Записки нечаянного богача 2 - Олег Дмитриев

все. Михаил Иванович сообщил участникам круиза, что организует перевозку найденного в Москву, а пока территория остается под его охраной. Федор в это время бубнил что-то в телефон, прикрыв рот рукой. Нефтяник прижимал к груди какую-то икону, Богородицу, кажется, и по его лицу было ясно — живым он ее не отдаст. Режиссер сжимал в руках потрясающей красоты бердыш на длинном древке, окованном снизу. Металлические части покрывала изумительная чеканка, полная мельчайших деталей, которые мне отсюда были не видны. Ратовище выглядело так, словно ему не полтыщи лет, а пару недель всего. В льняном масле или в олифе его вываривали, что ли, что оно так сохранилось? Банкир перекладывал из ладони в ладонь какую-то пластинку длиной сантиметров двадцать, а шириной с пачку сигарет. С одной стороны она была пробита насквозь, будто люверсом — отверстие окаймлялось заметно выступающим бортиком.

— Гляди, Миш, Толик ещё одну пайцзу нашел. Чья, интересно?, — произнес Суворов.

— Да чья бы ни была, Саш, сам знаешь, вещица штучная. У него и так их было больше, чем во всех музеях страны, а теперь вон ещё одна. И не нарадуется, глянь на него? — со стороны они выглядели, как два пенсионера в парке, за партией в шахматы или домино беззлобно и снисходительно обсуждавшие молодежь.

— Так, ребята, продолжаем поиск, солнце еще высоко! — громко заявил Второв. И вся сверхтитулованная компания как по команде отправилась дальше. Дважды останавливались по громкому требованию нефтяника — он чуял несметные сокровища. В первый раз почуял ржавый охотничий капкан на мелкого зверя. Во второй — какие-то элементы конской упряжи, как скупо и деликатно определил находку Федор. Но в негласном голосовании победила версия сапера-лягушонока, его, оказывается, звали Витек. Он сказал проще: «говно какое-то». Я еще на первой остановке шагнул было вперед, точно зная, что тут ничего не найдем, но глянул на Второва. Тот незримо дернул щекой — и я встал, как вкопанный. Зачем спорить с хозяином вечеринки? Его режессура — ради Бога.

Идти становилось все тяжелее — молодая и постарше поросль путала ноги и толкала в плечи, лезла в глаза и всячески сообщала: «Вам всем там совершенно нечего делать, ступайте прочь!». Вперед пустили ребят с какими-то промышленного вида кусторезами: штанга, а на ней фреза. Так, громко и медленно, двигались дальше. Полутораметровая просека, остававшаяся за двумя кусторезами в камуфляже, вела нас вперед.

Внезапно послышался металлический лязг и затем звук, как будто колесо-восьмерка терлось о переднюю вилку останавливающегося велосипеда, в обрамлении отборного, но приглушенного мата. Один из бойцов тоскливо смотрел на диск своей кустокосилки, частью сколотый, а частью загнутый. Я шагнул вперед. Там, на дне оврага, под многими слоями свежей и прелой соломы угадывалось что-то, похожее на лежащую сваю. Требовать серп и лезть пальцами я не стал — кивнул двоим ближайшим ребятам и очертил пальцем длинный вытянутый овал по границе найденного столба. Снова в дело пошли воздуходувка и метелки. Пара-тройки минут — и перед нами лежал гранитный (или из известняка, я не геолог ни разу) вытянутый параллелепипед, больше всего похожий на опору фонарного столба. На дальнем от нас конце опора заканчивалась довольно схематичным, но узнаваемым изображением мужского лица, украшенного бородой и усами. И изображение это повторялось на каждой из граней столба, насколько я мог видеть. Навскидку четырехликому Богу могло быть лет примерно тысячи полторы-две. Или больше. Я шагнул было в сторону головы, но снова заметил легкое движение ладонью Михаила Ивановича, призывающее не спешить. И отошел в сторону от суеты, вызванной найденным изваянием. Его фотографировали, положив рядом тревожно знакомую клетчатую черно-белую криминалистическую линейку. Хорошо хоть мелом не обвели.

— Я себе его забираю!, — безальтернативно заявил банкир, почему-то глядя на меня, — во дворе установлю, отлично смотреться будет.

Я на это не отреагировал никак, удивился только про себя — он что теперь, каждую соринку и камушек будет у меня выпрашивать? Что за привычка — брать от жизни всё, причем в прямом смысле слова? «Хапуга, мироед» — согласился вернувшийся внутренний скептик. «Не надо брать от жизни всё. Зачем нам столько дерьма?» — в тон ему ответил реалист.

Нефтяник только что не пинками гонял вокруг камня Витька с его приблудой. В ногах у столба нашлись какие-то монеты, серебряная шейная гривна и еще несколько некрупных грубых фигурок, похожих на молоточки или двусторонние топоры, только маленьких, с палец. У некоторых на рукоятках были кольца, видимо, для ношения на шее на шнурке. Древностью и тайнами от них так и тянуло. Много, наверное, еще таких намоленных оврагов по Руси, ох и много.

Про то, что идти надо в сторону, куда лежит «голова», решили не сразу. Неуемной энергии троица энтузиастов спорила до радуг, отражавшихся в брызгах слюны. Банкир орал, что куда смотрят «ноги» — туда и нам. Нефтяник гудел, заходясь сдавленным кашлем, что идти надо от центра фигуры на восход солнца. Продюсер агитировал за запад. Видимо, просто по привычке. Второв и Суворов предсказуемо высились над схваткой, сохраняя невозмутимое молчание, чем-то напоминая сам предмет дискуссии, лежавший беззвучно, как и все прошедшие века.

— Пойдем-ка на север, куда глаза глядят, — прервал-таки Михаил Иванович дискуссию, опасно приблизившуюся к мордобою. И группа приключенцев гуськом двинулась за богатырем Саней, первым вошедшим в давешний тоннель. Шли сквозь густой ельник нешироким веером, подозрительно приглядываясь к каждой складочке местности и странно кривым, едва ли не в узлы завязанным деревьям, которых тут было в избытке. Я поежился. Возле завалов на Исконе-реке были места, где росли похожие уроды. Стало не по себе. Чуть успокаивала вера в то, что я все сделал правильно, с поклоном и вежеством положив в ноги четырехликого столба желтую монетку, десятку, чудом обнаружившуюся в кармане. И то, что банкир смотрел на меня с брезгливым презрением, как на уличного сумасшедшего, ничуть не беспокоило. Тревожили заинтересованные взгляды властных старцев. И не ко времени всплывшая в памяти поговорка: «В сосняке — веселиться, в березняке — жениться, в ельнике — удавиться».

Перед нами открылась чистая полянка, посредине которой высился пень. Нет, пожалуй Пень. Даже Пнище, я бы сказал. Таких, как Саня, на нем уселось бы пятеро, причем не впритык. Что же за секвойя тут росла? Дождавшись, пока все выйдут на поляну и начнут восхищаться чудом природы, чуть заметно кивнул на него Второву. Тот прикрыл глаза, дескать, понял. Александр Васильевич пронаблюдал эту пантомиму без видимого интереса, по-прежнему удивительно оставаясь в тени,