Снег в трауре - Анри Труаия

– Погода портится, – сказал Исай. – Если вершину затянет туманом, нам придется нелегко.

Марселен сильно задыхался и потому ничего не ответил. Он шел, пошатываясь, вслед за братом, по занесенному снегом склону. Впереди – рукой подать – была вершина, до того близкая и доступная, что казалась нереальной: два гладких ската, скрепленных между собой, белый треугольник, вершина мира над пропастью вселенной. Отсюда можно было дотянуться рукой до неба. Захваченный этой однообразной картиной, Исай шел мощным шагом, склонившись под тяжестью двух рюкзаков, с обожженным от мороза лицом. Он оставлял на чистом снегу свои следы, и радостное чувство победы наполняло его. Вокруг, насколько хватал глаз, все было нетронутым и первозданным. Он продвигался все дальше по пути к совершенному забвению.

Никто не знал о том, что они с братом здесь.

Будь они последними людьми на земле, и тогда их одиночество не было бы столь пугающим и упоительным. «Только бы все прошло побыстрее на спуске. Вернемся по тому же маршруту. Я хорошо расставил крючья. Это поможет нам на скалах. Через час – назад».

Он слышал, как споткнулся и, чертыхаясь, упал в снег Марселен.

– Вставай, Марселен! Подходим.

Исай помог ему подняться. Марселен тупо смотрел на него. Ветер прижимал шлем к его щекам. Рот облепили сосульки.

– Я больше не могу, – выдохнул он. – Я больше не могу.

Отдышавшись, он снова пошел следом за братом. Они дошли до вершины, и в тот же самый миг солнце выглянуло из-за туч. На снегу вспыхнул пожар. Но в следующую минуту свет уже растворился в сероватом мареве. Белизна снега померкла. Исай стоял на площадке и смотрел на резные очертания гор вдалеке, похожие на морские рифы, о которые бьется рассыпающаяся пеной волна. Он ликовал от радости. Ему хотелось говорить, но он не находил слов, способных выразить его чувство.

– Ну вот мы и дошли, – сказал он наконец.

Марселен, сидя на веревках, лишь хрипло огрызнулся в ответ. По всему было видно, что он думал только о том, как восстановить свои силы. Его не трогала окружающая красота, он весь был обращен внутрь самого себя. Немного спустя он встал, потянулся, присел. Его изнуренное, усталое лицо вдруг оживилось, как будто пламя зажглось у него в душе.

– Ну что, пришел в себя? – спросил Исай.

– Да, – ответил Марселен. – Мне уже лучше. Теперь мы должны спуститься по противоположному склону.

– Этого делать не нужно.

– А как же иначе? Если верить газетам, мы уже совсем близко. Вот только отсюда ничего не видно из-за выступа скалы.

– Ты о чем?

– О самолете, черт возьми!

Исай вздрогнул, как от удара. Все его силы ушли на восхождение, и он забыл о цели их похода. В его усталом мозгу стремление к победе вытеснило понемногу все остальное. Он думал о том, что отлично прошел маршрут, и Марселен, попросту говоря, отравлял ему всю радость.

– Самолет, ну да.., конечно. А тебе обязательно туда идти?

– А иначе зачем я рисковал своей шкурой?

А ну, встряхнись! Мы уходим!

– Не сердись, – сказал Исай. – Сейчас пойдем.

Стало мутно и скверно на душе. Он уже не испытывал гордости за то, что смог преодолеть свой страх, избежать опасности, безошибочно проложить путь к вершине, потому что наградой за эту длинную череду испытаний были деньги из карманов погибших. Все самые напряженные, самые опасные минуты их восхождения становились ничтожными и мелкими в свете этой очевидной истины. Сам горный пейзаж растерял свое величие и тайну, словно человеческие помыслы запятнали его. Ему не хватило смелости отговорить Марселена от этой затеи. Но раз уж он обещал помочь, он не мог отказаться от своего слова, не вызвав у брата вспышки гнева и отчаяния.

– Я пойду первым, – сказал Марселен.

Исай надел оба рюкзака и последовал за братом. Тот шел впереди, подгоняемый ветром, шатаясь из стороны в сторону. «А вдруг он ошибся? Он не найдет самолета, устанет искать. И мы пойдем домой, так ничего и не взяв. Господи, Всемогущий Боже, сделай так, чтобы мы его не нашли!» Пологий склон переходил в обледенелый косогор, на который им предстояло взобраться. Марселен вгонял ледоруб в твердую ледяную корку и, подтянувшись по нему, безостановочно поднимался вверх. Казалось, нетерпеливое стремление к цели придало ему сил и уменья. Он преодолел эту преграду и стал спускаться по другой стороне. Медленно, упрямо он двигался вперед, выделяясь единственной черной точкой в белой пустыне. Туча снежной пыли поднималась вокруг приземистой фигуры. Исай догнал его и закричал:

– Ты уверен, что мы идем правильно?

– Уверен! Ты же видел фотографию.

Порывы ветра вздымали колючий снег, хлестали по лицу. Глаза не различали ничего, кроме тучи серебристой мошкары. Вдруг Марселен остановился и протянул руку вперед.

– Смотри! Вот там – справа от нас!

Исай прищурился. В нескольких метрах под ними, на белом изгибе горы кое-где проступали расплывчатые темные пятна. Как грустно было смотреть на это: чистый белый снег – в трауре!

– Самолет! – закричал Марселен. – Самолет!

Он бросился бежать, но увяз по щиколотку, несмотря на снегоступы. Как рассерженный прохожий, утонувший в грязи, он высоко поднимал ноги, спотыкался, падал, вставал и снова шел вперед. Исай не мог сдвинуться с места, он вдруг почувствовал, что не владеет больше телом, что голова совершенно пуста. Гнетущий страх раздавил его. Ему было стыдно и за себя, и за брата.

Наконец он тяжелой походкой направился к обломкам самолета.

Никогда раньше Исай не подходил к самолету так близко. Он был огромных размеров.

Слишком велик для людей, слишком тяжел, чтоб взлететь в небо. Исковерканный, разбитый он лежал брюхом на снегу, словно смертельно раненный зверь. Нос его расплющился о выступ скалы. Одно крыло, наверное, отломилось и сползло вниз по склону. Другое, как культя, безжизненно торчало вверх.

Хвост отделился от корпуса, как у гниющей рыбы. В фюзеляже зияли две огромные пробоины, открывая взору развороченное чрево, а в нем – груду искореженного железа, разодранной кожи, искромсанной жести. Верх самолета припорошило снегом, отчего серые, поцарапанные, выпачканные маслом бока казались еще грязней. Снег впитал вытекший из пробитого бака бензин, точно пятна крови забрызгали землю вокруг железной туши.

Льдом затянуло черные лужи. Самолет, даже мертвый, был чужим в этой горной стране.

Он упал посреди совершенного, первозданного безлюдья и поражал воображение, как ошибка в расчетах столетий. Он должен был мчаться в пространстве, а сам отступил в глубь веков. Он был создан для полетов из Калькутты в Лондон, но, удалившись от современного мира, нашел свой конец в краю, живущем по законам тысячелетней давности.