Елизавета и Маргарет. Частная жизнь сестер Виндзор - Эндрю Мортон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как вспоминала одна из фрейлин Елизаветы, «они чертовски возражали против него и предпочли бы, чтобы принцесса вышла замуж за титулованного аристократа, который мог легко вписаться в придворные круги, то есть за богатого английского герцога, занятого на досуге охотой, а не за иностранного принца без гроша за душой. Греческая королевская семья котировалась очень низко в королевской иерархии»10. По оценке Ласселса, Филипп был «неотесанным, невоспитанным и необразованным» выскочкой, не оказывавшим должного уважения двору. Хотя мать Филиппа родилась в Виндзорском замке, а сам он получил образование в Британии и безупречно служил британскому флоту, ему не доверяли. Он окончил не то, что следовало аристократу, то есть не Итон или Хэрроу, а школу Гордонстоун, нонконформистское и политически радикальное заведение на севере Шотландии, которым руководил немецкий еврей. Влюбленная Елизавета знала о враждебном отношении к Филиппу, но для нее это ничего не меняло.
Филипп тоже стремился к браку, но порой противодействие двора обескураживало его. Один высокопоставленный священнослужитель, который знал принца много лет, говорил: «В первое время своего ухаживания Филипп неоднократно подумывал о том, чтобы сдаться. Он предвидел, что может задохнуться от навязываемых ему ограничений, но его отговорил Маунтбеттен»11. Если иметь в виду дворцовую политику, то поддержка дяди Дикки имела свою изнанку. В глазах многих Маунтбеттен представлялся человеком напористым, сующим всюду свой нос, со слишком большим влиянием. Целью своей жизни, как многие знали, он считал укрепление позиций дома Маунтбеттенов. Позаботившись о том, чтобы племянник носил его имя, он продвигал свои династические амбиции дальше. Как вскоре стало ясно Филиппу, поддержка Маунтбеттена обернулась враждебностью тех, кто желал ослабления его влияния, например Томми Ласселса и королевы Марии. Хотя Филипп пытался быть независимым, многие при дворе смотрели на него как на протеже Маунтбеттена. Дядя Дикки так форсировал вопрос о браке своего племянника, что тот упрекал его за то, что его собственное ухаживание выглядело как «сватовство по доверенности»12.
Позиция короля была неоднозначна. Ему нравился Филипп. Он описывал его матери как умного малого, с хорошим чувством юмора и толковой головой на плечах. В то же время он ревниво стремился сохранить семейную «четверку», которая символизировала тесную связь между членами его королевской семьи, чего ему недоставало в бесправном детстве. Елизавете едва исполнилось 20 лет, она не имела никакого жизненного опыта и вполне могла поменять свое мнение о принце, узнай она его получше.
Королева Мария отмечала силу характера своей внучки. Она говорила близкой приятельнице, леди Эйрли: «Елизавета твердо знает, чего хочет. В ней есть что-то непреклонное и решительное»13. Королева же хотела счастья своей дочери, но беспокоилась, что самоуверенному, независимому и честолюбивому Филиппу будет непросто смириться с подчиненной ролью, неизбежной в браке с будущей королевой.
Маргарет, очевидно, знала, что сестра готова ждать нужного момента для благоприятного решения родителей. Кроуфи отмечала, что «между сестрами не существовало секретов. Однажды Маргарет зашла в мою комнату и принялась по своему обыкновению вертеть в руках разные вещи, брала их в руки, рассматривала и ставила на место. Затем она опустилась на колени на коврик перед камином и внезапно спросила: «Кроуфи, вам нравится Филипп?» «Очень», – ответила я. Маргарет возразила: «Но он же не англичанин. Это имеет значение?» «Он прожил здесь всю свою жизнь», – сказала я. Долгое время она молчала. А затем очень мягко сказала: «Бедная Лил, ничего не может себе позволить. Даже любви!»14 Этот разговор доказывает, что, несмотря на свою ревность и обиду по отношению к сестре, Маргарет сильно ей сочувствовала и желала счастья.
Кардинальные перемены произошли летом того года в Балморале. Однажды в сентябре на охоте Елизавета терпеливо выслеживала и в конце концов уложила королевского оленя-самца с «короной» в 12 отростков. Вполне символично, ведь на это знаменательное лето она наметила себе еще одного королевского самца. Она с нетерпением ожидала разговора между принцем Филиппом и королем, который должен был состояться в отцовском кабинете. На этой исторической встрече Филипп официально попросил у короля руки его дочери. Король ожидал этого разговора и после обсуждения с женой неохотно дал свое согласие. Но оговорил определенные условия. Он подчеркнул, что Елизавета еще очень молода для принятия такого важного решения, и настоял на том, чтобы пара подождала «по крайней мере полгода, а может, и больше, прежде чем событие будет объявлено официально»15.
Потом пара пошла на прогулку по холмам и вересковой пустоши, и там, под меланхоличный свист одинокого кроншнепа, Филипп сделал предложение. Елизавета дала согласие. Однако планов относительно оглашения не было, несмотря на большой интерес прессы. Газеты подняли такую шумиху, что в сентябре 1946 года Букингемский дворец выпустил официальное заявление, отрицающее помолвку.
В конце войны королевская семья получила приглашение посетить Южную Африку от политически умеренного правительства во главе с премьер-министром Яном Смэтсом. Король понимал, что предстоит скорое прощание с семейной «четверкой», и решил, что в путешествие на срок 14 недель отправится вся семья. Исторический визит, намеченный на зиму 1947 года, рассматривался и как средство подбодрить болеющего короля, и как возможность поблагодарить южноафриканский народ за поддержку во время войны. Придворные уверяли удрученную принцессу Елизавету, что ее пригласили не просто составить компанию родителям и совсем не для того, чтобы разлучить с Филиппом. В день ее 21-го дня рождения, который приходился на 21 апреля 1947 года, незадолго до окончания визита, ей предстояло произнести в Кейптауне одну из самых важных речей в своей жизни. Ее тема – приверженность монархии и недавно образованному Содружеству наций. Этот союз тоже мог рассматриваться как своего рода брак, однако не того рода, к которому она стремилась.
Турне оказалось последней поездкой короля за океан и последней возможностью ухватиться за иллюзию нерушимой семейной сплоченности, прежде чем публично объявить о помолвке дочери. Позже он признавался дочери: «Я так хотел, чтобы ты поехала в Южную Африку. Наша семья, наша четверка, «королевская семья» должна остаться вместе»16. Более того, и король, и королева считали, что поездка даст возможность Елизавете еще раз подумать о своем романтическом будущем безо всякого внешнего давления. Как заметил один придворный, «сомнения не оставляли ее родителей. Они не говорили «ты должна или ты не должна выходить за принца Филиппа», но спрашивали: «Ты считаешь, что тебе следует за него выходить?» Ей ничего не навязывали. Король с королевой, в сущности, сказали: «Поедем с нами в Южную Африку, а потом
