у этой парочки, видимо, сильные провалы в памяти, если они только сейчас сподобились предположить возможность отъезда Максима Максимыча и Микиши. – Я, так сказать, вместо них. Старая лесопилка – это далеко отсюда?

– Эва… ну, с полкилометг'а будет, – отозвался Алексей Фомич. – А ты все пг'ямо иди, не ошибешься. Только чего ж тебе делать на лесопилке? Там ходят всякие уг'оды. Кг'етины, в общем, типа моего племянничка.

– Он т-тебе не племянничек, – возразил Антон Кузьмич. – Он т-тебе с-седьмая вода на к-киселе… Вы его не слушайте, д-дамочка. Меня слушайте. Я – канди-дат сло… сло…весности.

– Это прекрасно, – сказала я. – Ну хорошо, мужчины. Я к вам еще зайду. Готовьте бал, зажгите свечи!

И я вышла со двора, а вслед мне снова заухали раскатистые звуки ударов по металлу: Антон Кузьмич, сделав маленькую передышку, снова принялся молотить по килю многострадальной лодки…

Как оказалось двадцать минут спустя, название свое старая лесопилка оправдывала лишь наполовину. То, что обнаруженный мною на берегу болотца квадрат территории размером примерно двести на двести метров, обнесенный уваливающимся деревянным забором, был именно старым, а заодно и страшным, бесспорно. Брошено все это было, вероятно, еще лет двадцать – двадцать пять назад. С тех пор и простояло в бездействии. Но вот второй компонент названия – «лесопилка» – как-то не прослеживался. Забор завалился на двух третях своей протяженности. По всей площади обширно разрастались кустарник и молодые деревца, превратившие когда-то индустриальную территорию в своеобразный микст даров природы и рукотворного хлама от человека. Производственные мощности «старой лесопилки» когда-то располагались в десяти или пятнадцати железных сооружениях, идущих одно за другим рядками и проржавевших до такой степени, что кое-где в стенах виднелись сквозные дыры. А ведь железо было толстым, более чем семимиллиметровым!

В чем были абсолютно правы Микиша и Максим Максимыч, так это в том, что машину, загнанную сюда, будет очень тяжело найти, если кому-то и взбредет в голову ее здесь искать. Мне бы, например, если бы не точная наводка, не взбрело. Тут было где спрятаться и спрятать. Сложно описать словами жуткий хаос ржавого металла, потрескавшегося бетона, разлапистых деревьев, рассыхающихся деревянных и изогнутых железных конструкций! Если бы все это можно было перевести в музыку, то получилась бы ужасная какофония, от звуков которой содрогнулся бы и рухнул мир. Закоулков, куда Микиша и Максим Максимыч могли загнать «Рено», здесь было великое множество, причем загнать его они могли с любой стороны, посколько забор не препятствовал проникновению на сию территорию почти по всему периметру.

– М-да, – пробормотала я, – в этой жути увязла бы, наверное, танковая армия Гудериана. А ведь когда все здесь функционировало, возможно, неплохая была лесопилочка. Вот что-что, а захламить в матушке-России всегда умели с блеском и шиком. Что угодно, в любых количествах…

То, что «Рено» здесь, для меня было, к моей вящей радости, бесспорно. Ведь сведения я получила от Максима Максимыча и Микиши – то есть у первоистока. Они единственные знали о местонахождении машины, и предпринимать поиски на территории этой, с позволения сказать, лесопилки мог только тот, кто доподлинно знал, что она – здесь. Иначе не стоило и браться за почти безнадежное это дело.

Я приступила к поискам.

Прежде всего я обошла территорию по периметру. Земля тут была влажная, жирная, а отпечатки бриджстоуновских шин, установленных на этой модели «Рено», – явление в местной глуши такое же редкое, как, скажем, бутылка виски «Маклахлан» в погребе местного алкаша. Правда, в те дни, когда в Ровном происходили основные события вокруг Вадима Косинова, лил дождь, но ведь не могла же колея шин стереться на всем ее протяжении! На дороге – да, а на мягком черноземе, прикрытом молодой травой, – куда менее вероятно.

Час блужданий дал то, что я искала: слабый рисунок шин прослеживался от места в пяти метрах от забора, переваливал через условную границу старой лесопилки и углублялся в территорию. Я проследила этот след почти до самого ее центра. Тут он обрывался. Почвенные напластования носили каменистый характер, так что протектору шин, верно, отпечатываться было просто не на чем.