Записки о французской революции 1848 года - Павел Анненков

8 июня декрет о несовместимости звания депутата с жалованием чиновника.

7 июня принят закон об агрупентах, где положено три компликации [145] , но кто захвачен после первой [все, даже безоружные], наказываются все, невооруженные подвергаются штрафу от 1 до 3 лет, вооруженные после третьей компликации наказываются от 5 до 10 лет, если днем, и от 8 до 12, если ночью. Мари защищал декрет с хитростью. Наказываются и типографщики и литографы, но сборища продолжаются.

10-го суббота. Народ у Ассамблеи ждет Луи Бонапарта. Ассамблея защищена, но Луи Наполеон не показывается, как другие избранные.

Донос на «Organisation du travail» {115} , где помечаются банкиры и собственники на разграбление. В это заседание Бетмон дает министру Трела все, что он спросит: 2 миллиона на работу по дороге от Тура до Наната, 2 940 000 на пять мостов, 37 450 000 на дороги департаментов и главное 1 мил. на работы земляные, на Сенский канал 500 т., на другой канал тоже 500 т. между (неразборчиво) – 1 мил., на Салонский канал 1 мил. Каваньяк по вопросу Гекера: правда ли войско кричало: Vive Napoléon, отвечает энергически. Вечером rassia [146] y С. Дени, сделанная Тома.

11 воскресенье, расемблементов не было, но в Палате на другой день по случаю доверенной воты к Правительству [за фонды 1200 000] Ламартин произносит речь, вся атака на народ, кто-то выстреливает в Клемента Тома, и один гвардеец ранен в руку – этим пользуется Ламартин, чтоб исключить Наполеона… Осталось до завтра, но фонды, кажется, падают.

Во вторник 13-го, мстительная речь Ж. Фавра о допущении Наполеона, ответ Роллена, Палата принимает Наполеона, но с условием оправдать свои года и национальность, но на другой день Трела еще просил 3 мил. фр. на мастерские, Фаллу говорил, что ничего не сделано для распущения мастерских в продолжение 15 дней с декрета, Трела сознался.

В четверг 15-го, первый раз говорил Пьер Леру о колонизации, за ним Гудшо – и вдруг письмо Л. Наполеона. Страшный шум. Фаллу отказывается от своих заключений. На другой день Л. Наполеон хочет поправить ошибку, посылает отставку и погибает под всеобщим презрением. День проходит тихо. Однакож Бетмон в это заседание говорит: cautionnement [147] не уничтожаются, новый шум. Ламартин отвечает Пьеру Леру.

В субботу 17-го Пьер Леру возвещает кровопролитие по случаю 45 сантимов в департаментах {116} .

19, понедельник – чтение Марастом конституции – новый ужас для демагогов, а между тем Пра<вительст>во предлагает мобилизовать из национальной гвардии 500 батальонов на всякий случай! Фаллу в это же заседание атакует снова Трела, и тот отвечает плачем.

20-го новая битва комиссии и Трела. Речь Коссидьера.

21-го Дюклерк дает 100 т. политических заключенных и уверяет, что все заговорщики будут преследоваться.

22-го, четверг – адмирал Кади возвещает об убийствах в Мартинике. Разбирается письмо Буасси, о дорогах говорили, а в этот день работники ходили в Люксембург и после жестокого отказа стали приготовляться к битве.

23-го в 11 часов фузельяция [148] , и пушки гремят.

К. Тома о Крите 2 июня {117} , в пятницу, тогда же декрет не давать паспортов работникам в Париже и декрет о задельной плате и об отсылке из Парижа.

Программа о банкете: le repas se composera de veau rôti, de salade, de fromage, d'une demi bouteille de bierre, d'un verre d'un vin et d'un petit verre d'eau de vie. Chacun apportera son pain et son convert. Будете петь «Марсельезу», а потом танцевать. Toutes les jeunes filles des environs pourront y prendre part: la plus grande décence devra y être de rigueur [149] .

Апрель месяц

Сколько прошедший месяц был шумен, громок, трескуч и огнен, столько настоящий [спокоен] имеет выражение спокойствия, отстойки, утишения народных волн. Владетельная часть народа снова начинает выступать вперед и захватывать движение. Впрочем, раздраженный пульс народа обратился не вдруг к правильному биению. Свершилось это постепенно и притом с явным пособием одного правительственного члена – мэра города, Армана Мараста {118} , который в один этот месяц и получил необычайную популярность между всеми владельцами и умеренными. Вместе с тем двойкость, разногласие в Правительстве, проявлявшиеся и прежде, сделались уже для всех очевидны. На одной стороне в нем стоят Мараст, Ламартин, как умеренные республиканцы [думающие], допускающие социализм как политическую меру, требующую обсуждения и осторожности, и органом их служит «National», «Peuple constituant» с Ламенэ, сильно негодующим на скорые попытки социальных реформ, с другой – Ледрю, Флокон [думающие], мечтающие о прямом участии народа и энергическом его разрешении всех вопросов, с органом их «Réforme», «Commune de Paris» Собрие, наконец, с третьей – Луи Блан и Альберт, замышляющие полное преобразование общества на началах социализма. Органа собственного они не имеют, но нашли подпору в клубе Барбеса «Club révolutionnaire» и какого-то фанатического поклонника в г. Торе, издающим «La vraie république». К социальным органам, разнящимся от Люксембургского направления, присоединился [недавно], орган Прудона «Le représentant du peuple», чрезвычайно замечательный по блеску и свежести некоторых идей. Наконец, «Assemblée Nationale» приобрела в этом месяце 27 т. подписчиков своими шумливыми, желчными и иногда крайне меткими нападками и откровениями касательно террористической и социальной партий. Идеи собственной журнал не выражает, а только проникнут ненавистью к диктаторству, проконсульству и произвольным распоряжениям. Борьба этих журналов в печати и борьба правительственных лиц в Ратуше – собственно и составляет содержание месяца. Народ уже скрылся, и когда только показался, как увидим ниже, – был откинут {119} . Шаг сделан [неизвестно], вперед или назад, еще бог знает.

Скрылся он, повторяю, не вдруг. Ночные прогулки с факелами и сажанье деревьев с вечным их ружейным треском первые подпали полицейским мерам Мараста, у которого, еще по наследству от короля, идея строгого военного порядка должна быть присуща свободе и республике. [Сперва префект полиции Коссидьер издал объявление, затем появилось народное требование, встретившее сильный отпор в парижской мэрии.] Замечательно, что репрессивные меры его и префекта Коссидьера облечены в ультра-республиканскую форму, под которой хочет скрыться правительственная мера. Так, Коссидьер, воспрещая ночные прогулки с факелами, промолвил: «Поберегите факелы до той минуты, когда Республика будет в опасности, тогда явимся мы с огнем и мечом, чтобы сражаться за нее днем и ночью». Шумная посадка деревьев, в которой заставили участвовать клерус и окружили стражей монтаньяров, прекратилась после увещания Мараста и прокламации Правительства, говорившего: «Veillez citoyens à ce qu'une bruyante affectation du patriotisme ne devienne pas une cause d'alarme et de trouble dans cette cité, maison commune de la république» [150] .

Я уже заметил прежде, какие [революц] эгоистические и иногда неблагородные требования у работников подняла революция: к числу их должно отнести намерение изгнать всех иностранных работников из Франции {120} . В Париже (неразборчиво) требовали с угрозами изгнать савояров, занимающихся одинаковыми ремеслами с ними, переносчиков, комиссаров, всегда отличавшихся примерной честностью. Они встретили в Ратуше сопротивление {121} , и Правительство [поставило] препоручило работников-иностранцев гостеприимству и point d'honneur [151] Франции. Многие из зачинщиков демонстрации были арестованы. Самая страшная попытка в этом роде была попытка наемщиков квартир, заставлявших хозяев прощать наемную треть и отличавших дома, где было сделано снисхождение, трехцветным знаменем, а не снисходительных – черным для будущих расправ. Президент известного клуба «des droits de l'homme» {122} г. Вуллен сказал даже в заседании 12 апреля, что он обошел недавно многолюдные части города и с удовольствием должен объявить обществу свое наблюдение: более половины их домов украшены знаменем. Однако эта попытка [вызвала] встретила опять сопротивление в мэрии, строго осудившей пометки домов и ответившей на одну депутацию, просившую декрета о невзыскании хозяевами домов наемной платы вперед, твердо и решительно. Она объявила именно, что Правительство и Республика никак не намерены посягать на святость контрактов и разрывать то, что было сделано под присягой чести двумя сговаривающимися сторонами. Вскоре должна была подпасть реакции порядка и сама социальная манифестация работников, царившая на улицах весь прошедший месяц, как увидим ниже. Мараст – мэр города и душа всех этих мер, уже начал делаться предметом желчной ненависти ультра-радикалов, и к концу месяца республиканцы уже не отзывались иначе о ветеране либерализма, как c'est un traître [152] , что много раз мне самому приходилось слышать.

По мере упадка Мараста и нападков на его партию, к которой причисляли Мари, Гарнье-Пажеса и самого Ламартина, журналов «La reforme» и «La commune», «Le représentant», тем более вырастали во мнении энергичных социалистов республиканцы – Ледрю-Роллен и Луи Блан, сильно преследуемые с другой стороны журналами «Le peuple», «Des débats», [«Le National»] и особенно «l'Assemblée National». Что касается до Ледрю-Роллена, то никто из приверженцев не обращал внимания на путаницу, которую он произвел в департаментах необдуманной посылкой своих комиссаров. Почти не было города во всей Франции, который бы не возмутился ребячески-диктаторскими мерами, не раздвоился на две партии, и иногда после шума и сильной схватки, часто кровавой, как в Туре и Безансоне, Валенсе, Амьене и пр. – не выгонял одного, удерживал другого, выпроваживал всех, ибо в некоторых городах было даже по три комиссара, так что народонаселение иногда не знало, в котором из них сосредотачивается Правительство. Много было и комического во всем этом, но серьезная сторона дела состояла в том, что буржуазия 1848 г. решилась не допускать террора, диктатуры и легкомысленного произвола, вспомоществующая в этом народонаселением деревень и войском. Об анархии в Лионе {123} , об уничтожении фабрик, грабеже лесов, атаке некоторых замков во многих департаментах здесь не упоминаем, потому что это нисколько не связано с политическим движением Франции, а есть та пена, которая всегда поднимается наверх при возбужденном состоянии масс и страстей. Приверженцы Ледрю выпускали совершенно из вида административные его способности и смотрели на него как на человека-идею, противостоявшего с величавою энергией слабости умиротворительных мер других членов Правительства, которых величали реактивными. Казалось, для Ледрю-Роллена сделалась необходимостью журнальная экспансивность, род деятельности, обычной ему издавна и более ему удачной, чем другой какой. Он основал нечто вроде уличного журнала, прикрепляемого ко всем стенам и на всех переулках и имевшего титло «Bulletin de la République». Главные его статьи premier-Paris писаны были, как после открылось, Mme George Sand {124} . Они отличались какой-то страстной экзитацией народа, выходившей из самого Правительства, необычайным жаром, страстным указанием бедному и недовольным на собственные его раны, на законность его гнева и [всех требований] мер, какие он предпримет для себя на будущее время. Мастерство изложения и поэтический оборот еще придавали силы энергической мысли. Странное дело, что собственный журнал г-жи Занд «La cause de peuple» {125} , под которым она подписывает свое имя, напротив, не имеет всех этих качеств и колеблется между увлечением яростного трибуна и раздумьем гражданина, отступающего от собственных своих положений. Великое дело ответственность нравственная за статью! Как бы то ни было, но бюллетени Ледрю-Роллена возбуждали всякий раз крик ужаса в мещанской части народонаселения, вопли радости в клубах и ультра-радикалах. Я помню два превосходных в литературном отношении бюллетеня: один, призывающий работника рассказать всему миру свои неслыханные страдания, другой – обращающийся к женщинам бедных классов народа и советующий им не удерживать своего стона, своих проклятий и рассказать о позоре, тяготеющем над ними, – в науку обществу и будущим представителям народа. Наконец, бюллетень George Sand от 16 апреля {126} довершил волнение, после которого, по обыкновению, бюллетени сделались вдруг почти совершенно ничтожными, что вообще характеризует природу Ледрю-Роллена, состоящую из [желания добра, дерзости и слабости] желания добра посредством дерзости, и слабости, если попытка не удалась с первого раза. Этот знаменитый бюллетень говорил о предстоящих выборах в Национальное собрание и о праве одного Парижа уничтожить Собрание, если республиканская и революционная мысль окажется в нем тускла и слаба. Для сохранения тона и манеры, выписываю несколько строк его: «Il n'y aurait alors (если выборы обманут ожидания Парижа) qu'une voie de salut pour le peuple qui avait fait les barricades, ce serait de manifester une seconde fois sa volonté et d'ajourner les décisions d'une fausse représentation nationale. Ce remède extrême, déplorable, la France voudrait-elle forcer Paris à y recourir? A Dieu ne plaise! Non! La France a confié à Paris une grande mission, le peuple français ne voudra pas rendre cette mission incompatible avec l'ordre et le calme nécessaire aux délibérations du corps constituant. Paris se regarde, avec raison, comme le mandataire de toute la population du territorial national; Paris est le poste avancé de l'armée qui combat pour l'idée républicaine; Paris est le rendez-vous, à certaines heures, de toutes les volontés généreuses, de toutes les forces morales de la France; Paris ne séparera pas sa cause de la cause du peuple qui souffre, attend, et réclame d'une extémité à l'autre du pays.