Еврейский вопрос Ленину - Йоханан Петровский-Штерн

Ульяновы принадлежали к другому социальному и культурному слою. Илья Ульянов, учитель физики и математики, получил в Симбирске должность инспектора народных училищ. Он хлопотал об открытии новых школ и библиотек, поощрял назначение женщин на преподавательские места, следил за правильной постановкой учебного процесса и распространением образования среди этнических меньшинств: мордвы, чувашей и татар. За годы его деятельности было открыто примерно 350 новых школ, где обучалось около 20 000человек. За безупречную и усердную службу, которой впоследствии помешало слабое здоровье, Ульянов был награжден орденами Св. Анны, Св. Владимира и Св. Станислава.[64]

Ульяновы были одной из многих скромных семей просвещенного русского мелкопоместного дворянства. Они верили в великую миссию просвещения. Их единственная статья дохода — государственное жалованье. В Симбирске Ульяновы жили в деревянном доме, одноэтажном с фасада и с двухэтажным флигелем с тыла: по фасаду у дома было 7 окон, 5 комнат были расположены на первом этаже, 4 комнаты наверху, а позади дома у них еще был маленький дворик с громоздким ручным насосом и колодцем. Мария Бланк воспитывала детей в скромности, прилежании и трудолюбии. Детям прививались важнейшие ценности: учеба, самоусовершенствование и взаимопомощь. Шахматы, музыка, чтение — вот их увлечения. Ульяновы были православными, как их друзья и знакомые учителя. Среди друзей семьи попадались юристы, чиновники и врачи. Иногда приглашали православного священника готовить детей в гимназию.[65] Гораздо позднее Ленин, уже убежденный марксист, с неодобрением вспоминал, что воспитывался в православном благочестии. Ленин порвал с христианством, когда ему исполнилось 16 — через год после того, как умер отец, и за год до казни брата.

Когда Ленин впервые увидел евреев? В своих сдержанных, подвергшихся самоцензуре, мемуарах младший брат Ленина Дмитрий вспоминает вот какой эпизод, неожиданно проливающий свет на этот вопрос. Еще подростками Дмитрий и Владимир, в бытность свою в Казани, пошли на оперу Жака Фроманталя Галеви «La Jui've» (Жидовка). В центре сюжета — история любви и страданий Рахили, приемной дочери Элеазара, серебряных дел мастера, и Леопольда, швейцарского наследного принца. Прошедшая премьерой в 1835 г. в Париже, «Жидовка» возвращает слушателей в XV в. и рассказывает о жестокости и непримиримости к евреям со стороны католической церкви, о тяжелом положении евреев и гонениях против них в позднем Средневековье.

Опера удачно использует романтические клише: Рахиль оказывается потерянной дочерью кардинала, а кардинал вынужден пойти против собственной дочери, вооружившись карающим мечом главенствующей религии. Сидя в казанском оперном театре, Владимир и Дмитрий впервые увидели множество вещей, которых не видели никогда в жизни, включая пасхальный седер. Именно благодаря этой опере Владимир впервые познакомился с целой эпохой еврейской истории, увидел еврейские ритуалы и еврейских персонажей. Это все было для него в диковинку. Похоже, на Владимира произвела неизгладимое впечатление заключительная сцена, когда стойкая и непреклонная Рахиль и ее неуступчивый старик-отец отвергают спасительное крещение. Взамен их ждет мучительная смерть в котле с кипящим маслом.

Дмитрий вспоминает, что брат был переполнен чувствами. По возвращении домой он не мог уснуть: расхаживал взад-вперед по комнате, напевая темы из «Жидовки» — начиная с арии «Рахиль, ты мне дана небесным провиденьем…». Наибольшее впечатление произвела на него ария Элеазара. Ювелир излагал в ней свои нравственные принципы: «Христиан я ненавижу, их решился презирать, но теперь я прибыль вижу — можно денежки достать!» Эта ария невероятно вдохновила Володю Ульянова, он повторял ее снова и снова.[66] Тринадцать лет спустя, в сентябре 1901 г., Ленин провел некоторое время в Мюнхене. Он писал матери, что был в мюнхенской опере, где «с великим наслаждением» слушал «Жидовку». Попутно он упомянул, что слушал эту оперу в 1887 или в 1888 г., но «некоторые мотивы остались в памяти».[67]

Ленин жил жизнью сценических героев «Жидовки» и, как восторженный зритель из русской глубинки, отождествлял себя с персонажами французской grand opera. Со всеми теми, кто извлек из позднего Средневековья и возродил в сценической форме отчаяние, страсть, гордость и страдания гонимого народа. Для молодого Владимира Ульянова евреи долгое время оставались сценическими персонажами — порой мелодраматичными, порой героическими, но всегда принадлежавшими сфере искусства, не жизни. И о «Жидовке» Ленин писал точно так же, как написал бы об удачном исполнении «Кармен» или «Риголетто».

Если бы он хоть что-нибудь знал о Бланках, им бы владели совсем иные чувства. Он упоминает «Жидовку» в письме к Марии Бланк, матери, которую нежно любил, называл «ангелом» и всегда старался ее успокоить и обезопасить, особенно после казни его старшего брата Александра, повешенного за покушение на царя. Так что вряд ли Ленин что-нибудь знал о происхождении матери. Неудивительно, что он ходил слушать музыкальный шедевр Галеви дважды: «Жидовка» была очень популярной оперой, которую ставили во многих театрах и которую высоко ценили Рихард Вагнер, Гектор Берлиоз и Густав Малер. Замечательно, что на Ленина не произвели впечатления ни колоритные сцены жизни средневековой Швейцарии, ни роскошные костюмы и яркие иудейские персонажи. Зато на него произвел незабываемое впечатление прагматичный, балансирующий на грани цинизма ювелир Элеазар. Как только дело заходит о его финансовых интересах, Элеазар с легкостью отказывается от деланой ненависти к богобоязненным христианам и без колебаний жертвует идеологией ради сиюминутной практической выгоды.

Впечатление, которое на Ленина прозвела опера Галеви, сродни его впечатлениям от романа Николая Чернышевского «Что делать?», который, возможно, оказал кардинальное воздействие на формирование ленинского мировоззрения. Написанный поклонником французского утопического социализма, этот роман построен по принципу намеренно двусмысленной социалистической риторики. На уровне сюжета роман представляет собой тривиальный любовный треугольник, историю освобождения молодой женщины от гнета мелкобуржуазной семьи, происходящую на фоне становления мануфактурного производства. Однако роман читается по трем-четырем кодам, он полон скрытых намеков, на которых, к примеру, построен и знаменитый разговор Веры Павловны с Лопуховым, знающих, что их подслушивают.

Эти рассыпанные по роману намеки указывают на то, что роман следует воспринимать в первую очередь аллегорически. А прочитанный как аллегория роман оказывается еще и социополитическим трактатом о классовой и гендерной эмансипации, о революционных переменах в обществе, о формировании социалистически настроенной интеллигенции, о роли труда и капитала и об окончательном социальном освобождении трудящихся. Стилистически и структурно построенный на нарочитой двусмысленности, этот роман научил Ленина новоязу — как, произнося слово «невеста», на самом деле говорить о революции и как манипулировать языком и интересами оппонентов ради своей немедленной выгоды.[68] Набоков тонко высмеял этот роман, эту «маленькую мертвую книгу», построенную на «призрачной этике» и пропагандирующую утилитаризм как движущую силу человеческих поступков.

Мы вряд ли когда-нибудь выясним, увидел ли Ленин в оперном Элеазаре образ в стиле Чернышевского или в героях Чернышевского — циничного прагматика из оперы Галеви. Тем не менее отношение Ленина к евреям в целом и партийным товарищам еврейского происхождения в частности свидетельствует, что ради достижения собственных целей Ленин научился мастерски манипулировать вопросами, связанными с этническими и национальными меньшинствами. Это его умение особенно проявилось тогда, когда в жизни Ленина театральные евреи сошли со сцены и оказались среди его непосредственных собеседников.

Замаранный Маркс

Когда Ленин впервые встретился с Юлием Цедербаумом (которого русские марксисты знали как Юлия Мартова), евреи уже спустились с театральных подмостков, оделись в поношенные революционные пиджаки и стали ежедневной реальностью. Этих всамделишных евреев Ленин воспринимал через свой марксистский зрачок. Из сибирской деревеньки Шушенское, куда он был сослан на 3 года за политическую деятельность, Ленин писал матери о путешествии в близлежащий Минусинск. В 1897 г. в этот же отдаленный район Сибири были сосланы некоторые революционеры, его друзья и соратники. Ленин кратко останавливается на положении каждого из них. Иногда он упоминает, к какой партии принадлежит тот или иной ссыльный (скажем, член Народной воли), реже указывает национальность (поляк) и почти всегда отмечает классовую принадлежность (рабочий). В одном из таких писем к матери Юлий Мартов фигурирует просто как Юлий. Назвать его евреем было бы грубостью и для Ленина, и для его матери. Слово «еврей» было неприемлемо не только с точки зрения ленинского марксистского словаря, но и с точки зрения общедемократических убеждений Ульяновых. Разумеется, Ленин прекрасно знал о глубочайших еврейских корнях своего тогдашнего лучшего друга.