Блюз чёрной собаки - Дмитрий Скирюк

3

ТРИ АККОРДА

Ораполло говорит, что там существует даже особый род умопомешательства и что меланхолия особенно распространена среди лиц, занимающихся вскрытием и бальзамированием собак.

Ненавижу менять свои планы! Если я что-то запланировал с вечера, то очень злюсь, когда утром приходится всё пересматривать. Тем не менее планы поменялись — Танука позвонила мне в десять утра, сказала, что до полудня будет занята, и предложила встретиться на площади Карла Маркса. Спорить я не стал, только спросил, где именно, нажал отбой и поплёлся умываться и готовить завтрак.

За суетой последних дней я совсем перестал пополнять запас продуктов. На кухне обнаружились только батон, рожки и замороженные овощи. Я решил сварить из этого овощной суп, хотя завтракать супом, с моей точки зрения, по меньшей мере странно. Но, памятуя день вчерашний, я решил на всякий случай заправиться впрок. Без скольки-то двенадцать я надел свитер, кроссовки и вышел из дома. От меня до Сибирской (бывшей Карла Маркса) пять минут ходьбы плюс столько же вверх, до площади, так что особо я не торопился.

Фотоаппарат я сегодня решил с собой не брать.

Танука была уже на месте, и это меня удивило: не припомню, чтобы хоть одна моя знакомая пришла на встречу вовремя. Она стояла возле входа в сквер, у овощной палатки, и разговаривала с парнем — я издалека не разглядел его лица, хотя мне показалось, я встречал его в компании Игната. Высокий, в кожаном плаще, с прямыми чёрными волосами, собранными на затылке в хвост, с бас-гитарой в клетчатом чехле — он наверняка тоже из их банды. Впрочем, все они выглядят похоже. Пока я приближался, разговор закончился, парень махнул рукой, подхватил гитару и удалился в сторону Гарнизонного. Танука осталась одна, огляделась, увидела меня и помахала рукой.

— Хай, — сказала она, когда я подошёл, перехватила мой взгляд и пояснила: — Это Севка Дрын из «Kabinett Der Sinne». Знаешь их?

Я наморщил лоб и только секунд через пять сообразил, что так называется группа, где играл Игнат. Я всё время не мог запомнить название. Странно, что оно всплыло только сейчас. Похоже, всем, с кем я общался в эти дни, это было до лампочки, максимум вспоминали, что парень «играл в каком-то ансамбле».

— Видел как-то раз, — кивнул я. — Они уже знают?

— Да. Уже.

Танука ёжилась и держала руки в карманах. Сегодня на ней был чёрный балахон с Мэрилином Мэнсоном, ярко-малиновые брючки и такая же бейсболка без эмблемы, из-под которой сзади хвостом выбивались светлые волосы, спадая на маленький рюкзачок. Шею девушки охватывал кожаный ошейник с шипами, на груди болтались миниатюрный мобильник и дырявый египетский крест (блин, всё время забываю, как он называется). Из макияжа — только помада и лак на ногтях, на сей раз малиновые, в тон брюк. Оделась девонька опять не по погоде: хоть и палило солнце, после вчерашнего дождя было прохладно, земля дышала холодом и сыростью. А ведь утром было ещё хуже. Но выговаривать ей я не стал — во-первых, кто я такой, чтоб читать ей мораль, во-вторых, сам терпеть не могу, когда мне выговаривают, и, в-третьих, появился лишний повод проверить, как там обстоят дела сегодня с предсказанием погоды, пойдёт чукча на охоту или за дровами.

— Ну, куда пойдём? — осведомился я вместо этого.

— Пока не знаю, — мрачно бросила Танука.

— То есть как? — удивился я. — Получается, я зря с работы отпросился? Ты же вчера обещала сводить меня к этому… писателю твоему.

— Нет его. Я обзвонила всех — как сквозь землю провалился.

— В смысле? — не понял я. — Кто провалился? Писатель провалился?

— Ну да. У него бывает. Он вообще не особенно любит с людьми общаться, а если нападёт хандра, вообще прячется от всех на месяц или два — и хрен его найдёшь.

— А сотовый у него есть?

— Нету.

Танука морщилась и кусала губу. Мы стояли на самой остановке, то и дело подъезжали автобусы, входили и выходили люди. Большинство безразлично проходили мимо, но некоторые, как идиоты, таращились на Танукин ошейник. Кое-кто кривился и отводил глаза, двое гопников матюгнулись, а отойдя — заржали, а одна бабка плюнула и перекрестилась. Но девушке, похоже, их гримасы были пофигу. Рядом с нами четверо рабочих в оранжевых жилетах, ремонтировавшие бордюр, сосредоточенно месили цемент. Лопаты раздражающе шаркали по асфальту.

— Слушай, пошли куда-нибудь, — предложил я, моя спутница кивнула, и мы двинулись к танку возле Дома офицеров. — А дома тоже не знают, где он?

— Да нет у него дома, — отмахнулась Танука и снова покусала губу. Взгляд её бездумно блуждал по сторонам.

— Как нет?

— Да так. Он сам не пермский — из области, из какого-то городка на севере. Но вся работа у него здесь, друзья тоже, вот и живёт где попало. Есть деньги — снимает комнату, а нет — мотается из дома в дом, по квартирам друзей. Он уже лет десять так живёт.

— Зачем?

— Не знаю. А думаешь, просто выбраться из области в Пермь?

— А пишет он когда? Что ж это за писатель — денег у него нет, телефона нет, живёт где попало… Он вообще хоть где-то издавался? Как его фамилия?

— Севрюк.

— Хохол, что ли?

— Сам ты хохол… Просто фамилия такая. Местный он, с Урала.

— Он тоже гот?

— Нет. Он не гот.

Я наморщил лоб, перебирая в памяти писателей, которые более-менее на слуху. Фамилия и вправду звучала знакомо, но где я её слышал, в связи с чем — не вспоминалось.

— Севрюк, Севрюк… А как зовут?

— Вадим. Вадим Севрюк.

— «Г» или «К»? — пошутил я, но шутка, похоже, оказалась с бородой: Танука только криво усмехнулась:

— Смотри при нём не ляпни.

— Ладно, ладно. Как же его друзья находят, если надо? Или друзей у него тоже нет?

— Почему нет? Есть. Так и находят: обзванивают всех и спрашивают, где Севрюк. Если кто-то знает, говорит.

Маразм… Похоже, дядька не только мизантроп, но и параноик. «Тяжела и неказиста жизнь военного связиста…»

Я никогда не задумывался, какова она, жизнь российского писателя, и вообще, каков он из себя. При слове «писатель» мне представлялся лысоватый, пожилой, с аккуратной бородкой интеллигент в толстом свитере и кожаном пиджаке. Непременно с трубкой. У него, естественно, дача (в крайнем случае — благоустроенная квартира), где с девяти утра до шести вечера ежедневно идёт процесс написания шедевра, все домашние ходят на цыпочках, а жена каждый час приносит ему чай с ванильными сухариками… Или нет, жена у него — этакая салонная дама, светская львица или модный тусовочный персонаж, а чай и сухарики приносит домработница. Горничная. Ага.