Синельников (сборник рассказов) - Лях Андрей Георгиевич

Какая такая, спрашиваю, помолвка, а внутри что-то обрывается. А как же, отвечает, Леночка выходит за Игоря Всеславина.

Что-то она там еще говорила, я не понял, отдал телефон Вудстоку – пусть в Москве английский смех послушают – и вышел на улицу, душно стало. Бреду, а сам повторяю – вот тебе съездил, вот тебе съездил. Выходит, значит. И ни одной сигареты! Ну дела, ну дела! Ай да славное море, священный Лох-Несс! Вот тебе съездил! И эта здесь, устроившись на глиссере мордой своей диапсидной. Черт тебя принес, холеру, из твоего мезозоя! Жил бы себе как человек. Подвинься, птеродактиль.

Ну, Игорь Всеславин, конечно, слов нет, одни ботинки – три моих стипендии. Помолвка. Ну, правильно, вывали язычино. Что за судьба – одним страшилищам я по душе. А думал – возвращаюсь, встреча, а дальше почему-то представлялось так: лежу я больной, открывается дверь, входит Елена с разными авоськами и говорит: «Ах ты мой бедный, ну как ты тут без меня, посмотри, что я тебе принесла». Кто мне теперь такое скажет? Баба Настя? Она-то, конечно, скажет, потому что я ей вообще вместо сына, но ведь это баба Настя.

Рассопелась. Ясное дело, ноздри – голова пролезет. Нет уж, хватит, сама чешись. Пора мне идти, там шеф, небось обзвонился, ничего я на этой железяке не высижу. И ты за мной? Ну пошли, подруга дней моих суровых. Даже на задних лапах умеешь. Смеялся бы, ей-богу, кабы плакать не хотелось.

Подхожу к дому – снизу слышно, как там Вудсток похохатывает; возле крыльца – лендровер и около него – белокурая Джин с великим Френсисом. Гляжу, выражение и цвет лиц разительно меняются и обозначается тенденция к бегству. Вам-то чем не угодил? Какой тиранозаврус? Вы сигарет привезли?

НЛО

Я где-то перепутал. В прошлый раз я свернул налево сразу за мостом, у мастерских, там метров триста по грунтовой дороге, потом по проселку через лес, как-то складно перебрался по буеракам на другой проселок, снова на шоссе, и через полчаса – Талеж, город молодых физиков. Или химиков.

Но сегодня вышла какая-то ерунда. До лесного проселка я добрался легко, и гнал по нему без всякой задней мысли, пока не сообразил, что что-то слишком долго еду, и овраги слева – не было такого. Поворачивать назад не хотелось, прикинул и решил, что рано или поздно, но в шоссе я упрусь.

Но шоссе как сквозь землю провалилось, проклятый просёлок заворачивал то на север, то на восток, «виллис» прыгал на кочках, и вдруг лес отпал назад, и я вылетел то ли на пустошь, то ли на вырубку.

Ни черта понять не могу. Остановил машину, осмотрелся. Далеко впереди лес – как ниточка, налево как будто обрыв – неужели до реки долетел? вокруг поле не поле, пастбище с тропинками. Откуда здесь такая дикая степь? Не в Сибири же, слава богу.

Короче, нужно возвращаться к началу, пока не поздно. Сел на место, повернул ключ зажигания – что такое? Еще раз. Гробовое молчание. Так. Посмотрел на часы – шесть. Скоро начнет смеркаться.

Я открыл дверцу, свесил ноги, открыл свежую пачку. В мотор не полез. Я эту коробку изучил досконально – либо заводится с пол-оборота, либо развинчивай до основания. Колымага, конечно, фантастическая, купил у одного золотаря-самоучки на гонорар от последнего английского издания; тот умелец собрал ее из не поймешь каких студебеккеров и мерседесов – ручная работа, двенадцатый век.

Ехал-то я на свадьбу. Не на свою, конечно. Варвара, теть-Настина племянница, уехала в этот самый Талеж по распределению, оставив мне на память без суда и драки свои двадцать четыре метра, а через полгода прислала письмо, что выходит замуж по любви, за гравера, да вдобавок слепого. Вот это я никак в толк взять не могу. Как это – гравер и слепой? Мой вертолет должен был составить самую существенную часть свадебного поезда. Посмотрим, сказал гравер.

Никакого желания шевелиться у меня не было. Странно как вообще раскачался на эту поездку, не надо было бы. Что ж, теперь сижу, курю в неведомом месте, сердце чаще не бьется. Я еще десять раз подумаю, прежде чем начну отсюда выбираться. Вы не удивляйтесь, я все объясню.

Елена-то моя умерла, вот какая штука. Когда она вышла за этого Всеславина, я еще подумал: ну все, тут мне и крышка. Ничего подобного. Доучились, практика, госы, и после диплома поехали они, оригиналы, в свадебное путешествие на Тянь-Шань, в тот самый забытый богом Санговар, откуда все и началось. О ту пору я держался. Орел орлом.

Потом сказали – лавина. Вот когда во мне все оборвалось. Но и это оказалось еще не конец, кое-что было приготовлено похлеще. Я не помню Елениного отца, но мать была очень милая женщина, даже как-то кормила меня пару раз. Вдруг – месяца два уже прошло – звонит она мне и потухшим теперь своим голосом говорит: зайди.

До того мне сделалось страшно – как никогда в жизни. Ладно, пошел. Она мне сказала – подняли машину, в которой… понятно. Тел не нашли, но уцелевшие вещи прислали, среди них одна книга – мое имя написано на первой странице. Вот, могу забрать.

Это была «Экология» Одума. Та самая, что я когда-то оставил парням на перевале. Ее не было и не могло быть в машине, когда та падала в пропасть. И в жизни я книг не подписывал. Ее положили потом. Как визитную карточку. Мол, привет. Мол, знай. Я смотрел на нее, по коже у меня продирал мороз, и комната с книжными шкафами и столом, и сама книга поехали от меня куда-то и в конце концов уехали так далеко, что стало казаться, будто я смотрю на них в перевернутый бинокль, и дальше помню плохо.

Почему-то я очутился на полу, на одну руку мне навалилась Еленина мать, на другую какой-то парень – кто такой, до сих пор не знаю, а бабушка, родоначальница всей их медицинской династии, вливала мне в рот какую-то транквилизаторную дрянь.

Бушевал я недолго. Впал в летаргию. В это время вышла моя книга о Лох-Нессе, я еще раз съездил в Англию, работал в одном НИИ, хотя какая там работа, все как в тумане. Должен был еще раз лететь к Расселу в Лондон, но не выпустили.

Да, каюсь, пил. Деньги были, что бы и не пить? Бросал, начинал снова, осень, зима, весна; ходил на службу, а держали меня только потому, что я «тот самый Синельников». Приходил, уходил, никого, ничего. Вот Варвара письмо и прислала. Но, кажется, в Глубинной или какой там книге кто-то против моей фамилии поставил точку, и жизнь моя заглохла, словно этот винегрет из запчастей, на котором я ехал. У него колеса на спицах, вот и представьте. Логически рассуждая, мне бы самое время помереть. Но, видно, и впрямь вышла опечатка. Я выплюнул догоревший до фильтра окурок, встал и взялся за капот. Но вдруг кольнуло.

В наше время есть классическое объяснение, отчего зажигание выключается без всякой видимой причины. Объяснение самое что ни на есть синельниковское – есть теперь такое выражение. Только я подумал про это, сразу мне стало нехорошо и тошно; я оперся на самоварные эти ручки над радиатором, потом повернулся, не поднимая головы, и смотрел на траву и свои стофунтовые «доминионы». Потом все-таки взглянул на небо.

Чуть не заплакал, да можно сказать, что и заплакал. Ну не знаю я, не ведаю, за какие такие грехи все это на мою голову; какой я такой особенный человек, чтобы мне вот так, не жалея сил, жизнь ломать. Сел снова за руль, подергал еще разок зажигание. Как же. Сейчас тебе.

Спускалась эта штука довольно быстро, и по краям кое-где светилась. Ни на какую тарелку, блюдце, стакан похожа не была, лепешка лепешкой, и размером никак не меньше этой поляны, на которой я стоял, то есть километров за пять ручаться можно.

Вот зависла, и ближе к центру зажегся вроде как прожектор, в землю уперлась колонна молочно-белого света. Из нее вышли двое и скорым шагом направились ко мне. Идти им было метров семьдесят, и за это время я на удивление много успел передумать. Роста они были каждый метра за два, сложены как боги, все с ног до головы залиты в какую-то черную блестящую пленку. Лиц нет. То есть что-то есть, будто бы маска, точно такая же черная как и все, без всякого перехода.