Плотоядное томление пустоты - Алехандро Ходоровский

А вот и Хемуль. Сходив к нему, вы возвращались домой преображенными. Мы навещали его в день зимнего солнцестояния: он был новым светом, обозначавшим конец самой длинной в году ночи. Заходите же, его умелые лапки превратили участок в настоящий сад: дорожки, клумбы — все геометрически безупречно, ни одного животного; все отражает порядок, который должно быть, царил в Эдеме. Хемуль — не лошадь и не олень — так тонко организован, что питается только пыльцой и оболочкой некоторых семян. Его пищеварительные органы настолько малы, что ему хватает на неделю наперстка пищи и двух капель воды, не больше. Он испражняется восхитительными янтарными шариками, — от них моментально исчезают морщины. Хемуль одинок, ибо он — гермафродит и не нуждается в совокуплении. Он живет, счастливый, сам с собой, постоянно блаженствуя. Все, абсолютно все ученые сходятся на том, что это — самое добродушное животное на свете, не исключая и человека. Он встречает нас незабываемым взглядом: смотря ему в глаза, мы постигаем добро. Когда он видит нас, то видит на всю глубину, сквозь пелену окутывающего нас тумана, пробивает любую защиту, доходит до самой сердцевины, до алмаза, что прячется под углем; он становится свидетелем, он с нами целиком, он видит нашу обнаженную сущность, раскрывает наше предназначение, показывает нас такими, какими мы не осмеливаемся быть. Мы знаем, что он — жертвенное животное, самое чистое из всех, единственное, достойное стать пищей Бога. До встречи с ним мы полагали, что опустошить себя, избавиться от внутренней горечи можно лишь простив. простив человека, рождения, смерть, творца всех страданий. Он научил нас, что истинный путь к святому опустошению иной: не прощать, а просить прощения. Сравнив себя с Хемулем, мы осознали, что в нашей жизни ничто — ни мысли, ни чувства, ни желания, ни поступки, — не было отмечено совершенством. Мало-помалу мы делали ошибки, он заставил нас припомнить их и загладить раскаянием. Хемуль — наш наставник в смирении; он поводит шелковистыми ушами, и мы падаем на колени, и начинаем признаваться в проступках, неудержимо рыдая. Он сворачивается в клубочек, дышит нам в лицо — и от этого черные мысли разлетаются, словно мухи. На краткое время — пока он рядом — мы познаем Истину. Погладить Хемуля — это привилегия: не так много осталось этих животных. Чародей питается одними лишь Хемулями. Но не будем тратить драгоценные мгновения на печальные речи: лучше снять очки и взглянуть Хемулю в глаза!

Посмотрим в глаза Хемулю. Он чуть дрожит, два зрачка-изумруда впиваются в наши зрачки, блестящие, но пустые; и вот, в родильных муках, он вырывает для нас свое сердце. Потоки любви, океан нежности, всеобщее прощение, тело, отдающее все свои атомы, вплоть до последнего, и мы глотаем, еще и еще, нам все не хватает, все мало, каждый глоток усиливает чувство неудовлетворенности, мы наполняемся, но пустота внутри нас растет: чем больше пьешь, тем больше жаждешь. Хемуль ищет нас, но не находит и теряется в безграничности, как охваченный пламенем порох. Он хочет вызволить нас из колодца, но проваливается в пустоту, и в этом непомерном усилии давать и давать он дарит нам свою жизнь. Из ноздрей его хлещет кровь, лапы переломаны, из груди вырывается благородный стон — и, оглядывая нас с безраздельной нежностью, он отдается смерти, точно холодная ласка наших рук — это последнее причастие. Зачем? Кто мы? Мы не заслужили такой жертвы. Мы обрекли на гибель волшебное животное. Мы погубили жемчужину, нам не принадлежащую, наша память — густые потемки, наше прошлое фальшиво — луч, который должен пройти мимо нас; мы не дети и никогда не были ими; поэзия — это ловушка.

Мы повторяем слова Чародея и теряем доверие. Смелее, дети мои, не впускайте этот мрак в наш мир! Смотрите, что происходит, когда вы отрекаетесь: на улицах темнеет, воздух насыщается отравой, на углах появляются телеэкраны, звери познают страх, военные корабли патрулируют на пятиметровой высоте. Воспоминание нечетко, образы непохожи на окаменевшие тучи: память изменяется ежедневно и подобна послушному животному, ее можно обеднить, а можно расцветить. Глядите: по проспекту, обсаженному кипарисами, течет река. Разделите поток взглядом, как ножом, пусть он с одной стороны по-прежнему стремится вниз, а с другой мы его перегородим, чтобы он вздулся от наплыва воды, не перехлестывая через край, вздыбился вверх готическим собором. Пусть рыбы сплываются к центру прозрачного храма, образуя серебряный трон. А башни, не переставая расти, теряются в облаках. Изменять образы легко, но Чародей хочет, чтобы все зависело от него, он — единственный источник света, единственный, кто не только доживет до конца времен и завоюет будущее, но переделает представления об истории, захватит прошлое и заполучит в свои руки основы мироздания. Он желает завладеть пространством, длиться в вечности и раздвинуться до бесконечности. Чтобы завоевывать, проникать, он пытается разрушить сознание всех людей: воспоминания их должны непрестанно ухудшаться. Не слушайте Его! Оставьте себе эту, хорошую, память! Сделайте нечеловеческое усилие и одолейте его! Говорите вслед за мной, не зная, кому вы молитесь: «Благодарим тебя за то, что слушаешь нас; просим тебя, верни нам смерть!..» Видите ли, если вы полны веры, то все воскреснет. Ничто не умирает, а только замирает: погладьте брюхо несчастного зверя, верните ему энергию, которую высосали из него, пусть он вновь задышит, раскайтесь, оденьте очки, чтобы свет вернулся, а уроды разбежались. Если вам нужна настоящая память, обратитесь к истокам. Только так вы поймете, где истина. Мы покажем, как вы рождались.

Вначале мы дали имена животным, и те образовали пары; тогда мы поняли, что, хотя нас двое, мы соединены спинами. И мы попросили у Вечного Чуда, чтобы оно ниспослало нам сон, в первый раз. Во дворце сна мы смогли оказаться лицом к лицу, женщина и мужчина, каждый особо: брат и сестра. Затем, желая доказать самим себе, что существуем, мы вышли из повиновения, отвергли навсегда пищу, которая не была плодом нашего труда, познали добро и зло. Вечное Чудо, гордясь нашей дерзостью, даровало нам свободу, изгнав с бесконечной нежностью из своего зачарованного сада. И вот мы вдвоем, одинокие, вольные, лишенные прошлого, идем по сухой земле, ревниво таящей семена в свом чреве, но исторгающей их со всей силой при ранении железом. От нас, нашего терпения, нашей любви, зависело, будет ли она покрыта сорняками или станет плодоносной. Мы не имели наследников, покрытые лишь данной от рождения кожей, и были чутким корнем, всей совокупностью будущего; от нас зависело — погибнуть от одиночества, холода, голода, жажды, мятежа, погубив своих детей в животе матери, либо совершить великое дело искупления, так, чтобы однажды человек из плоти и разума добрался до неба, потянув следом весь род людской. Среди нечистот нечто высшее призывало нас к невиданной чистоте. Мы не были гордыми и отдались на волю течения. Это памятное мгновение запечатлено в золотом храме: входите же! Вот земля, перепаханная нами вплоть до четырех концов света; вот источник святой воды, омывавший наши тела; вот сок первых трав, откликнувшихся на заботу наших рук; вот мы, созданные в юном возрасте и не знавшие детства, лицом к лицу, удовлетворяем звериное желание, пропитавшее каждую клетку наших тел. Он распростерся надо мной, я раскидываю ноги, дарю ему влажный поцелуй. Он проникает внутрь меня, вдвигая до половины свой член, чтобы не заполнять пещеру до конца, чтобы зов желания звучал не переставая, чтобы пламя охватило самые отдаленные уголки тела. Он смотрит мне в глаза, познавая меня, отделяясь от меня: я должна существовать вне его, прельщать его. Наконец, он окидывает умственным взором всю протяженность моих мыслей; восхищается каждым моим словом; тонет в моих чувствах, в озерах, ливнях, наводнениях, в глубоком спокойствии и вспышках неуемного веселья; видит, как вырастают деревья, как разламываются фрукты, источая едкий сироп, как вьется желание вокруг луча, как жарко дышат тигры, как открываются ворота плоти, словно морская звезда; видит засасывающий его туннель, что ведет к садам, полным алмазов. Тогда в первый раз со времени сотворения мира мы ощутили доступное человеку наслаждение: этот сияющий венец, трепет, что заставляет плясать горы, дрожь, превращающую моря в куски горячего льда, головокружение, увлекающее за собой вселенную, — мы путешествовали по созвездиям, ищущим случки. Собирая воедино всю свою волю, отдавая всю свою жизнь, я открыла вход в мое лоно — лучше сказать, повиновалась зову ока, исторгающего чистое семя, белое сокровище, жидкий храм Вечного Чуда. Распахните память, чтобы она сохранила все, пусть это мгновение запечатлеется в ней навеки, словно выжженное раскаленным железом! Отец и я, мы зачали вас, крича от восторга, вы стали светлой точкой, возникшей посреди наивысшего удовольствия: удовольствия повиноваться. Между наших ног пролегала тень Вечного Чуда. Смотрите: вот так вы родились, сосали грудь, росли. Вы научились не бояться шипов и даже делали из них триумфальные венки. О да: вы, дети наших душ, родились на ложе из кустарника, который, мало-помалу, мы терпеливо очистили от колючек. Понемногу мы привыкли, стали добывать себе хлеб и вино. И пока виноградный сок бродил в темноте, превращаясь в вино, мы учились управлять нашими снами, изгонять Чародея за их пределы, и наконец, наша память стала счастливой. Она остается такой по сей день.