Двадцатые годы - Лев Овалов

- Ну, это по-разному. В зависимости от условий. - Славушка решил сам порасспросить незнакомца: - Ты откуда?

- Мы-то? Из Критова.

- А ты чей?

- Ничей. Саплины мы. Я один, с матерью. То у одних живу, то у других. В батраках.

Славушка чуть не подпрыгнул от восторга. Батрак! Как раз то, что нужно. Вот она, диктатура пролетариата в деревне, сама сюда пришла, чтоб взять власть в свои руки.

- Плохо? - Сердце Славушки преисполнено сочувствия к угнетенному брату. - Очень они тебя эксплуатируют?

- Чего? - Саплин гордо взглянул на собеседника. - Так я им и дался! Теперь по закону: отработал - заплати, а нет, зажимаешь, так сразу в сельсовет...

Он совсем не выглядит ни обиженным, ни несчастным, этот Саплин.

- А как тебя зовут? - Славушка решил познакомиться с ним поближе.

- Да так... Неважно.

Почему-то он не хотел себя назвать.

- То есть как так неважно? Все равно внесем в списки!

- Поп посмеялся, Кирюхой назвал. Не очень-то. Правда?

- Что ты! Объединимся, создадим организацию, выберем комитет...

- Какой комитет?

- Молодежи.

- А для чего?

- Я же говорил: помогать, отстаивать...

Саплин наморщил лоб, прищурился, в голове его не прекращалась какая-то работа мысли.

- На окладе, значит, там будут?

- На каком окладе?

- Работать же кто-то будет?

Вопрос об окладе меньше всего тревожил Славушку, он о таких вопросах не думал, а Саплин все переводил на практические рельсы.

- Я бы пошел, - сказал он, опять о чем-то подумав. - В комитет. Только мне без оклада нельзя, на свое хозяйство мы с маткой не проживем. А на оклад пошел бы. Надоело в батраках. Ты грамотный? - неожиданно спросил он Славушку.

Грамотный! Славушка даже пожалел Саплина: он перечитал миллион книг!

- Разумеется, грамотный, - сказал Славушка. - Как бы иначе я мог...

- А я не шибко, - признался Саплин. - Вот председателем могу быть. А тебя бы в секретари.

Славушка растерялся.

- Кому и что - решат выборы, в воскресенье приходи пораньше, скажу о тебе Быстрову.

Позже, вечером, он рассказал Быстрову о батраке из Критова.

- Смотри сам, - небрежно ответил Степан Кузьмич. - Подбери в комитет парней пять. Потверже и посмышленей.

Сейчас Саплин прямым путем шагал к власти. Сегодня он в сапогах, сапоги велики, рыжие, трепаные, старые-престарые, но все-таки сапоги. Славушка готов поручиться, что всю дорогу Саплин шел босиком и вырядился только перед Поповкой.

Саплин всех обошел, со всеми поздоровался за руку.

- Состоится?

- Обязательно.

Саплин кивнул на кроликов.

- Чьи?

- Григория.

Григорий - сторож волисполкома, бобыль, с деревянной ногой-култышкой.

Саплин сверкнул глазами.

- Отобрать бы!

Славушке показалось - Саплин мысленно пересчитывает кроликов.

Он и на ребят кивнул, как на кроликов.

- Это всего народу-то?

- Что ты! Собираемся в школе. Из Журавца подойдут, отсюда кой-кто...

Саплин с хитрецой посмотрел на Славушку.

- Не боишься?

- Кого?

- Мало ли! Переменится власть...

- А мы для того и собираемся, чтоб не переменилась...

Ребят у школы, как на большой перемене, всех возрастов, и женихи, и приготовишки, в сельсоветах разно поняли приказ волисполкома, из одних деревень прислали великовозрастных юнцов, из других - ребятишек. Попробуй поговори с ними на одном языке. Да и с одним человеком нельзя разговаривать одинаково. Вот, например, Евгений Денисович. Славушка принес записку Быстрова. Письменное предписание. Но от себя Славушка смягчил приказ:

- Степан Кузьмич сказал, что сам придет проводить собрание...

- Ну, это совсем другое дело, - процедил Евгений Денисович и выдал ключ. - Только смотри... смотрите... - поправился он. - Потом подмести и не курить...

Наконец-то они в классе!

- Садитесь! - выкрикивает Славушка то самое слово, с какого начинаются занятия. - Товарищи!

Участники конференции рассаживаются за партами, как на уроке.

Славушка садится за учительский столик. Рядом бесцеремонно усаживается Саплин. Славушка скосил глаза: кто его приглашал? Надо, однако, начинать.

Славушка копирует собрание, свидетелем которого был на днях в исполкоме.

- Товарищи, нам надо выбрать президиум... - Все молчат. - Товарищи, какие кандидаты... - Все молчат. - Трех человек, возражений нет? - Молчат. По одному от трех сел - Успенского, Корсунского я Критова... - Молчат. Называйте... - Молчат. "Ну и черт с вами, - думает Славушка, - не хотите, сам себя назову..." Больше он никого не знает, все здесь впервые. - Ну от Успенского, допустим, я. От Критова... - Саплин единственный из Критова, кого знает Славушка. - От Критова, скажем, товарищ Саплин. Он Корсунского... Кто здесь от Корсунского? Встаньте! - Встают как на уроке. Четверо. Двое совсем дети, у третьего очень уж растерянный вид, а четвертый ладный парень, хоть сейчас на фронт. - Как твоя фамилия?

- Сосняков.

- И от Корсунского - Сосняков. Кто не согласен, прошу поднять руки...

Сосняков без тени смущения выходит из-за парты, и только тут Славушка замечает, что Сосняков слегка волочит правую ногу. Славушка жалеет, что предложил его кандидатуру, если придется идти в бой, он не сможет, но ничего не поделаешь...

- А кого председателем? - неуверенно спрашивает Славушка.

- Тебя, тебя, - великодушно говорит Саплин. - Кого еще!

- Итак, товарищи, - уже более твердым, председательским голосом объявляет Славушка, - собрание коммунистической молодежи Успенской волости считаю открытым.

- А почему коммунистической? - неожиданно перебивает Сосняков. - Почему так сразу коммунистической?

- А какой же? - говорит Славушка. - Какой же, если не коммунистической?

- Много на себя берешь, - ворчливо констатирует Сосняков. - Мы это еще обсудим.

- Вот именно, обсудим, - упрямо говорит Славушка. - А теперь ближе к делу. Повестка дня: задачи молодежи и текущий момент.

Он окидывает свою аудиторию испытующим взором и вот уже расхаживает перед аудиторией, выступает совсем как Иван Фомич перед учениками.

Бросается, как в воду:

- Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма...

Но тут кто-то взбегает по ступенькам крыльца, - кому еще мы понадобились? - дверь распахивается, и входит Быстров.

- Здравствуйте, товарищи. Ну как? - спрашивает он. - Обсуждаете? Позвольте приветствовать вас от имени волисполкома и волостного комитета эркапебе...

Все хлопают весело и непринужденно, не по приказу, а от души. Что за власть над душами у Быстрова!

- Товарищ Ознобишин, попрошу слова...

Товарищ Ознобишин предоставляет слово, и один из тысячи Степанов Кузьмичей пересказывает ребятам доклад Ленина на съезде партии, которому не минуло еще двух месяцев. Поднимает детей к вершинам политической мысли, хотя и сам еще не достиг ее высоты... Строение Красной Армии. Рабочее управление промышленностью. Продовольственный вопрос. Образование комитетов бедноты. Гражданская война с кулаками...

Кружит вокруг да около. Все, что перечисляет он, это, конечно, главное, но и неглавное. Никак ему не удается ухватить стержневую ленинскую мысль, которая надолго, очень надолго определит стратегию Коммунистической партии.

Месяцем позже прочтет ленинскую речь Славушка и тоже не поймет, поймет позже...

"...я оглядывался на прошлое только с точки зрения того, что понадобится завтра или послезавтра для нашей политики. Главный урок - быть чрезвычайно осторожным в нашем отношении к среднему крестьянству и к мелкой буржуазии. Этого требует опыт прошлого, это пережито на примере Бреста. От нас потребуется частая перемена линии поведения, что для поверхностного наблюдателя может показаться странным и непонятным. "Как это, - скажет он, вчера мы давали обещания мелкой буржуазии, а сегодня Дзержинский объявляет, что левые эсеры и меньшевики будут поставлены к стене. Какое противоречие!.." Да, противоречие. Но противоречиво поведение самой мелкобуржуазной демократии, которая не знает, где ей сесть, пробует усесться между двух стульев, перескакивает с одного на другой и падает то направо, то налево. Мы переменили по отношению к ней свою тактику, и всякий раз, когда она поворачивается к нам, мы говорим ей: "Милости просим". Мы нисколько не хотим экспроприировать среднее крестьянство, мы вовсе не желаем употреблять насилие по отношению к мелкобуржуазной демократии. Мы ей говорим: "Вы несерьезный враг. Наш враг - буржуазия. Но если вы выступаете вместе с ней, тогда мы принуждены применить и к вам меры пролетарской диктатуры".

Поймет позже, а сейчас мальчик всматривается в Быстрова и слушает, слушает...

Странное у Степана Кузьмича лицо. Иногда оно кажется высеченным из камня, иногда расплывчато, как туман, глаза то голубые, то железные, его можно любить или ненавидеть, но безразлично относиться к нему нельзя. Такова, вероятно, и революция. К ней нельзя безразлично...

- А теперь рассказывайте, - заканчивает Быстров. - Что думаете делать. Вот хоть ты! - Пальцем тычет в паренька, который согласно кивал ему во время выступления. - Вернешься вот ты с этого собрания, с чего начнешь?