Воспоминания воображаемого друга - Мэтью Грин

Надо будет поговорить с ним про миссис Паттерсон, когда он перестанет на меня злиться. Я все еще не понимаю, что происходит, но знаю, что это что-то не то. Даже не просто знаю, я в этом уверен. Чем больше я размышляю о том, что Макс во время урока сидел в машине с миссис Паттерсон, вспоминаю про телефонный разговор, который был совсем не похож на телефонный разговор, и особенно о том, что они с Максом держались за руки, тем больше меня все это пугает.

Какое-то время я думал, что все может быть не так плохо и я преувеличиваю опасность. Как в телесериалах, когда все указывает на то, что один из героев убийца, а потом выясняется, что убийца совсем другой человек. И это оказывается для всех полной неожиданностью. Я думал, что, может быть, на самом деле миссис Паттерсон милая леди и у нее есть серьезная причина сидеть с Максом в своей машине. Но теперь я знаю, что прав. Я ничего не преувеличиваю. Я не могу объяснить, откуда я это знаю, но я знаю. Наверное, вот так вот чувствуют герои в телесериалах. Те, которые считают кого-то убийцей, а оказывается, что совсем другой. Только у нас все происходит по-настоящему. Нет никаких авторов сериала, которые подкидывают тебе ложные ключи. Это настоящая жизнь, а в настоящей жизни подсказки не выдаются пачками.

Единственное, что хорошо, — это то, что завтра пятница, а миссис Паттерсон почти никогда не приходит в школу по пятницам. Директор, миссис Палмер, очень из-за этого злится. Однажды я слышал, как она говорила про миссис Паттерсон одной леди в костюме. Та леди кивала и хмыкала, а потом сказала, что миссис Паттерсон имеет право использовать день для лечения, если уж она действительно больна, и на этом их разговор закончился. Я не знаю, почему миссис Палмер не сказала той леди, что никто не болеет раз в неделю в один и тот же день, но она этого не сделала. После того как леди в костюме ушла, миссис Палмер сказала: «Чертов профсоюз». Я до сих пор не могу понять, что значит «чертов профсоюз», и Макс, когда я его спросил, сказал, что тоже не знает.

Так что миссис Паттерсон завтра, скорее всего, будет болеть или притворяться больной, а у меня будут все выходные, чтобы Макс меня простил, и мы с ним поговорим.

Я немного испугался, что Макс перестал в меня верить, раз уж он так разозлился и отказывается разговаривать. Но потом до меня дошло, что если Макс злится, то, значит, верит в меня, потому что какой смысл злиться на того, кого не существует. Так что если он со мной не разговаривает, — это хороший знак. Чтобы так злиться, нужно очень-очень верить.

Может, мне следовало как-нибудь заставить Меган злиться на Грэм? Может, я спас бы ей жизнь?

В последнее время я много думаю о Грэм. Думаю о том, что ее больше нет и что теперь для Меган не имеет значения то, что она говорила или делала. Даже если Грэм еще что-то значит для меня и Меган, может и для Паппи, — все это не важно, потому что ее больше нет.

Это единственное, что действительно важно, — Грэм больше нет.

Когда умерла бабушка Макса, его папа сказал, что бабушка будет продолжать жить в сердце Макса и что, пока они помнят о бабушке, она жива в их памяти. Это были замечательные слова, и, наверное, Максу стало немного легче, только вот бабушке Макса легче не стало. Она умерла, и, даже если у Макса в сердце она жива, ее все равно больше нет. Ей безразлично, что творится в сердце Макса, потому что ей теперь вообще все безразлично. Все так волнуются за живых, а по-настоящему плохо тем, кто умер. Таким, как бабушка Макса и Грэм.

Их больше нет.

Нет ничего хуже этого.

Макс не разговаривал со мной весь вечер. Он делал домашнее задание, тридцать минут играл в компьютерные игры, читал про мировую войну в книге, такой здоровенной, что она закрывала всю его голову, а потом, так и не сказав мне ни слова, лег спать. Я сижу в кресле рядом с его постелью, жду, когда он уснет, и надеюсь, что он тихим голосом скажет мне: «Будо, все в порядке». Но он молчит, а вскоре его дыхание становится ровным, и он засыпает.

Я слышу, как открывается входная дверь. Пришла домой мама Макса. Она ездила к доктору, потому не она укладывала Макса. Она входит в комнату и целует Макса, потом поправляет одеяло и целует его еще три раза.

Она уходит.

Я иду следом.

Папа Макса смотрит по телевизору бейсбол. Когда мама входит в гостиную, он отключает на пульте звук, но все равно продолжает смотреть на экран.

— Ну? Что она сказала? — спрашивает папа Макса, и голос у него недовольный.

— Сказала, что все прошло хорошо. Они немного поговорили, и Макс ответил на кое-какие вопросы. Она считает, что сможет войти к нему в доверие и он откроется, только на это потребуется какое-то время.

— По-твоему, Макс нам не доверяет?

— Брось, Джон, — говорит мама Макса. — Конечно, он нам доверяет. Но это не значит, что он нам обо всем рассказывает.

— Какой ребенок станет обо всем рассказывать родителям?

— Тут другое дело, — говорит мама Макса. — Мне жаль, что ты не видишь.

Но по ее голосу совсем не скажешь, что ей жаль.

— Объясни мне, в чем разница, — говорит папа.

— У меня такое чувство, что я не знаю собственного сына. Он не похож на других детей. Он не рассказывает о том, как прошел день в школе. Он не играет с другими детьми. Он думает, что какой-то мальчик в школе хочет его убить. Он продолжает разговаривать со своим воображаемым другом. Господи, он еле выдерживает, когда я к нему прикасаюсь. Я могу поцеловать его, только когда он уснет. Почему ты ничего не видишь?

Мама Макса говорит, и голос ее становится громче, и мне кажется, что она вот-вот расплачется, или перейдет на крик, или и то и другое. Я думаю, мама Макса, наверное, уже кричит внутри, но не разрешает крику вырваться.

Папа Макса не отвечает. Взрослые часто молчат, чтобы этим сказать то, чего они не хотят говорить вслух.

Когда мама Макса снова продолжает разговор, голос у нее тихий и спокойный.

— Доктор Хоган считает, что Макс очень умный. Умнее, чем он может нам показать. И она считает, что у него есть перспектива.

— Чтобы все это понять, ей хватило сорока пяти минут?

— Она постоянно видит таких детей. Она еще не сделала никаких выводов. Это просто предположения, основанные на том, что она успела увидеть и услышать.

— И долго это будет покрывать страховка? — спрашивает папа Макса.

Я точно не знаю, что это значит, но по голосу папы Макса догадываюсь, что он не надеется, что ответ будет хорошим.

— Для начала — десять сеансов, а дальше все будет зависеть от того, что ей удастся выяснить.

— И сколько надо будет доплачивать? — спрашивает папа Макса.

— Ты серьезно? У нас есть возможность помочь нашему сыну, а тебя волнует, во что это нам обойдется?

— Я просто спросил, — говорит папа Макса, и я слышу по его голосу, что ему неприятно, что он об этом спросил.

— Понятно, — отвечает мама Макса. — Двадцать долларов. Нормально?

— Я просто спросил, — снова говорит папа Макса. — Вот и все.

Он молчит где-то минуту, а потом улыбается и продолжает:

— Но если Макс пробыл у нее всего сорок пять минут и доплата двадцать баксов, можно попробовать подсчитать, сколько она берет за час.

— Она не в винном магазине работает, — говорит мама Макса. — Ради бога, Джон, она врач.

— Я просто пошутил, — говорит папа Макса и смеется.

На этот раз я думаю, что он говорит правду. И я думаю, что мама Макса тоже. Она улыбается, а потом садится рядом с папой.

— Что еще она сказала? — спрашивает он.

— Ничего особенного. Макс ответил почти на все вопросы, и она говорит, что это хорошо. Он не нервничал, когда остался без нас в ее кабинете. Это, по ее словам, необычно. Но он все равно думает, что один мальчик в школе хочет его убить. Томми Свинден. Ты его не знаешь?

— Нет.

— Макс сказал, что Томми не нравится его имя и потому он хочет его убить, но тут доктор Хоган ему не верит.

— Она не верит, что Томми Свинден хочет убить Макса, или не верит, что Томми не нравится имя Макса?

— Не знаю, — говорит мама Макса. — Она думает, что Макс не все ей рассказал. Ей кажется, тут Макс чего-то недоговаривает.

— И что нам делать? — спрашивает папа Макса.

— Завтра я собираюсь позвонить в школу. Макс, наверное, что-то не так понял, но я хочу все проверить.

— Мама-вертолет спешит на помощь?

Папа Макса часто называет маму «мама-вертолет», но я еще не понял, что это значит. Что такое вертолет, я знаю, но я никогда не видел, чтобы мама Макса летала на вертолете или даже играла с игрушечными вертолетами Макса, хотя у него много игрушечных вертолетов.

Мама Макса улыбается, и я совсем теряюсь в догадках. Когда папа Макса называет ее «мама-вертолет», она обычно злится, а иногда ей кажется, что это смешно, только я не понимаю, в чем разница.

— Если Томми Свинден угрожает моему сыну, — говорит мама Макса, — я, если понадобится, пошлю на его голову все ВВС. И маму-вертолет в том числе.