Семейный заговор - Виктор Каннинг

— Мы имеем дело с другим миром.

Мисс Рейнберд вынуждена была признать силу последнего аргумента, хоть и не могла отделаться от неприятного чувства, что мадам Бланш ведет с ней очень тонкую и умелую торговлю. Ощущение это было бы еще более сильным, если бы не одна прозвучавшая во время сеанса подробность.

— Вы помните тот эпизод, когда вы видели мальчика? — спросила она.

— Да, прекрасно помню. Он был неряшливо одет и запачкан грязью, как многие мальчишки после дня, проведенного на улице.

— Вы сказали, что у него на руке или на запястье что-то было. Вы не могли бы описать это поточнее?

— Нет, не могу. Видение было очень смазанным.

— Это было большим или маленьким?

— Довольно большим. Сначала мне показалось, что это ракетка для игры в настольный теннис.

Мисс Рейнберд договорилась с Бланш, что позвонит ей через несколько дней и известит о своем решении относительно дальнейших встреч в Рид-Корте. Но уже на обратной дороге, уютно устроившись в роскошном «Роллс-Ройсе», она утратила последние сомнения. Конечно, она хочет продолжать сеансы. Мисс Рейнберд постаралась скрыть от мадам Бланш, что описание мальчика произвело на нее сильное впечатление. Она представила себе Хэриет, прогуливающуюся со своим офицером по берегу реки, и из памяти всплыла одна мелкая деталь. Когда Хэриет пересказывала свою злополучную любовную историю, она упомянула о том, что тот ирландский офицер был страстным любителем соколиной охоты и во время одного из своих визитов принес показать вытренированную им пустельгу. Они вместе тогда ходили к шалашу и охотились на скворцов. Не исключено, что страсть отца перешла к сыну. Теперь мисс Рейнберд была почти уверена, что на руке у мальчика сидела какая-нибудь птица типа ястреба. Пока мадам Бланш описывала мальчика, она ясно представила себе эту картину: растрепанный школьник с ястребом на руке. Как всё это необычно!

Глава 5

Вечер шел на убыль. Солнце на подходе к горизонту уныло таращилось с запада из-за густой гряды облаков. В морозном воздухе Шубридж мог видеть вдалеке холодно-серый отблеск моря и торчащую из воды покрытую зеленью макушку Стип-Хольма. Еще ближе к горизонту в полутьме угадывались очертания Флэт-Хольма. Пройдет час, и в устье реки Северн зажгутся сигнальные огни. А еще через два часа ему нужно будет отправляться обратно в школу после проведенного дома уик-энда. Ему больше нравилось находиться дома, но мысль о возвращении в школу не беспокоила. Он привык принимать как должное все, что ему приходилось делать, независимо от того, нравилось ему это или нет.

Мартин легко шагал по крутым склонам известняковых холмов. Повсюду его сопровождал красный сеттер, а на руке, защищенной перчаткой, восседал укрытый колпаком сокол. Под ногами хрустела общипанная овцами подмерзшая трава, и в такт шагам легонько била в бок старая холстяная сумка. Его глаза ловили любое движение, любое изменение света; слух выделял любой звук поверх низких завываний северо-восточного ветра. Ему нравилось быть с собакой и соколом. В основном потому, что это любил его отец. Никогда они с отцом не обсуждали свое общее пристрастие, они понимали друг друга без слов. Быть наедине с самим собой, быть самим собой.

На вершине ветер усилился, бил прямо ему в лицо и ворошил дымчато-серые перья на крыльях сокола. Далеко внизу, в долине, виднелись петляющие дороги, деревни и фермерские усадьбы, оттеняемые тусклыми отблесками озер Блэгдон и Чу-Вэлей. Мартин часто ходил с отцом на эти озера ловить выращиваемую в них форель. Это было увлекательно, но ему больше нравилось рыбачить в маленьких быстрых горных речках Уэльса. На полдороге вниз стояла небольшая буковая роща, и у него еще оставалось достаточно времени, чтобы прочесать ее верхнюю окраину перед тем, как отправиться домой. Он остановился в пятидесяти метрах от рощи, свободной рукой и зубами освободил тесьму на колпаке сокола и пустил его влет. Своих птиц Мартин приручал и обучал собственным методом, в отличие от отца с его пуританскими взглядами.

Сокол рассек воздух низко над землей, затем пошел на подъем, в направлении верхней части ближайшего к нему дерева, быстро взмахивая короткими крыльями. Лишь только сокол занял место на дереве, как нетерпеливо заскулила собака. Мартин успокоил ее, дотронувшись рукой до влажного носа. Ему чужды были правила, установленные другими людьми. Нужно ко всякому делу искать собственный подход. Пусть его птицы терялись, унесенные сильным порывом ветра, но они никогда не носили пут, которыми могли зацепиться за столб или провода. Они улетали на свободу.

Он вошел в рощу, даже не посмотрев в сторону сокола. Сокол последует за ним, перемахивая с вершины на вершину и возвещая о себе звоном колокольчика. Мартин пустил собаку вперед — обшарить кусты, подлесок и заиндевелые участки желтой травы с заплатами сухой крапивы, где скрытыми россыпями лежали упавшие с буков плоды.

Ярдов через пятнадцать собака подняла кролика, и мальчик крикнул: «Хуу-хааа». Крикнул он не затем, чтобы натравить сокола, без того настороженно следившего за окружающим, а просто потому, что ему это нравилось. Сокол тем временем уже обогнал Мартина. Петляя между деревьями, сокол прицелился и нырнул сверху на кролика, слившись с ним в одном длинном полете, в котором перемешались перья с клочьями шерсти.

Мальчик позвал к себе собаку, и они вместе отправились к месту схватки. Когда они подошли, кролик уже был наполовину задушен. Мартин посадил сокола на руку и наградил его кусочком мяса, затем поднял кролика за задние ноги и прикончил, с размаху ударив о гладкий ствол соседнего дерева. Убрав добычу в отделение для дичи своей холщовой сумки, он снова пустил сокола и пошел вперед в сопровождении собаки.

Так они прошли наискосок через рощу вниз по склону, по дороге взяли еще одного истощенного после зимы кролика, упустили лесного голубя, с завидной резвостью сорвавшегося из травы, где он кормился орехами бука, и, наконец, спугнули из зарослей остролиста сороку, которая была задушена после яростной короткой схватки.

Час спустя, одетый в школьную форму, он прощался у машины с отцом. Обычно родители вместе отвозили его в школу, находившуюся в пятидесяти милях от дома. Но сегодня только мачеха поехала с ним, у отца было много работы. Отец, прощаясь, пошутил насчет его возвращения в клетку. Мартин улыбнулся: отец единственный человек в мире, которого он безумно любил. Мартин сел на переднее сиденье машины, сеттер удобно устроился на заднем. Мачеха включила радио, а Мартин, откинувшись на спинку сиденья, размышлял о своих хорьках. Надо будет подыскать им новое место, какую-нибудь ферму, учителя запретили держать зверьков в пансионе. А после учебного года он привезет их домой и попробует провести совместную охоту соколов и хорьков.

Эдвард Шубридж проводил взглядом отъезжающую машину и вернулся в дом. Закрыв входную дверь, он пересек большой холл и, пройдя через деревянную дверцу, спустился по каменной лестнице вниз, где находилась его студия.

Это была большая комната с киноэкраном во всю стену и длинной низкой скамьей напротив нее. У других стен студии стояли книжные полки и шкафы, за одним из которых находилась потайная дверь в подвал.

Шубридж сел и включил проектор. Минут пятнадцать он смотрел любительскую пленку, иногда останавливая ее на каком-нибудь кадре и делая пометки в блокноте. Фильм был снят с заднего сиденья автомобиля; частично съемка велась с довольно близкого расстояния, но в основном — при помощи длиннофокусных объективов. В кадре был пожилой человек лет шестидесяти пяти, приятный, с властными манерами, интеллигентной наружности.

Пленка кончилась. Шубридж развернул на столе мелкомасштабную карту местности, сверху наложил лист прозрачной бумаги и стал не торопясь переносить дороги, которые вели к интересующему его месту. Целиком углубившись в работу, он оставался настороже и чутко ко всему прислушивался, готовый в любой момент зафиксировать незнакомые звуки и быстро отреагировать на них. Хотя ему было далеко за тридцать, любой ровесник мог позавидовать этому голубоглазому, подтянутому блондину — он без труда пробегал дистанцию в двадцать миль вокруг соседних холмов. Он специально развил в себе нечувствительность к боли, повинуясь лишь командам собственного рассудка. В жизни он был привязан только к сыну и второй жене. Смерть первой, когда их малышу шел четвертый год, стала для него освобождением.

Через две недели он сделает последний шаг к полной независимости от этого мира. И ничто не остановит его на этом пути — даже если понадобится отнять у кого-то жизнь, придется пойти на это. Самый опасный из всех живых существ — умный, жестокий мечтатель, возжелавший достичь для себя рая на земле. Если бы его назвали сумасшедшим, он бы не стал отрицать, но добавил бы, что скорее согласится жить по законам собственного безумия, чем по нормам так называемого цивилизованного общества.