Мир наступил не сразу - Александр Зуев

Они обогнули школу и вошли во двор. И как только оказались в этом обширном хозяйственном дворе с сараем и хлевом, с поленницами и Велик увидел крыльцо, ведущее в квартиру учителей, так сразу вспомнилось не такое уж далекое по времени, но как будто из древней истории: волостной старшина Кузя Единоличник со своим сыном грузят дрова на сани, на крыльце — Мурка, она все заговаривает с Колькой, и это страшно злит Велика; а потом, когда эти двое уехали, — прыжок на крыльцо и выволочка Мурке. Особенно старался Степка, так старался, что Велику уж и жалко стало Мурку…

Где теперь Мурка? Когда немцы отступали и деревня, спасаясь от угона, выехала в лес, несколько семей (Кузя, его брат Иван Баян и еще кое-кто) остались на месте. В их числе была п учительница Анастасия Семеновна со своей младшей дочерью Муркой Эти семьи добровольно эвакуировались на запад. И где-то затерялись.

Сейчас, поднимаясь вслед за Зарином на крыльцо, Велик думал: знают ли Варвара и Лидия Николаевны о судьбе матери и сестры? Знают ли, что их мамаша веровала в победу фашистов и якшалась с их прислужниками?.. Да ну, откуда им знать?

Дверь открыла Лидия Николаевна.

— Ты что так долго? — вполголоса напустилась она на Заряна, не разглядев сперва, что он не один. — Ой, кто это с тобою? — В голосе ее послышалось недовольство. — Ну, проходите.

Через маленький темный коридорчик они прошли в полуосвещенную комнату, отдаленно напоминавшую деревенскую хату — из-за русской печи, но больше все-таки похожую на городское жилье: стол под скатертью, стулья вместо лавок, этажерка с учебниками в углу.

— А, Валентин, — без особой радости сказала Лидия Николаевна (полным именем учителя стали звать его после вступления в комсомол). — Ты-то чего по ночам не спишь? — Круглое темнобровое лицо ее, очень похожее на Муркино, было строго и хмуро.

Велик в смущении молчал. Но смутился он не оттого, что его отчитывала учительница, она же пионервожатая (тут ему скорее бы удивиться: ведь сегодня он не первый раз допоздна задержался в избе-читальне, с той же Лидией Николаевной они частенько напеременку читали там бабам и старикам газеты). А смутило его то, что сн понял — она недовольна его приходом, так как ждала одного Заряна.

— Ладно тебе, — заступился за него Зарян, присаживаясь к столу. — Пусть хоть погреется. А то и в школе нынче не топили по случаю воскресенья, и дома у него не Африка. И целый день в лесу на морозе в своем маршальском мундире на рыбьем меху.

Вот это зря, набычился Велик. Он терпеть не мог, когда его начинали жалеть и ахать над ним как над сироткой. Велик чувствовал себя самостоятельным, ни от кого не зависимым, а потому достаточно взрослым человеком, а такие вот всхлипывания разрушали это самочувствие и унижали. Ему казалось, что если он поддастся жалости и станет маленьким несчастным сироткой, ему не выжить в этой неласковой жизни. А тогда, значит, наверняка не выжить и Манюшке. А зачем же он тащил ее с собой, спрашивается?. Пусть бы оставалась у тетки Варьки в Белоруссии.

Слова Заряна возымели неожиданное действие. Едва он закончил фразу, открылась дверь из соседней комнаты и в ней возникла Варвара Николаевна в халате и тапочках. Наспех приглаживая раскуделившиеся волосы, она укоризненно сказала сестре:

— Эх, Лида, пора бы уж и поумнеть! Пришли гости, так надо угощать, а не демонстрировать свое испорченное настроение.

Лидия Николаевна, сидевшая рядом с Заряном, вспыхнула и, низко пригнув голову, отвернулась от него, а он, от растерянности и замешательства не зная, что делать, стал нервно выстукивать на столе какие-то несуразные дроби.

— Помоги-ка мне, Валентин, чай приготовить, — сказала Варвара Николаевна ласково.

Она поручила Велику щепать лучинки, потом — разводить на загнетке огонь. Сама тем временем заправляла чайник, отлучаясь то на печь за какой-то сушеной травой, то за водой к порогу. Когда работали рядом, учительница вполголоса разговаривала с ним.

— Все-таки, Валентин, позволь откровенно сказать тебе, что твои односельчане — весьма консервативный народ. Не пьют чай. Когда-то, в незапамятные времена, повелось так и доныне ведется.

— Но это же очень просто, — подал голос Зарян. Они с Лидией Николаевной снова сидели лицом к лицу, однако молча, прислушиваясь к речам Варвары Николаевны. — В хорошие времена в деревне всегда было молоко. Я и сам лучше выпью молочка, чем чаю.

— Верно, верно, — улыбнулась ему Варвара Николаевна. — Потому что ты и сам журавкинский консерватор. Молоко-то было, но даже в лучшие времена не у всех. А уж если говорить про нынешнее время… На десять дворов корова. И что же? Многие пьют чай?

— Ну, Варвара Николаевна… К чаю сахар нужен и заварка.

— Лучше бы с сахаром, конечно, но чай полезен и так. И заварка… Мы вот сейчас заварим шиповником и мятой, и ты убедишься, как это вкусно. Про пользу же я и не говорю. Сплошные витамины и лекарственные вещества. У вас вокруг под ногами тьма-тьмущая трав и ягод, заваривай и пей на здоровье. А здоровье сейчас ох как нужно народу: ведь шатается, с голодухи, любая никчемная хворь может повалить. И вот пожалуйста — все-таки не чаевничают. Не принято. А догадаться до простой вещи, конечно же, невозможно.

— Сдаюсь, — сказал Зарян. — Придется чай внедрять по комсомольской линии, как когда-то цари картошку.

Подкладывая лучинки в костерок. Велик украдкой поглядывал на Варвару Николаевну. У нее тоже лицо круглое, а глаза большие, как у сестры, и чем-то похожа она на Мурку (это у них, видно, фамилия сказывается). Но в отличие от пухленькой Лидии Николаевны старшая сестра вся какая-то четкая, как будто нарисована пером и не раскрашена. Все у нее строже, суше, подтянутее. И — чего совсем не было у сестры и быть не могло — на свежем, гладком, умеренно румяном лице Варвары Николаевны, приглядевшись, можно было заметить маленькие, тоненькие, будто прочерченные кончиком иголки, рисочки у губ и у глаз.

Если честно признаться, Велик с самого первого дня, с первого появления ее в их четвертом классе душевно прилепился к ней. Не то чтобы влюбился — влюблялись все поголовно в Лидию Николаевну. Для поклонения, каким он втайне удостоил свою учительницу, ее сестра не годилась именно из-за своей сдобной, свежей, юной красоты. Ему она казалась недостаточно взрослой, почти сверстницей.

Чай был действительно вкусный: духмяный, мягкий, с отдаленной тонкой кислинкой. Варвара Николаевна одарила каждого кусочком пиленого сахара и скибочкой сытнопахучего чистого хлебушка. Чаевничанье получилось царским. Правда, Велик поначалу так неловко себя чувствовал, что все эти сказочные яства и в горло не лезли: вот, явился, незваный, непрошеный, объедать людей. Но уйти было нельзя и отказаться тоже: начнут упрашивать и заставлять — получится комедия. Сни-то ведь знают, что он голодный, значит, отказывается просто для вида, ломается, короче говоря. И Велик решил: ладно, раз уж попал в такую передрягу, не дрыгайся, а держись толково — пить пей, но не жадничай, откусывай по соринке, чтоб оставить по крайней мере половину хлеба и сахара.

Это решение его несколько успокоило. А потом, расставив блюдца, а на них чашки с чаем, села за стол Варвара Николаевна, взяла разговор в свои руки и так интересно его повела, что Велик и вообще забыл о своем незваном положении.

— Вообще-то в порядке самокритики должна сказать, что я и сама изрядный консерватор, — отхлебнув из чашки и тем подав знак остальным, неторопливо заговорила она. — До войны учительствовала в Клинцовском районе. И там тоже травок и ягод кругом было полно, однако ж я заваривала только чаем. А с травками и ягодками познакомилась уже во время войны, в партизанском отряде. Познакомилась не сама, а нашелся добрый человек и раскрыл глаза. Таким добрым человеком моим была Анисья Кузьминична, наш отрядный провизор и помврача. — Она заулыбалась, и Лидия Николаевна тоже заулыбалась, и у обеих обнаружились ямочки на щеках. Велику вдруг подумалось, что о таких вот ямочках он только в книжках читал и впервые видит. — Это была обыкновенная баба, знахарка.

— Колдунья? — удивился Велик. — И ее приняли в партизаны?

— Хм. Она лечила односельчан до войны. Сделает отвар или настой нужных трав, пошепчет, и, глядишь, человек со временем выздоравливает. В деревне все считали, что действуют ее наговоры и нашептывания, а на самом-то деле действовало лекарство — этот отвар или настой. Но сама она верила, что помогает и то, и другое, и односельчане поддерживали в ней эту веру, даже, если хотите, вынуждали ее верить. Ведь верили в силу сверхъестественного, и дай она им простой отвар без наговора, они и не взяли бы — отварить или настоять траву любой может… А в партизаны она пришла с мужем, бодрым таким старичком Иваном Игнатьевичем. — И опять сестры заулыбались, вспомнив своего однополчанина. — Его конюхом пристроили, ее — санитаркой к раненым. Вернее, она сама туда попросилась. Вот у Лиды отняла это место.