История цивилизации в Европе - Франсуа Гизо

Феодальная семья отличается еще другим признаком: духом наследственности, непрерывности, очевидно господствовавшим в ней. Дух наследственности неразделен вообще с семейным элементом, но в феодализме он получил особенно сильное развитие. Это зависело от самих условий, в которые была поставлена феодальная семья. Феод не был обыкновенною собственностью, он постоянно нуждался во владельце, который бы защищал, охранял его, исполнял сопряженные с ним обязанности и, таким образом, удерживал бы за ним место, однажды им занятое в общем союзе властителей страны. Отсюда некоторая тождественность между настоящим владельцем феода, самим феодом и целым рядом будущих его владельцев. Это обстоятельство много содействовало скреплению и упрочению семейных уз, уже столь сильных по самой природе феодальной семьи.

Я оставляю теперь жилище владельца и перехожу в среду небольшого населения, его окружающего. Здесь все изменяется. Природа человека так хороша и деятельна, что при сколько-нибудь устойчивой форме общественного устройства, лица, сближенные им – каковы бы ни были условия этого сближения – неизбежно соединяются между собою некоторою нравственною связью, чувствами покровительства, благосклонности, любви. То же случилось и при феодализме. Нет сомнения, что между поселенцами и феодальным владельцем образовались постепенно некоторые нравственные отношения, некоторая взаимная привязанность, основанная на привычке. Но это произошло вопреки их обоюдному положению, а отнюдь не под влиянием его. Рассматриваемое в самом себе, положение их страдало коренными недостатками. Строго говоря, не было ничего общего между феодальным владетелем и поселенцами; они составляли часть его владений, его собственность; и под этим словом «собственность» должно разуметь как права, которые мы теперь называем державными, так и все права частной собственности: право издавать законы, определять налоги, наказывать, наравне с правом распоряжения и отчуждения. Между владыкой и земледельцами его владений не было – по крайней мере настолько, насколько это возможно между людьми – ни прав, ни гарантий, ни общества.

Вот где, по моему мнению, источник той поистине изумительной, непримиримой ненависти, которую постоянно питал народ к феодальному устройству, к воспоминаниям о нем, к его имени. Были примеры, что люди подвергались игу тяжкого деспотизма и привыкали к нему, скажем более – добровольно принимали его. Деспотизм теократический, деспотизм монархический не раз пользовались терпимостью, почти любовью подчиненного им народонаселения. Феодальный деспотизм всегда был предметом отвращения и ненависти, он тяготел над судьбою людей, но никогда не властвовал над их душою. Дело в том, что в теократии и в монархии отправление власти основывается на убеждениях, общих повелителю и подданным; повелитель является представителем, органом другой власти, высшей, нежели все человеческие; он говорит и действует во имя Божества или общей идеи, а не во имя собственной своей личности. Феодальный деспотизм – совершенно другого свойства; это просто власть лица над лицом, господство личной, капризной воли одного человека. Вот, может быть, единственная тирания, с которою – к чести своей – никогда не примирится человек. Всякий раз, когда в повелителе своем он видит только человека, а в гнетущей его воле – волю исключительно человеческую, столь же личную, как и его собственная, он возмущается духом и лишь с затаенною злобою переносит иго. Таков был настоящий, отличительный характер феодальной власти; таков внутренний источник отвращения, которое она постоянно внушала народу. Религиозный элемент, присоединившийся к этой власти, не в состоянии был облегчить ее гнета. Я не думаю, чтобы в небольшом обществе, описанном мною, влияние священника было значительно, чтобы он мог вносить элемент законности во взаимные отношения подвластного населения и владельца. Церковь весьма сильно влияла на европейскую цивилизацию, но она действовала косвенно, изменяя общее настроение умов. При ближайшем рассмотрении небольшого феодального общества, влияние священника как посредствующего лица между владельцем и рабами едва заметно. По большей части он был столь же груб и ничтожен, как и рабы, и не имел ни силы, ни охоты бороться с надменным владыкой. Правда, он один поддерживал и развивал в народе нравственную жизнь, один утешал и просвещал его, насколько то было в его власти и потому, конечно, был дорог и полезен народу; но для облегчения его участи, кажется, он не мог сделать почти ничего.

Я рассмотрел элементарное феодальное общество, я выяснил главные последствия, которые должен был иметь такой порядок вещей как для владельца и его семьи, так и для населения, собравшегося вокруг последнего. Выйдем теперь из этого тесного круга. Население отдельного феода не одно занимает всю территорию; есть другие, сходные с ним или отличающиеся от него общества, с которыми оно находится в сношениях. Какова, с этой точки зрения, роль помянутого мною населения? Какое влияние должно иметь на цивилизацию целое общество, в состав которого входят отдельные феоды.

Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо заметить следующее. Правда, феодальный владелец и священник принадлежали обширному обществу; отношения их простирались далеко, были многочисленны и многообразны. Но не то было с поселянами, рабами. Ошибочно было бы для обозначения каким-нибудь названием сельского населения той эпохи употреблять такое выражение, с которым соединялось бы понятие о чем-то целом, об обществе, – например, слово «народ». Население это не составляло общества; деятельность его была исключительно местная. Вне занимаемой территории, поселяне не были связаны ни с кем и ни с чем; вся жизнь и деятельность их сосредоточивались здесь, в феоде. У них не было ни общей участи, ни общего отечества; они не составляли народа. Когда говорится о феодальном союзе в полном его объеме, то при этом следует разуметь одних лишь феодальных владельцев.

Посмотрим, в чем состояли отношения отдельного феода к целому обществу, которого он был частью, и каково было влияние этих отношений на развитие цивилизации.

Вам известно, какие связи соединяли феодальных владельцев, какие были их поземельные отношения, какая существовала обязанность службы с одной стороны, а с другой – обязанность покровительства. Я не буду входить в подробности этих взаимных обязанностей: для меня достаточно, чтобы вы имели о них общее понятие. Из них необходимо должны были проистекать для каждого феодального владельца известные идеи и чувства: идея долга, чувство привязанности. Очевидно, что принцип верности, преданности, честности в исполнении обязательств и другие подобные чувства развивались и поддерживались взаимными отношениями феодальных владельцев.

Это сознание долга, эти обязанности и чувства пытались облечься в форму права, учреждения. Известно, что феодальная система стремилась к законному определению взаимных обязанностей и услуг феодальных владельцев и их сюзерена, случаев, в которых вассал обязан был оказывать сюзерену вооруженную или денежную помощь, форм, в которых сюзерен должен был испрашивать согласие вассалов на услугу, не входившую в круг их ленных повинностей. Были попытки обеспечить уважение к правам. Таким образом, феодальные съезды предназначены были для суда между феодальными владельцами, по жалобам, приносимым ими общему своему сюзерену. На том же основании, всякий сколько-нибудь значительный владелец созывал своих вассалов в парламент для совещания по делам, требовавшим их согласия или содействия. Словом, существовала известная совокупность средств политических, военных, юридических, с помощью которых пытались организовать феодальное устройство, облечь взаимные отношения феодальных владельцев в форму прав и учреждений.

Но эти права и учреждения были лишены всякой твердой опоры, всякой гарантии.

Основное условие всякого политического ручательства или гарантии состоит в постоянном воздействии в обществе такой воли или такой силы, которая имела бы и желание, и возможность предписывать законы индивидуальным стремлениям, произволу, которая заставляла бы их соблюдать общественные постановления, уважать общественное право.

Есть только две возможные системы политических гарантий. Необходима либо одна воля, одна сила, настолько превосходящая все прочие, чтобы они не могли ей противиться и невольно покорялись ей при первом ее появлении; либо общественная сила и воля, представляющая собою результат, выражение всех частных сил и стремлений, и могущая сделаться для них непреложным законом, приобрести всеобщее уважение и прежде всего всеобщее признание.

Таковы две единственно возможные системы политических гарантий: деспотизм одного лица или одного сословия и свободный образ правления. Исследуя самые разнородные системы, мы найдем, что все они подходят под одну из двух указанных нами.