Очерки японской литературы - Николай Конрад

Однако, не этот весьма, по-видимому, несовершенный и специфический материал лег в основу «Кодзики». Глав­ным источником всего содержания этой «Записи о делах древности» послужила устная традиция, сказания аэдов. Устное предание образовало основную ткань всего пове­ствования. И здесь мы сталкиваемся с одним из интерес­нейших и вместе с тем мало освещенным вопросом о япон­ской былевой словесности, с проблемой японского эпиче­ского творчества.

Вторая часть раздела говорит о некоем Хиэда Арэ: «Лет ему было двадцать восемь; был он вещ и прозорлив; и все, что видели его глаза, он рассказывал устами; и все, что касалось его ушей, он запечатлевал в сердце». Иными сло­вами, мы находимся пред лицом японского аэда. Профессор Куроита, рассуждая как историк, указывает на существо­вание особой корпорации наследственных рассказчиков, «катарибэ»,— живых хранителей преданий и традиций. И «сказания», по его мнению, содержали в себе целый ряд исторических элементов, и именно из них по преимуществу и составилось впоследствии историческое повествование «Кодзики».

Однако эти катарибэ были не только представителями живой истории; они были, несомненно, и первыми деяте­лями японской литературы, выразителями японской на­родной словесности, основателями былевого эпоса. Они были в полном смысле этого слова японскими аэдамн, то есть хранителями не только содержания сказания, но и его словесного материала, то есть древнего языка, как в его ко­личественном богатстве, так и в его «сказительной»; ритми­ке, ритмике и, может быть, даже мелодике. Исходя из позд­нейших, но аналогичных явлений на японской почве (на­пример, рапсоды «Бива-бодзу»), можно почти с уверен­ностью сказать, что их «катари», «сказ», представлял собой особого вида ритмизованную и мелодически обрабо­танную прозу. Точно так же ясно и содержание их «сказа»: им была прежде всего мифологическая, а затем п героиче­ская сага. Катарибэ впервые приобщили родную мифоло­гию к поэзии, наложили руку на мифологический материал и создали музыкально-словесную аэду, своеобразную японскую эпопею. И так как в основе «Кодзики» лежит прежде всего материал, прошедший через аэдов, и сами эти «Записи о делах древности» переходят из области исто­рической и религиозно-культовой литературы в сферу литературы художественной, «Кодзики» не только священная книга синтоизма, не только древнейший историографический памятник, но и первая по време­ни подлинная эпопея Японии. Сказания об Аматэрасу и Сусаноо — образец подлинного мифологического эпоса, со всеми его материальными и формальными атрибу­тами.

Кем является тот аэд Хиэда-но Арэ, о котором упоми­нает Ясумаро? Японским Гомером? Если и так, то в том же смысле, в каком понимают Гомера теперь: не в качестве автора знаменитых поэм, но как главного творца тех эпо­пей, которые распевались гомеридами, с той только разни­цей, что у греков этот образ — результат своеобразного олицетворения процесса кристаллизации вокруг одного облика различных сведений об отдельных певцах, в то время как у японцев этот Арэ, по-видимому, совершенно реальная личность, по всей вероятности,— знаменитый придворный аэд времен Тэмму, бережно вмещавший в сво­ей памяти все, что передавала традиция с самого «века богов». Ясумаро гиперболически рисует его память, но еще Платон сказал, что при отсутствии письменности память у людей бывает особо мощна и вместительна.

Почин Тэмму, надо думать, привел только к тому ре­зультату, что был намечен, так сказать, канонический ма­териал этой былевой словесности, намечена ортодоксальная линия традиции мифологического и героического эпоса. Его же письменная фиксация, его обработка в связное повествование — все это должно было стать делом рук не столько «Гомера», пенца-сказителя, выразителя главным образом не личного, но коллективного начала, сколько от­дельного поэта, человека с явно проявленной индивидуаль­ностью, подлинного создателя уже не отдельных эпопей и даже не циклов, но целой поэмы — в глазах одних, исто­рии — в глазах других, Священного писания — в глазах третьих. Словом, нужен был редактор, индивидуальный деятель-поэт, примерно вроде того, чья рука чувствуется в греческих поэмах. Эпический цикл, пусть и достаточно сформировавшийся в памяти и устах Арэ, должен был При­пять окончательную обработку, то есть быть подвергнут действию особых литературных законов в руках особого лица. И таковым лицом явился автор «Предисловия» — Ясумаро.

4

Этой самой работе Ясумаро посвящает четвертый раз­дел «Предисловия», являющийся по закону китайской сюжетной композиции такого рода литературных произве­дений воистину «восполнением» предшествующего изло­жения: тот материал, который лег в основу «Кодзики», охарактеризован достаточно ясно; лица, которым принад­лежит основная роль в деле создания этого произведения, обрисованы в разделе третьем. И теперь Ясумаро остается только набросать картину окончательного завершения ра­боты. Это произошло уже в правление императрицы Гэммё (707—715), через четверть века после Тэмму.

И этот раздел, подобно предыдущим, слагается из двух­отдельных частей. Первая содержит восславление самой императрицы и ее царствования, вторая повествует уже о самом процессе окончательного создания «Кодзики».

Ода в честь Гэммё совершенно естественна в устах почтительного подданного-современника и к тому же еще исполнителя велений своей государыни; она же необходи­ма и стилистически, как параллель к оде в честь Тэмму. Автор, китайский стилист, прекрасно знал этот закон риторического параллелизма и провел его добросовестно п обстоятельно, вплоть даже до фигурирующих в обоих слу­чаях, имен древних китайских государей.

Во второй части Ясумаро обрисовывает Гэммё как верную последовательницу Тэмму, озабоченную теми же стремлениями «исправить» и «сохранить», что и тот. Автор вкладывает ей в уста повеление ему, Ясумаро, приступить к записи и обработке того материала, который хранился в памяти Арэ. Таким образом, мы подходим к тому чело­веку, который явился действительным автором «Кодзики» как письменного памятника — с одной стороны, и литера­турной эпопеи — с другой.

Ясумаро, несомненно, замечательный человек для своего времени. Наряду с автором «Нихонги» — принцем Тонэри он является величайшим писателем эпохи Пара, одним из великих литературных деятелей Японии вообще и помимо всего, наряду с тем же Тонэри, наиболее просве­щенным человеком древней Японии. Он не только высоко­образованный по тогдашнему масштабу человек, не только талантливый писатель и исследователь, но и культурный мыслитель. Охватить всю огромную и сырую массу япон­ских сказаний, найти в ней связующие нити, изложить все в связном повествовании и, главное, пронизать все изло­жение особой, до конца выдержанной идеологией,— для этого был нужен недюжинный ум и широкий кругозор.

5

Пятый и последний раздел «Предисловия» посвящен уже описанию той работы, которую проделал Ясумаро. Автор касается здесь трех пунктов: во-первых, говорит об языке, которым он пользовался в своем «записывании» сказаний; во-вторых, о характере своей обработки мате­риала; и, в-третьих, о содержании и плане своего труда. Таким образом, задача «Предисловия» оказывается выпол­ненной до конца: предлагаемое произведение целиком объяснено, и читатель достаточно подготовлен к его вос­приятию.

Первый пункт, которого касается Ясумаро, чрезвычай­но важен в чисто научном отношении. Благодаря системе записывания, принятой Ясумаро, в «Кодзики» мы имеем документ первостепенной филологической ценности: «Код­зики» прежде всего памятник древнего японского языка; она сохранила для нас тот языковой строй, который суще­ствовал в VIII веке и, конечно, значительно раньше (если принять в расчет языковой традиционализм аэдов). Соб­ственной системы письменности тогда еще не было. Если в Японии как-нибудь и писали, то только по-китайски. Японской литературы еще не существовало. И вот Ясумаро делает смелую попытку использовать китайское иерог­лифическое письмо фонетически, то есть пользуется иероглифами как слоговой азбукой. Разумеется, он не до конца выдержал этот принцип; его работа написана сме­шанным способом: с использованием то идеографической, то фонетической стороны китайских знаков, что создает, между прочим, неимоверные затруднения при расшифров­ке текста «Кодзики», по тем не менее, благодаря его изо­бретению, мы сохраняем целый ряд японских слов, и в первую очередь все имена божеств.

Свое личное участие в работе над созданием свода ска­заний Ясумаро определяет как снабжение «объяснениями там, где смысл слова был трудно различим». Конечно, ха­рактер самого материала, над которым работал Ясумаро, препятствовал особой свободе обращения с текстом; чисто же этикетная скромность автора принуждает его как можно меньше говорить о себе; но все-таки за этой коро­тенькой фразой кроется обширный смысл: в Ясумаро мы должны усматривать истинного творца «Кодзики» — не как материала, но как литературного произведения.