Алтын-Толобас - Борис Акунин

Советник испытующе посмотрел магистру в ясные глаза и, кажется, поверил.

– Ну, то-то. Разумеется, свяжу. А со временем непременно выясню, кто – как здесь говорят – вас заказал. И тогда станет ясно, нужно ли вам ехать в Гималаи… Ничего, – Мистер Пампкин ободряюще коснулся локтя молодого человека и произнес по-русски. – Перемелется, мука будет. А также утро вечера мудренее. Отдыхайте. Я скажу, чтобы вам принесли зубную щетку и свежее белье, дам какую-нибудь из своих рубашек. В воротнике будет велика, а манжеты, должно быть, не достанут вам и до локтя, но все лучше, чем ваши лохмотья.

– Благодарю, вы очень добры, – растроганно улыбнулся Николас. – А где тут у вас туалет?

– По коридору третья дверь направо. Быть может, поужинаем вместе? У нас неплохой буфет.

– С удовольствием, – откликнулся Фандорин, уже открывший дверь, и улыбнулся еще раз, теперь смущенно. – Только должен предупредить – у меня ни пенса.

– Ничего, не разорюсь, – проворчал советник.

Пожалуй, он все-таки не был формалистом и надутым чинушей, но это ничего не меняло.

Николас быстро пробежал коридором, спустился по лестнице в вестибюль и, вежливо попрощавшись с охранником, вышел во двор.

Еще полминуты, и ажурные ворота посольства остались позади. Очень довольный своим хитроумием, Фандорин захромал прочь, навстречу опасностям и приключениям.

Ничего. Сначала честь, остальное потом.

Фантастический день подходил к концу. Стемнело, на набережной горели фонари, а на противоположном берегу реки источал сказочное сияние подсвеченный Кремль. Это очень красиво, сказал себе Николас. Вероятно, один из красивейших видов на земле. И, чтобы не впадать в романтическое настроение (что в данных обстоятельствах было бы некстати), мысленно присовокупил: чем на иллюминацию тратиться, лучше бы зарплату архивистам вовремя платили.

Ковыляя в сторону Большого Каменного моста, пытался составить план действий. Куда идти? В гостиницу? От одного воспоминания о номере, где на зеркале растопырилась паутина от пули, Николас содрогнулся. Только не туда! Там-то, скорее всего, и дожидается очкастый весельчак.

Тогда куда? К милицейскому начальнику – предлагать премию? Интересно, какую, когда в кармане ни гроша. Да и вообще, как это будет выглядеть: явится на Петровку, 38 какой-то оборванец без документов, станет требовать, чтобы его провели к начальнику уголовного розыска полковнику Нехватайло. Бред! Сон в летнюю ночь!

Николас остановился, поняв, что повел себя крайне неразумно. Нельзя путать честь с глупым гонором. Что может сделать иностранец в этой опасной стране – один, без поддержки и даже без денег?

Получалось, что выхода нет. Нужно возвращаться с повинной к многоопытному советнику по безопасности и уговаривать его, чтобы перед репатриацией он все-таки дал Фандорину возможность сговориться с главным московским сыщиком. Пампкин человек незлой и умный. Может пойти навстречу – если, конечно, не сильно рассердился на Николасов обман.

Да, может быть, еще и не хватился, ведь прошло не более пяти минут.

На набережной было пусто, только сзади раздавались неторопливые, гулкие шаги какого-то позднего прохожего. Вздохнув, Николас повернулся, чтобы идти сдаваться.

– Коляныч! – жизнерадостно возопил поздний прохожий. – Какими судьбами?

Магистр попятился.

– Ну чё ты как не родной? – как бы обиделся Очкарик (вот и стеклышки в свете фонаря блеснули, а в руке блеснуло еще и что-то металлическое пожалуй, не пистолет с глушителем, а нож или кинжал). – Не бери в голову, все там будем.

Страшный человек ускорил шаг, теперь его отделяло от Николаса не более пятидесяти футов.

Фандорин развернулся и, приволакивая ногу, побежал прочь, но медленно, слишком медленно. И ролики сломаны, не умчишься. Господи, неужели всё закончится здесь, у этой равнодушной реки, в этом чужом, недобром городе?

Послышалось стремительное приближающееся фырканье маломощного моторчика, визгливо заскрежетали тормоза. Рядом с тротуаром резко остановился малюсенький таункар – Николас знал, что эта модель называется «Ока».

Открылась дверца.

– Мотаем! – крикнул женский голос.

Фандорин, в очередной раз сбросивший балласт рефлексии, кинулся головой вперед в кабинку и скрючился на крошечном сиденье, поджав длиннющие ноги.

Автомобильчик рванулся с места, замахал незакрытой дверцей, как воробей крылышком.

Николас кое-как устроился. Сел, поджав колени к подбородку, вывернулся назад. Фигура на тротуаре послала ему воздушный поцелуй.

– Oh, my God, – вздрогнул магистр и поскорее отвернулся.

Нет, все-таки это был кошмарный сон.

– Дверь, – раздался тот же голос, что давеча выкрикнул загадочное слово «мотаем». Николас захлопнул дверцу и повернулся к своей спасительнице. Разглядел в полумраке суровый профиль с коротким, чуть вздернутым носом и упрямым подбородком. Девушка или молодая женщина, худенькая и очень маленького роста. То ли смутно знакомая, то ли на кого-то похожая, сейчас не вспомнить, на кого. На Марию Шнайдер эпохи «Last Tango in Paris»?

– Dream, midsummer night's dream [6], – пробормотал Николас, уже почти не сомневаясь, что все это ему снится.

– Ты чего, правда англичанин? – коротко взглянула на него Мария Шнайдер.

– Правда англичанин, – повторил Фандорин. – А вы кто? Как вас зовут? Маленькая женщина ответила:

– Алтын.

От такого ответа магистр сразу успокоился. Разумеется, сон. Вот и непонятный алтын из Корнелиусова завещания объявился.

Но пигалица повторила:

– Алтын – это имя. Фамилия – Мамаева. А ты-то кто? И почему этот отморозок так хочет тебя убить?

Приложение:

Лимерик, сочиненный Н.Фандориным в лифте гостиницы 14 июня около половины шестого пополудни

Мне в сражении за СаратогуДве руки оторвало и ногу.Я на койке лежу, Под себя я хожу.Повезло мне, ребята, ей-богу.

Глава шестая

Служба есть служба. Любовные обыкновения русских женщин. Поручик фон Дорн разрабатывает Диспозицию. Явление ангела.

– Куда прошь, дубина! Сказано: «Halt!» Первий десяток links! Вторий десяток rechts! Третий links! Четвертий rechts! Пяти links! Шестий rechts! Семий links! Восмий rechts! Барабан – и-и-и: тра-та-та-та, тра-та-та-та!

Корнелиус отобрал у барабанщика палочки, выстучал правильную дробь и потрепал мальчишку по вихрам: не робей, выучишься. Паренек был толковый, схватывал на лету.

Рота маршировала на Девичьем поле – дальнем плацу, расположенном за Пречистенскими воротами и Зубовской стрелецкой слободой, отрабатывала повороты плутонговыми шеренгами.

Пять месяцев усердной выучки не прошли даром. Солдаты истово стучали сапогами по и без того донельзя утоптанной земле, поворачивали лихо, глаза пучили куражно. Фон Дорн, хоть и покрикивал, но больше для порядку – был доволен. Глядя на роту, трудно было поверить, что меньше чем полгода назад большинство солдат не знали, где у них лево, а где право: левши называли правой ту руку или ногу, которой им было удобно пользоваться, а поскольку левшей в роте насчитывалось пятеро, складных экзерциций никак не выходило. Чтоб солдаты не путались, пришлось приучить их к новым словам: тот бок, где стучится сердце – links. Другой – rechts. Ничего, привыкли. Мартышку и ту выучивают в ладоши хлопать да польского танцевать.

Солдатам хорошо, они от маршировки разогрелись, морды красные, потные, а господин поручик стоя на месте изрядно продрог. К концу октября на Москве стало, как в Вюртемберге зимой, да еще и мелкий зябкий дождь с утра. Можно бы, конечно, в плащ закутаться, но что это будет за командир, будто ворона нахохленная? Посему Корнелиус стоял молодцом, в одном мундире, и только ногой отстукивал: рраз, и-и-и рраз, и-и-и рраз.

На краю плаца, как обычно, толпились зеваки. Холодный дождь московитам нипочем. Русский, если промокнет под дождем, встряхнется, как собака, и пошел себе дальше.

К зевакам Корнелиус привык. По большей части на солдатские учения, конечно, глазела чернь, но нередко пялился и какой-нибудь боярин с челядью. Вот и сейчас над толпой торчала горлатная шапка. На белом арабском скакуне сидел важный человек – высокий, костлявый, при длинной седой бороде. Вокруг спешенные дворяне, с десяток, да еще скороходы в одинаковых малиновых кафтанах. Пускай смотрят, не жалко. Развлечений в городе Москве мало, а тут тебе и барабан стучит, и солдаты стройно вышагивают. Пробовал фон Дорн под флейту маршировать – так нажаловались монашки из Новодевичьего монастыря. Нельзя флейту, соблазн.

В общем, худо ли бедно ли, но приноровился обманутый поручик фон Дорн к московской каторге. А начиналась служба так, что хуже и не бывает.

Подъемного жалованья не досталось ему вовсе – ни денег, ни соболей, ни сукна. Всё заграбастал вице-министр Федька, взамен согласившись дела о бесчестье не затевать, да еще долго чванился, пёс, еле его полковник Либенау уломал.