Иерусалимские гарики - Игорь Губерман

7

В органах слабость, за коликой спазм,старость не радость, маразм не оргазм

Забавы, утехи, рулады,азарты, застолья, подруги.Заборы, канавы, преграды,крушенья, угар и недуги.

Начал я от жизни уставать,верить гороскопам и пророчествам,понял я впервые, что кроватьможет быть прекрасна одиночеством.

Все курбеты, сальто, антраша,всё, что с языка рекой текло,всё, что знала в юности душа –старости насущное тепло.

Глаза моих воспоминанийполны невыплаканных слёз,но суть несбывшихся мечтанийразмыло время и склероз.

Обновы превращаются в обноски,в руинах завершаются попытки,куражатся успехом недоноски,а душу греют мысли и напитки.

Утрачивает разум убеждения,теряет силу плоть и дух линяет;желудок – это орган наслаждения,который нам последним изменяет.

Бог лично цедит жар и холодна дней моих пустой остаток,чтоб не грозил ни лютый голод,ни расслабляющий достаток.

Не из-за склонности ко злу,а от игры живого чувствалюбого возраста козлулюбезна сочная капуста.

Красит лампа жёлтой бледностьюлиц задумчивую вялость,скучно пахнет честной бедностьюнаша ранняя усталость.

Белый цвет летит с ромашки,вянет ум и обоняние,лишь у маленькой рюмашкине тускнеет обаяние.

Увы, красавца, как жалко,что не по мне твой сладкий пряник,ты персик, пальма и фиалка,а я давно уж не ботаник.

Смотрю на нашу старость с одобрением,мы заняты любовью и питьём;судьба нас так полила удобрением,что мы ещё и пахнем и цветём.

Глаза сдаются возрасту без боя,меняют восприятие зрачки,и розовое всё и голубоенам видится сквозь чёрные очки.

Из этой дивной жизни вон и прочь,копытами стуча из лета в осень,две лошади безумных – день и ночьменя безостановочно уносят.

Ещё наш вид ласкает глаз,но силы так уже ослабли,что наши профиль и анфас –эфес, оставшийся от сабли.

Забавный органчик ютится в груди,играя меж разного прочегото светлые вальсы, что всё впереди,то танго, что всё уже кончено.

Есть в осени дыханье естества,пристойное сезону расставания,спадает повседневности листваи проступает ствол существования.

Того, что будет с нами впредь,уже сейчас легко достигнуть:с утра мне чтобы умереть –вполне достаточно подпрыгнуть.

Мне близко уныние старческих лиц,поскольку при силах убогихуже мы печальных и грустных девицутешить сумеем немногих.

Временем без жалости соря,вертимся в метаниях пустых,словно на дворе ещё заря,а не тени сумерек густых.

У старости моей просты приметы:ушла лихая чушь из головы,а самые любимые поэтыуже мертвы.

Стало сердце покалывать скверно,стал ходить, будто ноги по пуду;больше пить я не буду, наверно,хоть и меньше, конечно, не буду.

К ночи слышней зловещеецоканье лет упорное,самая мысль о женщинедействует как снотворное.

В душе моей не тускло и не пусто,и даму если вижу в неглиже,я чувствую в себе живое чувство,но это чувство юмора уже.

К любви я охладел не из-за лени,и к даме попадая ночью в дом,упасть ещё готов я на колени,но встать уже с колен могу с трудом.

Зря девки не глядят на старикови лаской не желают ублажать:мальчишка переспит и был таков,а старенький – не в силах убежать.

Когда любви нахлынет смутана стариковское спокойствие,Бог только рад: мы хоть кому-тоещё доставим удовольствие.

Мой век, журча сквозь дни и ночи,впитал жару, мороз, дожди;уже он спереди короче,зато длиннее позади.

И вышли постепенно, слава Богу,потратив много нервов и труда,на ровную и гладкую дорогу,ведущую к обрыву в никуда.

Время льётся даже в тесныеэтажи души подвальные,сны мне стали сниться пресныеи уныло односпальные.

В наслаждениях друг другомнам один остался грех:мы садимся тесным кругоми заводим свальный брех.

Вдруг то, что забытым казалось,приходит ко мне среди ночи,но жизни так мало осталось,что всё уже важно не очень.

Я равнодушен к зовам улицы,я охладел по ливнем лет,и мне смешно, что пёс волнуется,когда находит сучий след.

Время шло, и состарился я,и теперь мне отменно понятно:есть у старости прелесть своя,но она только старости внятна.

С увлечением жизни моей детективя читаю, почти до конца проглотив;тут сюжет уникального кроя:сам читатель – убийца героя.

Друзья уже уходят в мир иной,сполна отгостевав на свете этом;во мне они и мёртвые со мной,и пользуюсь я часто их советом.

Два пути у души, как известно:яма в ад или в рай воспарение,ибо есть только два этих места,а чистилище – наше старение.

Ушёл кураж, сорвался голос,иссяк фантазии родник,и словно вялый гладиолус,тюльпан души моей поник.

Не придумаешь даже нарочносны и мысли души обветшалой;от бессилия старость порочнамного более юности шалой.

Усталость сердца и ума –покой души под Божьим взглядом;к уставшим истина самаприходит и садится рядом.

Отныне пью лишь молоко.Прости, Господь, за опоздание,но только старости легкодаётся самообуздание.

Томлением о скудости финансовне мучаюсь я, голову клоня;ещё в моей судьбе немало шансов;но все до одного против меня.

Кипя, спеша и споря,состарились друзья,и пьём теперь мы с горя,что пить уже нельзя.

Я знаю эту пьесу наизусть,вся музыка до ноты мне известна:печаль, опустошённость, боль и грустьиграют нечто мерзкое совместно.

Болтая и трепясь, мы не фальшивы,мы просто оскудению перечим;чем более мы лысы и плешивы,тем более кудрявы наши речи.

Подруг моих поблекшие чертыбестактным не задену я вниманием,я только на увядшие цветысмотрю теперь с печальным пониманием.

То ли поумнел седой еврей:мира не исправишь всё равно,то ли стал от возраста добрей,то ли жалко гнева на гавно.

Уже не люблю я витать в облаках,усевшись на тихой скамье,нужнее мне ножка цыплёнка в руках,чем сон о копчёной свинье.

Тихо выдохлась пылкость источникавожделений, восторгов и грёз,восклицательный знак позвоночникаизогнулся в унылый вопрос.

Весь день суетой загубя,плетусь я к усталому ужину,и вечером в куче себяуже не ищу я жемчужину.

Сейчас, когда смотрю уже с горы,мне кажется подъём намного краше:опасности азарт и риск игрырасцвечивали смыслом жизни наши.

Читал, как будто шёл пешкоми в горле ком набух;уже душа моя с брюшком,уже с одышкой дух.

Стареть совсем не больно и не сложно,не мучат и не гнут меня года,и только примириться невозможно,что прежним я не буду никогда.

Какая-то нечестная играиграется закатом и восходом:в пространство между завтра и вчерабесследно утекают год за годом.

Нет сил и мыслей, лень и вялость,а мир темнее и тесней,и старит нас не столько старость,как наши страхи перед ней.

Знаю старцев, на жизненном склонекоротающих тихие днив том невидимом облаке вони,что когда-то издали они.

Кто уходит, роль не доиграв,словно из лампады вылив масло,знает лучше всех, насколько прав,ибо Божья искра в нём погасла.

Былое сплыло в бесконечность,а всё, что завтра – тёмный лес;лишь день сегодняшний и вечностьмой возбуждают интерес.

Шепнуло мне прелестное создание,что я ещё и строен и удал,но с нею на любовное свиданиена ровно четверть века опоздал.

Ушедшего былого тяжкий следявляется впоследствии некстати,за лёгкость и беспечность юных летмы платим с переплатой на закате.

Другим теперь со сцены соловьипоют в их артистической красе,а я лишь выступления своихожу теперь смотреть, и то не все.

То плоть загуляла,а духу не весело,то дух воспаряет,а плоть позабыта,и нету гармонии,нет равновесия –то чешутся крылья,то ноют копыта.

Уже мы стали старыми людьми,но столь же суетливо беспокойны,вступая с непокорными детьмив заведомо проигранные войны.

Течёт сквозь нас река времён,кипя вокруг, как суп;был молод я и неумён,теперь я стар и глуп.

Поскольку в землю скоро лечь нами отойти в миры иные,то думать надо ли о вечном,пока забавы есть земные?

Погоревать про дни былыеи жизнь, истекшую напрасно,приходят дамы пожилыеи мне внимают сладострастно.

Нет вовсе смысла втихомолкугрустить, что с возрастом потух,но несравненно меньше толкуна это жаловаться вслух.

В тиши на руки голову клоня,порою вдруг подумать я люблю,что время вытекает из меняи резво приближается к нулю.

полон жизни мой жизненный вечер,я живу, ни о чём не скорбя;здравствуй, старость, я рад нашей встрече,я ведь мог и не встретить тебя.

Пришёл я с возрастом к тому,что меньше пью, чем ем,а пью так мало потому,что бросил пить совсем.

С годами нрав мой изменился,я разлюбил пустой трезвон,я всем учтиво поклонилсяи отовсюду вышел вон.

Былое вдруг рыжею девкоймне в сердце вошло, как колючка,а разум шепнул мне с издевкой,что это той женщины – внучка.

Небо с годами заметнее в луже,время быстрее скользит по часам,с возрастом юмор становится глубже,ибо смешнее становишься сам.

Живу я очень тихо, но однакослежу игру других, не мельтеша,готова ещё всё поставить на конмоя седобородая душа.

Чтоб нам, как мальчишкам, валять дурака,ещё не придумано средство;уже не телятина мясо быка,по старости впавшего в детство.

Дружил я в молодости раннейсо всякой швалью и рваниной,шампур моих воспоминанийвеьма-весьма богат свининой.

Нам пылать уже вряд ли пристало;тихо-тихо нам шепчет бутылка,что любить не спеша и устало –даже лучше, чем бурно и пылко.

Не стареет моя подруга,хоть сейчас на экран кино,дует западный ветер с югав наше северное окно.

На склоне лет на белом светевесьма уютно куковать,на вас поплёвывают дети,а всем и вовсе наплевать.

Был я молод, ходили с гитарой,каждой девке в ту пору был рад,а теперь я такой уже старый,что я снова люблю всех подряд.

Зимой глаза мои грустныи взорам дам не шлют ответа,я жду для этого весны,хотя не верю даже в лето.

Ещё не помышляя об уходе,сохранному здоровью вопреки,готовясь к растворению в природе,погоду ощущают старики.

Здесь и там умирают ровесники,тают в воздухе жесты и лица,и звонят телефоны, как вестники,побоявшиеся явиться.

Люблю и надеюсь, покуда живой,и ярость меняю на нежность,и дышит на душу незримый конвой –безвыходность и неизбежность.

Умрёт сегодня-завтра близкий друг;естественна, как жизнь, моя беда,но дико осознание, что вдругнас нечто разлучает навсегда.

Не отводи глаза, старея,нельзя незрячим быть к тому,что смерть – отнюдь не лотерея,а просто очередь во тьму.

Такие бывают закаты на свете,такие бывают весной вечера,что жалко мне всех, разминувшихся с этими умерших ночью вчера.

Каков понесенный урони как темней вокруг,мы только после похоронпонять умеем вдруг.

Только что вчера ты девку тискалводку сочно пил под огурец,а уже ты вычеркнут из списка,и уже отправился гонец.

Подвергнув посмертной оценкесудьбу свою, душу и труд,я стану портретом на стенке,и мухи мой облик засрут.

Прочтите надо мной мой некрологв тот день, когда из жизни уплыву;возвышенный его услыша слог,я, может быть, от смеха оживу.

Лечит и хандру и тошнотустранное, но действенное средство:снова дарит жизни полнотусмерти недалёкое соседство.

В загадках наших душ и мирозданияособенно таинственно всегда,что в нас острей тоска от увядания,чем страх перед уходом в никуда.

Поскольку наш век возмутительно краток,я праздную каждый свой день как удачу,и смерти достанется жалкий остатокздоровья, которое сам я растрачу.

В узком ящике ляжем под крышкой,чуть собака повоет вослед,кот утешится кошкой и мышкой,а вдову пожалеет сосед.

Ещё задолго до могилыспокойно следует понять,что нам понадобятся силы,чтобы достойно смерть принять.

Мне жаль, что в оперетте панихидной,в её всегда торжественном началене в силах буду репликой ехиднойразвеять обаяние печали.

8