Река прокладывает русло - Сергей Снегов

Еще ни разу Лесков не раскрывался так полно, с такой страстью, убеждением и злостью. Даже в спорах с Пустыхиным он был сдержанней, тогда оба они не выходили за пределы своей привычной области — решались технические вопросы, нужно было решать их технически. Но этот Бадигин стоял на иной почве, он был политический работник, ему простительно во всем ошибаться — не в политике! И его приходится учить тому, в чем он раньше всех должен быть авторитетом, надо вторгаться в его собственные дела. В голосе Лескова звучало негодование, он не пытался его смягчать.

— Я думаю, вы сильно преувеличиваете, — сказал Бадигин. — Я мог бы многое возразить. Конечно, автоматика нас интересует не сама по себе, а как важный шаг на пути к освобождению человека от тяжелого ручного труда. Тут вы правы. Но на Жариковского нападаете напрасно: бедняга, что в его силах, делает честно.

— На Крутилина я тоже нападаю напрасно? — с возмущением спросил Лесков. Он весь сжался, вспомнив, как принял его директор завода. — Знаете, мне кажется, вы примирились с безобразиями в цехах и стараетесь не ссориться с начальством.

— Крутилин мне не начальство, — возразил Бадигин. — Кстати, мы с ним ссоримся довольно часто. Правда, из-за автоматики ругаться пока не приходилось, хватало и других поводов. Вообще вы в одном правы: мало, мало еще занимались мы этой областью.

— Можно ли так понять вас, что теперь вы займетесь ею по-настоящему? — иронически спросил Лесков: ему показалось, что Бадигин начинает отступать.

Бадигин рассмеялся — похоже, ему понравилась настойчивость Лескова. Но ответил он уклончиво:

— Что-нибудь, конечно, сделаем. Придется посоветоваться с товарищами.

Он проводил Лескова к двери и сказал на прощание:

— А все-таки свое отношение к людям вам надо пересмотреть. Очень уж это узко: хороший работник, плохой работник, передовой, консерватор — и все!

— Возможно, это узко, — холодно отозвался Лесков, — но плохих работников я не терплю.

Лесков опять пешком прошел длинный путь от медеплавильного завода до своей лаборатории. Он был мрачен, его мучили опасения — с Крутилиным в конце концов можно справиться, но как расшевелить его окружение, таких, как Бадигин? Крутилин потому и силен, что не один, он груб и косен, но, кажется, все прощают это ему, потому что он улучшает столовые и строит хорошие дома для своих рабочих. Да и так ли уж он неправ, если по-честному? «Дуракоустойчивый» прибор — глупость. Но работоспособный прибор не глупость. В самом деле, можно ли в горячем и пыльном цехе создать такие условия, чтоб все эти тонкие механизмы работали, как часы?

В лаборатории собиравшаяся уходить секретарша сообщила Лескову, что его уже три раза вызывал Кабаков. Лесков набрал номер и сразу попал на Кабакова. Голос у начальника комбината был сердитый. В чем дело, что там произошло на медеплавильном? Крутилин жалуется: Лесков ему нагрубил. И что это за штрафы? Почему такие серьезные действия не согласовываются раньше с ним, с Кабаковым? Директор крупнейшего завода не мальчишка, с ним надо по-особому.

— Ни с кем по-особому не буду! — отрезал Лесков. Он с возмущением рассказал, что видел на заводе и как встретил Крутилин его законные требования, упомянул и о том, что заходил к Бадигину.

Голос Кабакова повеселел. Да, Крутилин это может — изругает любого.

— Значит, триста рублей из зарплаты, а через две недели, если не наведет порядка, пятьсот? Вижу, товарищ Лесков, варварскими методами истребляешь варварство, как говорили о Петре. На этот раз прощаю, в дальнейшем будешь предварительно согласовывать со мной. И что в партком заходил — хорошо, Бадигин — человек серьезный, его одного Крутилин побаивается. Ладно, наводи порядок!

Лесков с облегчением положил трубку — похоже, не одному ему Крутилин не нравится.

15

Многоопытный лабораторный плановик Щукин был единственным, кто возражал новому начальнику. Он доказывал, что при концентрации всех сил на двух объектах финансовый план провалится. Этого им не спустят.

Лесков возразил с удивлением:

— Я не понимаю вас. Наш план — это работа без результатов. А я добиваюсь результатов, то есть того, чтобы в цехах начали действовать автоматы. Против чего вы возражаете?

Старичок плановик продолжал с сомнением покачивать головой.

Для осуществления своей идеи — собирания сил в кулак — Лесков не посчитался со штатным расписанием. Все группы он подчинил участку Закатова. Высокий, костлявый, с подвижным лицом и живой речью, Закатов походил скорее на актера, чем на инженера. Это впечатление усиливалось безукоризненно отглаженным костюмом, небрежно повязанным галстуком, привычкой говорить стихами — он часто вставлял их в технический разговор. Закатов нравился Лескову тем, что в нем бушевал «восторг внедрения». Как и Лесков, он искренне считал, что в наше время заниматься чем-либо, помимо автоматики, — значит попусту тратить силы. О новых аппаратах Закатов мог говорить часами и самыми выспренными фразами; Лесков слушал его с сочувствием.

Закатов шел дальше Лескова; возня с медеплавильным казалась ему излишней, он хотел все силы бросить на обогатительную фабрику.

— Плавильные цеха — средневековье! — говорил он презрительно, — А вы туда ставите изодромные регуляторы. Смех, корова в перчатках лаечных!

Лесков знал, что Закатов заинтересован в работе обогатительной фабрики не только по должности, но и лично: там монтировались сконструированные им электронные регуляторы плотности. Знал Лесков и о том, что Закатов вступил в борьбу с Галаном, предложившим свою особую конструкцию регуляторов, работающих не на электронной схеме, а от сжатого воздуха. Борьба эта, в которую была втянута вся лаборатория, горой стоявшая за изобретение своего инженера, заполняла все мысли и все время Закатова.

Лескову споры Закатова и Галана были не по душе: слишком уж личным соперничеством отдавало от этих споров. «Один самолюбив, другой корыстолюбив», — мысленно оценивал Лесков Закатова и Галана. Он твердо решил соблюдать объективность, как бы на него ни нажимали.

Положение осложнялось еще тем, что у Закатова работала, Анюта, жена Галана. Одинокий Закатов был настолько же к ней привязан, насколько не терпел ее мужа. Он и Анюту втянул в свои нелады с Галаном. Как преданная жена, она желала мужу успеха, как патриотка лаборатории и помощник Закатова, жаждала провала Галана. Душу Анюты раздирало на части, она металась из одной крайности в другую. В лаборатории такое положение считали естественным. Лескову же оно казалось диким, как и все это нелепое соперничество.

Приходя к Закатову, Лесков любовался Анютой. Она была некрасива лицом, зато брала фигурой. Зная о своих достоинствах, она поворачивалась спиной к тем, кто ей нравился, чтобы могли оценить и ее черные блестящие волосы, до того кудрявые, что мука была их расчесывать, и крутые бедра, и тонкую талию. Анюта не умела ходить — только бегала — и была доверчива и вспыльчива. Лесков ей нравился, как, впрочем, и многие другие, она краснела и отворачивалась, когда он входил. Больше же всех ей нравился Закатов: он читал вслух стихи, а работая у стенда, задевал ее локтем или плечом; она то возмущалась, то радовалась, ей хотелось то отругать его, то поцеловать. Игра эта обычно кончалась тем, что Закатов начинал сердиться на ее невнимательность: нельзя же в конце концов по сто раз повторять одно и то же! Тогда Анюта мрачнела, отвечала раздраженно и быстро уясняла себе, чего от нее требовали. Лаборант она была хороший и беззаветно любила свою работу.

Однажды Закатов озабоченно сказал Лескову:

— Знаете, эта старая лиса Галан, кажется, обставляет нас. Он достал откуда-то невероятное количество кабеля и труб и полным ходом монтирует свою ерунду.

Лесков показал глазами на Анюту, прислушивающуюся к их разговору.

— Слушайте, что за тон? Вы ведь о ее муже… А если она передаст?

Но Закатов был слишком взволнован, чтобы соблюдать осторожность. К тому же он лучше знал Анюту, чем Лесков. Он нетерпеливо возразил:

— Все это чепуха! Анюта не передатчик, а преобразователь. Поверьте, ему же еще достанется!

И, повернувшись к Анюте, Закатов бесцеремонно сказал:

— Слушайте, тонколодыжная дева, нельзя же так! Подгонка простенького регулятора занимает у вас целую неделю. С такими темпами мы все царствие небесное проспим.

Анюта вспыхнула. Ее маленькие черные глазки подозрительно впились в Закатова. Она проговорила с негодованием:

— Почему тонколодыжная?.. Не понимаю, Михаил Ефимович, разве я не стараюсь? Все время над стендом…

— Тонколодыжная дева — это Гомер, — объяснил Закатов, бросая взгляд на ноги Анюты. — Высший критерий, качества. А работаете вы безобразно: день за днем затягиваете выпуск приборов.