Поездка в Пемполь - Дороте Летессье

А когда собираюсь уйти я — это целое событие. Есть ли в доме еда? Когда надо укладывать малыша? И в довершение: «А я, что я буду делать в одиночестве?» То же, что и всегда, дорогой, читать или смотреть телик.

Подобные препирательства не вошли у нас в систему, в общем-то мы придерживаемся либерализма: свобода, равенство и прочее. Все же атмосфера в нашем доме тяжелая, паутина мелких жестов и слов опутывает меня и замыкает в клетку.

Я обожаю уходить из дому, сидеть в кафе, часами дискутировать с товарищами, есть в ресторане, быть в курсе всех событий и смотреть хорошие фильмы, которые у нас редко показывают. Театр меня зачаровывает. Длинные прогулки в лесах или по пляжам помогают забыть тяготы рабочей недели. С удовольствием ловила бы рыбу, плавала в бассейне и обегала бы всю долину. Он отлично знал об этом раньше. Раньше чего? Да ничего. Незаметно установившаяся скука подорвала устои нашего супружества. Мало-помалу она завладела гостиной, потом ее липкие пальцы наложили отпечаток на каждый предмет, каждый час. Ее зловонное дыхание отравляет нашу комнату, простыни. Она как бы объедается исподтишка нашей обыденностью, усталостью и разочарованием. Растолстела, раздулась, отяжелела и подло давит на нас своим мерзким телом. А когда мой голубчик измотан, когда заметно, что он угнетен, я оставляю его в покое. Ничего у него не спрашиваю. Удерживаю малыша, чтобы не шумел. «Папа устал, душенька, иди поиграй в другом месте!» Если у него удача, он удаляется, словно холостяк, и уж никак не домашние получают удовольствие от его хорошего настроения. Ложится под утро, а завтра и головную боль, и раздражение будет вымещать на мне.

Надо все изменить. Домашнее животное начнет брыкаться. Я восстану, вместо того чтобы кукситься, дожидаясь его. Ведь на заводе я способна противостоять начальству, поднимать дух у отчаявшихся, защищать свои принципы. А дома что же — сдать все позиции? Весь свой боевой задор оставлять за порогом, а переступив его, молча напяливать личину примерной женушки? Об этом не может быть и речи. Где-то я допустила промашку.

Начинаю битву.

Ноги уже промочила. Поднимаю руку, вкладывая в жест всю свою решимость. Надо прежде всего, чтобы тебя заметили.

Останавливается машина. Удача: ее ведет женщина. Сзади куча детишек.

— Вы едете в Сен-Бриё?

— В Пордик. Это вам подходит?

— Да, это меня все-таки к дому приблизит. Спасибо.

— Садитесь. Извините за беспорядок. С ребятишками не наубираешься, хоть каждый день чисти.

И в самом деле, на полу крошки, следы грязи, конфетные обертки. Поношенные сползающие чехлы не скрывают дыр в обивке сиденья и пятен от грязных пальцев.

— Мама, эта дама кто?

Перепачканная шоколадом девчушка приближает ко мне личико и вглядывается.

— Меня зовут Маривон, а тебя?

Она не удостаивает ответом мою улыбку и беспокойно спрашивает:

— Почему дама едет с нами? Ты, мама, ее знаешь?

Старший брат, семи-восьми лет вступает в разговор:

— Это автостоперка. Ее подобрали, чтоб немножко подвезти, у нее нет машины.

— Значит, она едет не к нам?

Я успокаиваю ее:

— Нет, я не к тебе еду. У меня есть свой дом, в который я возвращаюсь.

Мать извиняется:

— Дети не привыкли. Я никогда не подбираю голосующих. Но когда увидела вас под снегом, подумала, что было бы бесчеловечно не остановиться… и потом, женщина не внушает опасений, ей доверяешь.

— Я тоже предпочитаю садиться к женщине. Я не часто езжу автостопом. Но сейчас все очень неудачно сложилось. Я провела день в Пемполе и потеряла там портмоне. Вот почему не смогла вернуться автобусом.

Девчушка совсем разволновалась:

— У тебя нет машины? И портомоне нет — ты, значит, бедная? — Мы обе смеемся: и ее мать, и я.

Совсем крохотный ребенок высовывает голову из коляски-корытца и таращит на меня глаза.

— Мальчик или девочка?

— Мальчик.

— До чего очаровательный малыш!

Что другое скажешь при подобных обстоятельствах? Впереди еще несколько километров совместной езды, надо как-то поддерживать разговор.

— Сколько ему лет?

— Два дня назад исполнилось пятнадцать месяцев.

— Забавные они в этом возрасте, открывают для себя мир.

Вообще-то они отвратительны — плаксивые, за все хватаются.

— У вас есть дети?

— Да, мальчик четырех лет.

Это нас с тобой, голубушка, не молодит!

Воцаряется молчание. Часы на приборной доске показывают почти пять.

На заводе сейчас давка возле немногочисленных умывальников. Мои товарки, заканчивая рабочий день, хохочут и брызгаются. Чтобы отмыть руки, требуется не менее десяти минут. Некоторые приносят из дому мыло, рукавичку и начинают тереть, прежде чем дойдет их очередь до вытекающей из умывальника тоненькой струйки то холодной воды, то чуть ли не кипятка. «Эта банда подлецов могла бы все же прибавить хоть один умывальник и отрегулировать температуру воды». С годами на подобной работе мозоли твердеют, кожа сморщивается, и пальцы неизбежно деформируются.

«Чего же ты ожидала, старушка, такова жизнь артистки, полная превратностей судьбы!»

Вымыв руки и сходив напоследок в уборную, возвращаемся на свое рабочее место и ждем звонка.

— Последние секунды — самые долгие.

— Черт побери, отстают они, что ли, эти дерьмовые часы!

— Может, звонок испортился. Но не торчать же нам здесь до ночи.

— Идемте, девушки, чего ждать. Дело не в скуке, но дома-то тоже ведь работенка ждет.

— Не дури, шеф стоит посреди цеха и наблюдает за нами своими мерзкими арахисовыми глазами.

— Ну и вредина! Уверена, что уже минуты две шестого.

Срываемся с места всегда за несколько секунд до звонка.

Шеф все испробовал, чтобы призвать нас к порядку. Угрозы, разглагольствования об ответственности, педагогические наставления вроде: «Не ведите себя как дети». Бесполезно: за тридцать секунд до пяти часов никого уже нет.

Я опять вступаю в разговор:

— Вы не работаете? То есть я хотела сказать, вы заняты только своим домом?

— Да, я сижу дома, а вы?

— Нет, я работаю на заводе. Не сегодня, но обычно в это вот время я еще на заводе. Вам нравится сидеть дома и заниматься ребятишками?

— День на день не приходится. С тремя маленькими детьми очень много хлопот. Муж мне совсем не помогает. Подруги у меня нет. Часто бывает скучно. А вам нравится ходить на работу?

— Тоже день на день не приходится.

Завод не может нравиться. Его кое-как терпят. Некоторые не выдерживают и быстро надламываются; молодежь часто сбегает через два-три месяца, а старики старожилы спиваются, алкоголь начисто сжигает им рассудок и здоровье.

Однажды в цехе появилась девица. Ее внешность никак не соответствовала заводу. Она начала работать на монтажном конвейере неподалеку от меня. Волосы у нее были чересчур черные для натуральных, густо положенный на лицо тон придавал коже необычайную матовость, а губы прямо пламенели. Ресницы необыкновенной длины — явно накладные, веки обведены ярко-синей краской. Ногти тоже накладные, густо-вишневые, на щеках цвели розы, а при каждом движении от нее исходил удушающий запах крепких духов, под стать всему остальному.

Красномордые мужчины так и бомбардировали ее взглядами, загоравшимися словно фары, они чуть шеи себе не свернули, разглядывая «принцессу». А у принцессы и округлости там, где надо, довольно объемистые, а ведь питается, наверное, одними грейпфрутами. Для нашего дела у нее кишка тонка, каждую минуту — головокружение. Утром, в восемь часов, она появилась в цехе, затянутая в белый костюм, на облегающей узкой юбке по бокам разрезы. Даже невысокие сапожки на каблуках-шпильках тоже белые. Возмущенные такой наглостью, женщины сразу осудили эту «проститутку». Самые резкие нападки вызвал ее шелковый белый тюрбан, подчеркивающий кукольность лица. «Видала султаншу-распалительницу! Совсем спятила девка, разве пристало работнице так одеваться».

Одежды ее остались незапятнанными, но она покинула завод.

Снег прекратился, но накрыл все кругом. Можно вообразить себе, что ты в горах. Никогда там не бывала, зимний спорт — это чересчур далеко от нас, да и слишком дорого. Утешаемся, проводя конец недели на холмах Аррэ, нашем личном горном массиве, который с трудом достигает 380 метров.

Альпы меня не привлекают, преувеличение во всем, снег, лед — благодарю покорно. Если уж мечтать, я предпочла бы золотые пляжи Багамов, кокосовые пальмы Гонолулу и антильские бугенвиллеи.

Растянувшись на горячем песке, я, как ящерица, греюсь в солнечных лучах, смягчаемых порой легким морским бризом. Времени для меня не существует. Сумерки нескончаемы. Ракушки напевают. Мое умиротворенное тело больше не тяготит меня. Я занята лишь своей внутренней жизнью. Ни спина, ни голова — ничто у меня больше не болит. Я подобна огромной фиге, сушащейся на турецкой террасе, я ничего не значу. Я не уродливее гиппопотама, и никто не купит билет в зоопарке для того, чтобы обозреть меня. Я не работаю, хотя и не имею на это никакого права; ведь сейчас незапланированный ежегодный отпуск. Я живу только во имя своих личных нужд. Я не гибка, но и не статуя, и не дерево. Годы не прибавляют мне значимости, а лишь множат морщины. Средства к существованию я добываю ценой невыносимых физических усилий и ценой нескончаемых часов терпеливого самоотречения. А ведь я так жажду красоты, нежности, покоя и гармонии! Все глубже погружаюсь в свои карамельные мечты.