Письма (1876) - Федор Достоевский

Теперь о евреях. Распространяться на такие темы невозможно в письме, особенно с Вами, как сказал я выше. Вы так умны, что мы не решим подобного спорного пункта и в ста письмах, а только себя изломаем. Скажу Вам, что я и от других евреев уже получал в этом роде заметки. Особенно получил недавно одно идеальное благородное письмо от одной еврейки, подписавшейся, тоже с горькими упреками. Я думаю, я напишу по поводу этих укоров от евреев несколько строк в февральском "Дневнике" (который еще не начинал писать, ибо до сих пор еще болен после недавнего припадка падучей моей болезни). (3) Теперь же Вам скажу, что я вовсе не враг евреев и никогда им не был. Но уже 40-вековое, как Вы говорите, их существование доказывает, что это племя имеет чрезвычайно сильную жизненную силу, которая (4) не могла, в продолжение всей истории, не формулироваться в разные status in statu. Сильнейший status in statu бесспорен и у наших русских евреев. А если так, то как же они могут не стать, хоть отчасти, в разлад с корнем нации, с племенем русским? Вы указываете на интеллигенцию еврейскую, но ведь Вы тоже интеллигенция, а посмотрите, как Вы ненавидите русских, и именно потому только, что Вы еврей, хотя бы и интеллигентный. В Вашем 2-м письме есть несколько строк о нравственном и религиозном сознании 60 мильонов русского народа. Это слова ужасной ненависти, именно ненависти, потому что Вы, как умный человек, должны сами понимать, что в этом смысле (то есть в вопросе, в какой доле и силе русский простолюдин есть христианин) - Вы в высшей степени некомпетентны судить. Я бы никогда не сказал так о евреях, как Вы о русских. Я все мои 50 лет жизни видел, что евреи, добрые и злые, даже и за стол сесть не захотят с русскими, а русский не побрезгает сесть с ними. Кто же кого ненавидит? Кто к кому нетерпим? И что за идея, что евреи - нация униженная и оскорбленная. Напротив, это русские унижены перед евреями (5) во всём, ибо евреи, пользуясь почти полною равноправностью (выходят даже в офицеры, а в России это всё), кроме того имеют и свое право, свой закон и свое status quo, которое русские же законы и охраняют.

Но оставим, тема длинная. Врагом же я евреев не был, У меня есть знакомые евреи, есть еврейки, приходящие и теперь ко мне за советами по разным предметам, а они читают "Дневник писателя", и хоть щекотливые, как все евреи за еврейство, но мне не враги, а, напротив, приходят.

Насчет дела о Корниловой замечу лишь то, что Вы ничего не знаете, а стало быть, тоже некомпетентны. Но какой, однако же, Вы циник. С таким взглядом на сердце человека и на его поступки остается лишь погрязнуть в материальном удовольствии...

Вы приговорены на 4 года в арестантские роты: это в работы, что ли? В таком случае страшно за Вас. Надо вынести непременно и не стать подлецом. Но где же Вы найдете сил, если у Вас такой взгляд на людей.

Об идеях Ваших о боге и о бессмертии - и говорить не буду с Вами. Эти возражения (то есть все Ваши) я, клянусь Вам, знал уже 20 лет от роду! Не рассердитесь; они удивили меня своею первоначальностью. Вероятно, (6) Вы об этих темах (7) в первый раз думаете. Иль я ошибся? Но я Вас вовсе не знаю, несмотря на письмо Ваше. Письмо Ваше (первое) увлекательно хорошо. Хочу верить от всей души, что Вы совершенно искренни. Но если и неискренни - всё равно: ибо в данном случае неискренность пресложное и преглупое дело в своем роде. Верьте полной искренности, с которою жму протянутую Вами мне руку. Но возвысьтесь духом и формулируйте Ваш идеал. Ведь Вы же искали его до сих пор, или нет?

С глубоким уважением

Ваш Федор Достоевский.

(1) было: книги

(2) было: нравящееся.

(3) вместо: падучей моей болезни - было: падучей.

(4) было: которые

(5) далее было: и даже

(6) было: Похоже, что

(7) далее начато: по-ви<димому>

674. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ

28 февраля 1877. Петербург

Любезнейший Михаил Александрович, посылаю оригиналу от 11-го до 16-го полулистка включительно. К 16-му полулистку есть вставка: v=. Недостает еще трех страничек, (1) а то была бы кончена "Глава первая". Доставлю завтра же. Надо бы поторопиться, чтобы успеть и к цензору (Ратынскому, мы помирились). Корректур ни в субботу, ни вчера не прислали (?). Прилагаю (2) объявление "Русской старины", пойдет, как и в прошлый раз, в конце. Можно набирать. До свидания. Завтра непременно увижусь с Вами.

Весь Ваш Ф. Достоевский.

28 февра<ля>

NB. Я объявил в газетах, что выйдем 5-го марта. А потому надо спешить.

(1) далее было: до 1-ой гла<вы>

(2) было: Прибавляю

675. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ

1 марта 1877. Петербург

Любезнейший Михаил Александрович,

Посылаю Вам оригинал для главы второй с 18 по 22 полулисток включительно.

Обратите особое внимание на следующее: наше объявление, которое в декабре и генваре печаталось в заглавии "Дневника", на первой странице, перед первой главой - и теперь точно так же должно пойти в начале "Дневника", в заглавии и на первой странице. Так и распорядитесь. Я это решил по необходимым соображениям.

Это объявление при сем прилагаю с добавками и дополнениями, которые все необходимо вставить.

Затем прилагаю еще объявление.

"Только что поступила в продажу новая книга" и т. д. Это объявление пойдет уже на самой последней странице вместе с объявлением о "Русской старине". Причем "Р<усская> старина" хоть на предпоследней странице, а это (о книге) самым последним, то есть чтоб виднее.

Полагаю, что у Вас теперь далеко за лист, особенно если наше объявление (о подписке) напечатать в заголовке. Особенно попрошу Вас, при первой возможности, рассчитать, на сколько страниц у Вас уже есть и на сколько недостает, чтобы знать, сколько писать.

Надо бы спешить к цензору и спешить с корректурами. Надо непременно выйти 5-го.

Посылаю корректуры.

Ваш Ф. Достоевский.

676. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ

2 марта 1877. Петербург

Любезный Михаил Александрович, вот Вам всего только 4 странички. Наберите, но к цензору раньше дальнейшего окончания статьи нельзя посылать.

А что-то он с нашим первым листом? Если будет у Вас, пришлите мне его в 3-м (1) часу.

Ваш весь Достоевский.

2 марта

Завтра, может быть, дам еще тексту.

(1) было: 4-м

677. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ

3 марта 1877. Петербург

Любез<ный> Михаил Александрович,

Вот текст. Ради бога, скорее корректуру (часа бы в три, в четыре). И, ради бога, рассчитайте мне страницы. Кажется, осталось (1) три страницы или 2

1/2, но всего бы лучше знать в самом точном виде.

Очень прошу вас.

Ф. Достоевский.

3 марта

(1) далее было: одна

678. А. Ф. ГЕРАСИМОВОЙ

7 марта 1877. Петербург

С.-Петербург, 7 марта 1877 г.

Милостивая государыня, г-жа Герасимова,

Письмо Ваше измучило меня тем, что я так долго не мог на него ответить. Что Вы обо мне подумаете? И в Вашем тяжелом душевном настроении примете, пожалуй, мое молчание за оскорбление.

Знайте, что я завален работой. Кроме срочной работы с моим "Дневником" я завален перепиской. Таких писем, как Вы написали, приходит ко мне по нескольку в день (буквально), а на них нельзя отвечать двумя строчками. Я выдержал три припадка моей падучей болезни, чего уже многие годы не бывало в такой силе и так часто. Но после припадков я по два, по три дня ни работать, ни писать, ни даже читать ничего не могу, потому что весь разбит, и физически, и духовно. А потому, узнав это теперь, извините меня за долгий неответ.

Письмо Ваше я ни в коем случае не мог счесть ни детским, ни глупым, как Вы пишете сами. Главное то, что теперь это общее настроение, и таких молодых страдающих девушек очень много. Но много я Вам писать на эту тему не буду, а выражу лишь основные мои мысли и вообще по этому вопросу и относительно Вас в частности. Дело в том, что просить Вас успокоиться и, оставшись в родительском доме, приняться за какое-нибудь интеллигентное занятие (за специальность какую-нибудь по образованию и проч.), кажется не послушаетесь. Но, однако, чего же Вы спешите и куда торопитесь? Вы торопитесь быть поскорее полезною. А между тем с таким душевным рвением, как Ваше (предполагая, что оно искреннее), можно бы, действительно, не торопясь бог знает куда, а занявшись правильно своим образованием, приготовить себя на деятельность во сто раз более полезную, чем темная и ничтожная роль какой-нибудь фельдшерицы, бабки и лекарки. Вы рветесь на медицинские здешние курсы. Я положительно бы Вам отсоветовал поступать на них. Там не дается ни малейшего образования, мало того, происходит нечто худшее. И что в том, что Вы когда-нибудь будете бабкой или лекаркой? Этакую специальность, если уж слишком захотите пойти по ней, можно взять и после, а не лучше ли бы теперь преследовать другие цели, заняться высшим образованием? Посмотрите на всех наших специалистов (даже профессоров университета), чем они страдают и чем вредят (вместо того, чтобы приносить пользу!) своему же делу и призванию? Тем, что у нас большинство наших специалистов - все люди глубоко необразованные. Не то в Европе, там встретите и Гумбольдта, и Клод-Бернара, и проч<их> людей с универсальной мыслью, с огромным образованием и знанием, не по одной своей специальности. У нас же люди даже с огромными талантами, Сеченов, например, в сущности человек необразованный и вне своего предмета мало знающий. О противниках своих (философах) не имеет понятия, а потому научными выводами своими скорее вреден, чем приносит пользу. А большинство студентов и студенток это все безо всякого образования. Какая тут польза человечеству! Так только, поскорее бы место с жалованьем занять.