Из единой любви к Отечеству - Валентин Пушкин

- Сотенный начальник! - окликнул поручик.

- Здесь, здесь я, - ответил голос из амбара, и в воротах показался плотный мужчина в расстегнутом кафтане и с заспанным лицом.

- А, это вы, господин поручик! Ну что, какие новости? Скоро ли в бой? А то у моих молодцов руки от самого Петербурга чешутся. Да, видать, правду говорили, что с выбором ангела-хранителя нам не повезло. Их сиятельство все больше назад смотрит да каждый свой шаг со столицей сверяет, а она - за шесть сот верст, а Полоцк-то рядом. И числом мы теперь сильны, да, видать, умения надо подзанять.

- Вам бы, Копейкин, прежде чем хулу возводить на начальство, терпением следовало бы запастись. Штурм Полоцка - не штурм снежного города на Урестовских островах на масленицу. Со спеху можно и шею сломать. К крепости сей с умом надо подойти.

- А когда его нет?

- Опять вы за свое! Вот выполните лучше приказание генерала. Накормите, обогрейте и расположите поудобнее женщину о ребятишками. Да позаботьтесь, чтобы ни один волос с ее головы не упал. Вы отвечаете за нее перед графом.

Только теперь Копейкин разглядел, что в нескольких шага от поручика стоит женщина и держит за руки детей. "Женщина в дружине? Случай невероятный! Да и примета дурная", - такие мысли мгновенно пронеслись в голове у Копейкина. Но приказ Властова и ответственность перед командиром корпуса за жизнь знакомой ему женщины настроили его на деловой тон.

- Я уступлю ей свое место в амбаре. Покорнейше прошу, сударыня. Не хоромы, как видите, зато не каплет. Располагайтесь. Будьте спокойны, поручик. Мои мужички грубы только с неприятелем.

Через десяток минут Бориска и Манятка с жадностью уплетать наваристую кашу, похрустывали сухарями и искоса посматривали на громадного денщика Копейкина, почему-то стоявшего перед опустошавшей котелок троицей навытяжку и не проронившего ни слова до конца трапезы.

После ужина Федора уложила детей, и только когда они сладко засопели, изредка вздрагивая во сне, почувствовала, как усталость зажала тело словно в тиски, сковала веки.

* * *

С неделю прожила Федора в лагере ополченцев. Ее наблюдательный глаз замечал многое. Эти люди, по всей вероятности взявшие в руки оружие совсем недавно, выглядевшие суровыми и недоступными, на самом деле оказались простодушными, добрыми и необычайно заботливыми.

Таким был и денщик Копейкина, в больших руках которого солидный солдатский котелок казался кружкой небольших размеров, и всякий раз, когда он нес его, Федора опасалась, что вот-вот он раздавит его и лишит детей наваристой каши.

- Степаном зовут меня, а по фамилии Железное, стало быть, представился денщик гулким басом, от которого Федоре стало не по себе.

- Мужа моего тоже Степаном звали, а я Федора.

- Ты не пужайся, Федорушка, и деткам накажи то же. Это мне в наследство от отца досталось и плоть и глас громоподобный. А я на своем веку и мухи не обидел. Не чаял, не гадал, что и воевать мне суждено. И все более по кузнечной части воинству расейскому служил, штыки да пики ковал, а теперь самому пришлось взять оружие в руки да податься в ополчение. От самого Петербургу идем, а вот сразиться с французом не довелось. А тебя-то каким ветром к нам занесло?

- То мой секрет. По надобности я здесь. Больше тебе ничего не скажу. Не велено.

- Прослышали наши мужики, будто ты к французу в тыл ходку делала и погибели чудом избежала с детьми? Не страшно ли, Федорушка?

- Разве до страху нонче, когда все кругом рушится.

- И то верно. Прими-ка от наших дружинников сахарку да хлебушка. Вот тут детишкам ягодки, мы из них кисель варим. Сальца раздобыли у деревенских для семейства твоего. Дай-ка заберу одежду ребячью - ее Гришка Прядкин, известный на всю петроградскую сторону портной, враз в порядок приведет. Обувку тоже подправят им, и на это дело у нас умелец имеется. Васька Лыков всей дружине сапоги латает.

- Неужто вы и в самом деле из Петербурга?

- Из него самого и есть.

- Небось царя каждодневно видите?

- Эк, куда взяла! На то он и царь, что его больше в уме держать должно да на портрет молиться...

Федору приняли в боевую семью, жившую законами военного времени. Дружинники, словно дети, резвились с Маняшкой и Бориской, угощали их сахаром, готовили ягодные кисели, рассказывали сказки, были предупредительны и обходительны с Федорой.

Она наблюдала, как каждое утро лагерь, замиравший на ночь, оживал, лишь только раздавался сигнал к побудке. Команды выполнялись без суеты, во всем чувствовалась организация и порядок. Ополченцы стройными колоннами уходили и возвращались с учений, Начинали день с песней. Она звучала размашисто, звонко. Запевалы, соперничая друг о другом, высокими голосами выводили запев:

Не труба трубит звонка золота...

Его дружно подхватывал строй:

Ох, вы русские добры молодцы!

Вы хватайте сабли острые,

Ведь идет злодей на святую Русь.

А по вечерам Федора слушала протяжные, совсем незнакомые ей песни. Они щемили сердце и наполняли его какой-то безысходностью, и все же жила в них вера в справедливость и надежда на лучшее будущее. Каким-то оно будет у нее?

Федора не раз задавала себе этот вопрос и не могла ответить на него сразу. Она ждала прихода каждого дня с опаской. За то время, что она провела в лагере, она, как и все, ждала с нетерпением, что наконец будет дан приказ, и корпус выступит в поход. Ее дважды вызывал Властов. Он был с ней мягок и любезен, как и при первой встрече, но всякий раз при виде ее с грустью вздыхал.

Федоре было невдомек, что в душе генерала происходила глубокая внутренняя борьба. Сведения, доставленные ею, были ценны, но ценность их ослабевала по мере оттяжки наступления на Полоцк. Строить расчеты в надежде на бездеятельность и беспечность французов было преступно и непростительно. Властов бы я почитателем Якова Петровича Кульнева, которого недаром называли учеником Суворова. Но с его славной смертью под Клятицами в корпусном командовании будто поселился дух французобоязни и слово "наступление" произносилось лишь горячими головами, которых обрывали запасенной фразой: "Волею, данною мне государем..." "А ведь поддержи Витгенштейн в июле Кульнева всем корпусом, - размышлял Властов, - тогда вместо обоза достался бы нам Полоцк. Хотя всем известно, что граф даже эту победу приписал себе".

Пластову нелегко было сообщать Федоре о том, что сведения ев устарели, скрепя сердце он решился предложить ей вновь отправиться в опасный путь.

IV

На атом большаке Федоре была знакома каждая выбоина, каждый поворот, каждый перелесок. Иногда ей казалось, что хаживала она по нему всю жизнь. Еще от отца слышала она, что ведет он в столицу и начинается от самого дворца, где живет император. Только проложил его не ныне здравствующий Александр Павлович, а его бабушка Екатерина II, уважавшая скоропалительные наезды в отдаленные вотчины государства российского, любившая петлять в политике и жизни, но в силу своего происхождения привыкшая к изысканности пейзажей и прямолинейности дорог. Только, как говорил батюшка, обманывали государыню вельможи и придворные холуи, будто стервятники налетавшие в деревни и сгонявшие мужиков на невиданное на селе дело: возить на подводах развесистые липы, вкапывать их по краям дороги с тем, чтобы как только минует их пышная кавалькада, перевезти на новое место, чтобы ласкали они взор императрицы.