Раздвоение - Ярослав Кузьминов

убедили всех в истинности истории.

Для него стало открытием то, насколько ему завидуют друзья. Он стал всерьез

рассматривать случившееся как свое огромное достижение. Но, как известно, нельзя

останавливаться на достигнутом. Требовалось закрепить успех.

Однако сделать это было непросто. Во-первых, одноклассницы стали

воспринимать его по-особенному, как нечто интересное, но опасное. Его знаки внимания

воспринимались серьезнее и болезненнее, чем таковые со стороны других. Например,

безобидный шлепок по попе в его исполнении был непристойным. Во-вторых, на него

давил «груз успеха». Ведь если он начнет ухаживать за одноклассницей, и у них этого не

будет, то он попадет впросак. Про него станут говорить, что он всегда врал и вообще

задрот. Поэтому он принял важный вид и старался девочек не замечать. Тем временем, за

год, сексуальная тяга усилилась вдвойне, поскольку физиология была сдобрена

спецификой переживаний. Это привело к тому, что в очередное лето он решил добиться

этого любой ценой. Самым лучшим вариантом он считал соседку; откликались

вожделения прошлого лета, когда он видел ее обнаженной в бинокль. Но она не

поддалась, а вот ее двенадцатилетняя подруга согласилась за две коробки «марсов»,

заручившись обещанием, что об этом никто не узнает. Они уединились в еловом лесу в

километре от дачи. Она была тощая, у нее совсем не было груди и волос на лобке. Когда

он попытался войти, у него не получилось. Все было совсем не так, как с той пьяной

девушкой год назад. Как будто там вообще не было никакого отверстия. Он стал щупать

пальцами, нашел, попытался раздвинуть и войти, но она вдруг завертелась под ним и

закричала, что передумала. Он испугался за две коробки марсов (они стоили почти всех

его сбережений), а еще больше за то, что отказ превратит его в неудачника, вот так

возьмет и превратит, в ту же секунду. Он стал упрашивать ее, чтобы они «как будто

сделали это», раз она боится по-настоящему. Он будет держать свой там, а она будет

трогать его руками. Она согласилась, но у нее не получалось правильно трогать. В

результате он подрочил, лежа на ней и щупая одной рукой ее тощий зад. Вместе с

оргазмом пришел страх разоблачения. Ему казалось тогда, что ему грозит тюрьма.

Одевшись, девочка сразу потребовала вознаграждение. Он вытащил обещанные коробки

из рюкзака, и она стала жадно запихивать шоколадки во все карманы, они не вмещались,

вываливались, и она заплакала. «Вот, возьми, положи сюда, — Сергей снял футболку. —

Только никому не рассказывай» — «И ты никому не рассказывай», — ответила она,

41

складывая шоколадки в футболку. Закончив, она завязала узел и, взвалив ношу на плечо,

пошла домой. Он какое-то время глупо шел рядом с ней. «Только не иди за мной и...

вообще не подходи больше ко мне», — закричала она. Он сказал «Хорошо» и пошел

вглубь леса. Он бродил до вечера, а придя домой и запершись в комнате, расплакался.

Никому он не нравится и не нужен, с ним они готовы на секс только за вознаграждение, и

то мелкие. К тому же ничего толком не было, он просто потерял все свои карманные

деньги. Со следующего дня страх, что все раскроется, стал невыносим. Он проклинал

себя, что отдал ей футболку. Не выдержав страха, он уехал с дачи и провел больше

половины лета в душной Москве, страдая от скуки.

Наступил десятый класс, ему исполнилось шестнадцать, и вскоре он заметил, что

находится уже в аутсайдерах. Другие гуляют с девочками, целуются с ними у всех на

глазах, а он робеет. Он стал пить пиво и курить, хамить учителям и ссать в подъездах,

обзавелся двумя дворовыми дружками, на пару лет его младше, которых водил за свой

счет в бильярд, поил пивом, кормил чипсами и бил, то одного, то другого. Когда кто-то из

них пытался бунтовать, достаточно было напомнить о долге, чтобы сбить всю спесь.

Самоутверждение, поначалу, давало достаточно комфорта, чтобы не думать об

источнике недовольства собой. Он просто принимал несколько пунктов как данность: что

сам по себе не может быть интересен девушкам, что робеет, в отличие от многих других, и

что, поэтому, чувствует себя ущербным существом.

Постепенно, издевательств над двумя дружками становилось недостаточно, чтобы

прикрыться от страшных мыслей. Поскольку он замыкался, одноклассники, прежде всего

девушки, относились к нему со все большим презрением. Его стали ставить в один ряд с

двумя самыми убогими персонажами класса. Первый всегда носил длинные грязные ногти

на руках, ковырял в носу, на переменах ходил, прижимаясь к стене, и не мог связать двух

слов, потому что насмерть смущался, если на него обращали малейшее внимание. Второй,

по имени Андрей Нахлыстов, был низким, плюгавым, косил глазами в разные стороны,

шепелявил, плевался слюной, когда говорил, носил брекеты и однажды обделался на

уроке.

Когда Сергею открылось, сколь низко он пал в глазах класса, его захлестнуло

возмущение. Он, у которого был секс раньше всех, теперь стоит в одном ряду с двумя

гадкими уродами. В отношениях со своими дружками он стал доходить до свирепства.

Одного уложил на тротуар и возил лицом по асфальту, пока на асфальте не образовалось

кровяное пятно. Тот не посмел даже сопротивляться, только хныкал и просил отпустить.

Второй отбежал от Сергея подальше и с безопасного расстояния наблюдал за экзекуцией.

Лето между десятым и одиннадцатым классом он провел, шарахаясь с дружками по

окрестностям и рассказывая им выдумки про то, как занимался сексом с половиной

одноклассниц. В остальное время он сидел дома, читал «библиотеку фантастики» и играл

в компьютер — новое чудо того времени, доступное еще немногим. Ради компьютера он,

в общем, и не поехал на дачу. Такой коктейль вновь смог заглушить глубинную

неудовлетворенность, так что лето прошло довольно безболезненно.

В начале осени у Сергея умер уже немолодой отец, оставив его одного с немолодой

матерью. Их материальное положение резко ухудшилось, у него больше не было

возможности тратить деньги на бильярд и пиво. Его дружки почуяли ситуацию и

разбежались. Он пытался их преследовать, подстерегал у подъезда или у выхода из школы

и бил. Кончилось тем, что он сам нарвался на избиение. В конце октября он в очередной

раз встретил во дворе одного из своих «малышей», и тот сразу стал убегать, зная, чем ему

грозит промедление. Забежал в гаражи. Сергей последовал за ним, думая, что теперь тот в

тупике и не уйдет. Парень шмыгнул в открытые ворота, одного из гаражей. Сергей встал

не доходя ворот и стал ждать. Из гаража вышел взрослый мужик и пошел как будто мимо

него, но вдруг изменил курс, приблизился и без предисловий ударил здоровой ладонью по

голове. У Сергея зазвенело в ушах, он попытался бежать, но получил в затылок и упал на

колени. Мужик поднял его за шиворот и долго, с силой бил его ладонью по затылку, у

42

Сергея обмякли ноги, ему показалось, что умерли все звуки. Мужик вытащил его из

гаражей и бросил рядом с мусорными баками. Сергей лежал, не шевелясь, и созерцал, как

мужик возвращается обратно, закрывает гараж, а «малыш» скачет вокруг него и машет

руками. По-видимому, его угораздило нарваться на старшего брата этого парня. Он

сообразил это позже, тогда он не соображал ничего. Он мог только созерцать. Его тело

было как из ваты. Почувствовав, наконец, холод, Сергей попытался встать, но не простоял

на двух ногах и секунды. Они подогнулись в коленях, и он упал на четвереньки. Перед

глазами все расплывалось и уезжало куда-то в сторону. Сергей чувствовал себя

подстреленным олененком или, может быть, щенком с перебитым позвоночником. Ему

было стыдно за то, как он беззащитен и убог. Он продолжал попытки встать.

Неспособность встать была позором. Его постигали неудачи, он бесился, кусал нижнюю

губу и рычал. Постепенно, он пришел в себя и смог стоять. Спотыкаясь, он доковылял до

дома. Войдя в квартиру, он добрался до комнаты, лег и лежал, не вставая, весь вечер и всю

ночь. Лежал и внутренним взором наблюдал за нарастающей, пульсирующей болью в

голове, к которой постепенно стала добавляться резь в мочевом пузыре. Больше он не

делал попыток преследовать своих «малышей» и, наоборот, стал побаиваться

пересекаться с ними.

Мысль двухлетней давности получила развитие. Теперь он стал считать, что не