Старые повести о любви (Сборник) - Дина Рубина

Я думал, что баба сейчас прицепится и начнет все вызнавать и вынимать душу, но она вдруг спокойно сказала:

– Что значит – нет? Придумай повод. Ты ж не дурачок какой-нибудь.

– А вот дед... Он как тебя... обхаживал?

– Кто? – весело воскликнула баба, – он обхаживал? Да я за него со страху вышла. Он же бил морды всем моим хахалям. Он никого к моей калитке не подпускал. Его все парни боялись, пигалицу эту. А я как его боялась, господи, боже мой! Иду по переулку нашему, и как заслышу за спиной его шаги, чуть не падаю со страху, Я его рожу усатую видеть не могла! Так со страху и вышла, боялась, как бы дом наш не подпалил.

В момент этого трогательного воспоминания явились, наконец, Маргарита с дедом, и я в который раз убедился, что со времен ухаживания деда за бабой роли круто переменились. Такого скандалища я не помнил со времен Иркиного жития в нашем доме. Баба потрясала Маргаритиной шапкой и совала ее деду под усы. Вообще, мне наши семейные стычки напоминают органные фуги Баха. Сумятица голосов, восклицания баса: «Дуся! Дуся!» и над всем этим солирующий бабин голос.

– А почему мы все орем? – спросила наконец Маргарита. Она сидела в кресле, в своей любимой позе – подняв колени, и на голове се красовалась ее вязаная шапка, надетая задом наперед.

– Люди должны иногда орать друг на друга, – объяснил я Маргарите, – тогда появляется возможность жить дальше.

Мы разбрелись по разным углам, и в доме наступил покой, только время от времени опальные Маргарита с дедом перебрасывались словами. Они сидели на тахте, как голубки, и листали какую-то детскую книжку с картинками.

– Деда, и чего ты ее боишься? – спрашивала Маргарита, кивая в сторону кухни.

Дед отвечал нарочито громко, чтоб слышала баба:

– Волк собаки не боится, просто он лая не любит.

– Деда, – опять подавала голос эта интриганка, – и за что только ты ее любишь?

– Как за что! – обижался дед. – А ножки?!

Баба в кухне рассмеялась и крикнула:

– Маргарита, скажи своему деду, что чай налит и ложкой покручено.

За чаем баба немного оттаяла и рассказала новости. Она всегда приносила с партсобрания какие-нибудь жуткие новости.

– Сегодня милиционер выступал, – сказала баба, – специально приходил. Говорит, товарищи учителя, нужно сообща бороться.

– С кем вам еще бороться? – недовольно пробурчал дед.

– С преступностью.

– Может, хватит с нас одного борца? – спросил дед. – Или как? Или ты в ДНД решила вступить?

– Ты не шути, – возразила баба, – вот у нас в школе сторож. Настоящий преступник! Ночами сторожит, а дома днем самогон гонит. Были случаи, продавал ученикам. Старший сын, говорят, сидит за грабеж, второй еще за что-то сидел, а дочь тоже – непонятно кто.

– Страсти какие, – вставил дед. – Дочь тоже сидит?

– Участковый просто руками разводит. Мы, говорит, товарищи, бессильны. А что делать? Живет этот сторож дядя Гоша в доме, рядом со школой. Ну, как тут уследишь?

– Подожди, – сказал я, – какой, говоришь, дом?

– Санечка, – воспряла баба, – может, ты подойдешь туда, припугнешь его? Я даже адрес записала и фамилию. Сходи, сыночек. Форму надень и припугни, а?

– Дуся, что ты мелешь! – сердито воскликнул дед. – Ему своих рецидивистов хватает!

– Ладно, пойду, – сказал я, – как там фамилия этого злодея?

Баба принесла из прихожей сумочку, порылась в ней, достала бумажку и, отстранив ее подальше от глаз, прочла: – Булдык.

Мы с дедом переглянулись, хмыкнули и одновременно переспросили:

– Как?

– Бул-дык. – Добросовестно повторила баба, – Георгий Иванович Булдык. Дом двадцать семь, квартира тридцать восемь.

– Как не пить с такой фамилией! – посочувствовал дед.

...В воскресенье после обеда я надел форму, почистил туфли и двинулся в поход против Булдыка.

Сегодня вдруг, как теплое пахучее яблоко, выкатился последний денек из подола бабьего лета. Тихое теплое небо летело над городом, текло, переливалось глубинной голубизной. На пустыре, вздымая ногами вороха опавшей листвы, гоняли в футбол пацаны. Их голоса странно звучали в неподвижном осеннем воздухе – как замирающие удары по мячу.

Дом, куда я шел, действительно стоял напротив школы, из его окон можно было наблюдать за школьной жизнью. Надо полагать, здешние жильцы очумели от школьных звонков.

На крыльце третьего подъезда домывала последние ступени какая-то девочка в брюках и очень большом мужском свитере, который болтался на ее плечах, как мужнин пиджак на Люсе. Рукава свитера были закатаны выше худых острых локтей. Худых и острых, как у Буратино.

Почему я сразу понял, что это Надя? Как мог издалека, сзади узнать ее? Но я узнал сразу, едва взглянул.

– Надя! – крикнул я и побежал к ней. Она обернулась, и пока я бежал, судорожно вытирала полой свитера мокрые руки.

Я остановился перед ней, как истукан.

– Здравствуйте, Надя! – радостно выдохнул я.

– Здравствуйте! – энергично отозвалась она, как начальник отдела, встречающий нового подчиненного. И мы пожали друг другу руки. Ее рука была еще влажная. Я прекрасно понимал, что начать разговор нужно с чего-то совершенно постороннего, легкого, необязательного, желательно смешного. Но почему-то выпалил: – Какая удача! Все дни придумывал повод для встречи и не мог придумать.

– Как ваша девочка? – спросила она. – Выздоровела?

– Спасибо, выздоровела. А как ваш сынок?

– Завтра выписывают, – сказала она.

– Вот и прекрасно!

Мы замолчали. Я смотрел на Надю, а она смотрела куда-то под ноги себе. Потом, так же неожиданно, как у нас дома, подняла глаза, и я опять поразился их выражению – усталости и мудрости. Под глазами, как и в прошлый раз, лежали темные круги.

– Надя, а почему вы так плохо выглядите? – тихо спросил я, – почему у вас такие круги под глазами?

Она улыбнулась и пожала худыми плечами под грубым коричневым свитером.

«Идиот, – подумал я, – кретин! Хорошенькое начало: „Вы плохо выглядите“. Нет, ясно, – начинать надо с чего-то постороннего, легкого, необязательного, желательно смешного». И я спросил:

– Вы здесь живете? В этом подъезде?

– Ну да... – кивнула она.

– Вот так совпадение! – воскликнул я как можно легче. – Здесь у вас проживает личность с устрашающей фамилией Булдык.

– Есть такой, – спокойно сказала она и посмотрела на меня.

– Ну так, думаете, чего я в воскресенье в форму вырядился? Пришел припугнуть вашего Булдыка.

– Бесполезно, – сказала она. – Горбатого, знаете, что исправит?

– Серьезно? Такой мерзавец?

– Именно такой.

– Говорят, там вся семейка, как на подбор, – продолжал я, – старший сын сидит за грабеж, второй еще за что-то, да и дочь непонятно кто.

– Почему непонятно? – спокойно возразила она. – Я и есть его дочь.

Желтый листик ясеня кувыркнулся откуда-то сверху и застрял на ее плече в грубой вязке свитера. Мы молчали. Я понимал, что погиб, потому что этот пасьянс – баба с дедом, Маргарита, я, Надя и Булдык – никогда не сложится. Тут надо кого-нибудь изымать. Бедный дед, подумал я, это будет третий инфаркт, он не переживет.

Надя опять подняла на меня измученные глаза и вдруг улыбнулась.

– Вы так испугались, Саша. Что ж вы так испугались? Ну, идите, стращайте его, это ж ваша работа. Только учтите, что все действительно бесполезно.

– Это не моя работа, – хмуро буркнул я, – меня попросили. В порядке общественной нагрузки.

– А, – сказала она. – Ну, все равно. Идите. Я могу здесь постоять, чтобы не стеснять вас.

– Да никуда я не пойду! – огрызнулся я. И мы опять обреченно замолчали.

– Я люблю вас... – проговорил я, тоскливо глядя мимо нее, на окна школы. Мне было все равно, что она обо мне подумает, потому что со мной и так все было кончено. – Я не знаю, как это случилось, вы совсем не в моем вкусе, и вы мне, в общем, не нравитесь. Я вас люблю... Я все эти дни хожу и о вас думаю, и повод придумываю, чтобы встретиться. У меня на работе черт знает, какие неприятности, а я только о вас думаю. Я даже хотел пойти кровь сдать, чтобы вас увидеть.

Она усмехнулась и проговорила:

– Саша, Саша... Никакой перспективы. Я совершенное «не то». Вы хороший порядочный мальчик.

– Из хорошей семьи, – зло подсказал я ей.

– Конечно, – упрямо продолжала она, – из хорошей семьи. Мне про вас Валентина Дмитриевна все рассказала... Как вас на кафедре оставляли, аспирантуру предлагали, а вы из каких-то донкихотских соображений... в милицию...

– Это все ерунда, – перебил я ее, – главное – я могу ушами шевелить.

– Я старше вас, – веско произнесла она.

– Я знаю. Вы на пенсии и у вас вставная челюсть.

– У меня ребенок, – добавила она.

– У меня тоже! Вы меня не переторгуете.

Она вздохнула, наклонилась и сильно выжала в ведро тряпку. По всему было видно, что ей часто приходилось иметь дело с невменяемыми.

– Саша... – грустно сказала она. – Все. Не морочьте себе голову. Выкиньте эту глупость из своей светлой головы. – Подняла ведро и, не оглядываясь на меня, вошла в подъезд.