Просто секс и ничего личного - Стася Андриевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока Ирка ходит по музею моих понтов, я выгребаю из шкафа свои шмотки, шустро сортирую на две кучи: что попроще для себя и бренды на продажу. Сюда же сумочки и обувь.
— Ничего себе! — охает за спиной Ирка. — Да тут можно целый секонд-бутик открыть!
— Ты погоди, там ещё и у Серого кое-что есть!
— А вот с этим бы я не рисковала. Одно дело, когда ты забираешь своё и совсем другое — когда тыришь личные вещи мужа. А тебе ещё имущество с ним делить, не забывай! Не надо давать ему шанс отсудить больше.
— Ну знаешь, — достаю я пиджак от Картье, — вот это, например, ему покупала я, на свои кровные, когда он ещё и понятия не имел, что такое качество и стиль. В кредит, между прочим. Почти полгода выплачивала потом!
— Ну… — кажется, Ирка с трудом сдерживается, чтобы не крутнуть пальцем у виска, — у богатых свои причуды.
— Ой, только не начинай! Это было давно. Я тогда тяжело отходила от прошлой жизни и за отсутствие лейбла меня терзали комплексы. Сейчас уже проще. Даже последними коллекциями похвастать не могу, сплошные дисконты… Вот, кстати, — выуживаю из шкафа льняные штаны мужа с ручными стежками по боковым швам, — Габриеле Пазини, оригиналы сто процентов, прямиком из модного дома в Италии. Его любимые, кстати. А покупал кто, угадай?
— Ну а он-то тебе хоть что-нибудь дарил?
— А то! Обещания и комплексы по поводу маленьких сисек!
— Чего-о-о? Да где маленькие-то? Даже я вижу, что полноценная двойка у тебя.
— А ему мало, прикинь! Ему надо чтобы как у порнодив — шары. Он даже обещал мне оплатить операцию по увеличению. Ну, собственно, и всё. Никаких других подарков, кроме бла-бла-бла, не было. У нас же типа современная семья, и он, якобы, меня полностью содержит, понимаешь? И плевать, что это лишь потому, что моя зарплата целиком уходит на кредиты. Представляешь, у меня иногда даже деньги на карте в ноль кончаются, только потому что он забыл подкинуть! И мне приходится звонить ему и просить. И он переводит, конечно, но с таким, знаешь, чувством собственной охрененной значимости… Господи, — сажусь на кровать, сжимая проклятые брюки в руках, — как я вообще в него вляпалась? Зачем, а?
— Любовь зла, это факт. Ты же его любила?
— Не знаю. Раньше думала да, а теперь сильно сомневаюсь. Скорее пыталась доказать, что могу не хуже остальных. И, главное — сама, без папулиных протекций! А знаешь, что… — Вскакиваю, встряхиваю брюки в вытянутых руках. — Я не буду это забирать! Пусть носит, сколько влезет и вспоминает меня! Тащи краску!
И вот в тот самый момент, когда я, вымазывая ладони душистым акрилом, самозабвенно оставляю отпечатки на самых любимых и дорогих мужниных шмотках, Ирка вдруг предупреждающе тянет:
— Ли-и-с… — и отступает на полшага назад.
Я оборачиваюсь. Вот карга старая! Ну, соседка, которая сверху. Она стуканула, больше некому!
Сергей стоит на пороге комнаты и, сунув руки в карманы, хмуро смотрит на кучу моих шмоток и безнадёжно испорченные свои.
— Веселишься, любимая?
— А то! — сдунув с лица прядь, воинственно распрямляю я плечи. — А что, есть претензии?
— Нет, что ты! Как я могу. Просто обидно, что меня не позвала. Я ведь тоже люблю… развлекаться! — Хватает вдруг сразу две банки с краской и щедро обливает кучу моих шмоток.
Я впадаю в ступор. Хлопаю ртом, издаю странные звуки… и вдруг срываюсь!
Кажется, сначала это сумочка на длинном ремешке, и я луплю ею мужа, а вокруг разлетаются нежно пахнущие жасмином брызги цвета «сиреневый туман» и «манговые сливки» Потом в ход идут статуэтки с полки — нежнейший китайский фарфор и настоящая антикварная советская керамика с блошиного рынка. Они бьются так легко и звонко, что это похоже на праздничный перезвон. А муж так резво уворачивается — будто бы исполняет виртуозные балетные па. И орёт:
— Алиса, прекрати! Это уже не смешно, слышишь! Сейчас же прекрати! Истеричка!
— Скотина! — не остаюсь я в долгу. — Ты мне в верности клялся! А я верила! Тебе! Кобелю! Проклятому! Я верила тебе, сволочь! Я тебе верила… Верила…
И меня вдруг замыкает на этом бесконечном «Верила» Оно вырывается уже против воли, с рыданиями и судорожными всхлипами, а я всё не могу остановиться. Сергей бросается ко мне, пытается обнять:
— Лисёнок, ну успокойся! Ну пожалуйста, просто послушай меня!
— Я верила тебе… Верила…
— Ну перестань, милая!
— Ша! — резко, словно удар боевой шашкой, вклинивается вдруг между нами Ирка. Хватает меня за плечи, тянет на себя. — Отстань от неё, олень!
— Ты ещё кто? — злится, не отпуская моих рук, муж. — Группа поддержки? Проваливай! Я хочу поговорить со своей женой наедине!
— Всё что ты мог, ты уже сделал в прошлую пятницу, придурок! А теперь просто отвали! — И она так решительно его пихает, что он отлетает к стене. Ударяется плечом, трёт его, но вступать в драку с гневной амазонкой не рискует, лишь бормочет:
— Дурдом какой-то! — и ретируется из комнаты.
А я попадаю наконец в объятия подруги и реву в её солидный бюст:
— Я верила ему, Ир! Я так верила!..
И эта истерика много-много больше, чем изменивший муж. Это боль обманутой десятилетней девочки, самый любимый и лучший на свете папа которой в один прекрасный день оставил их с мамой ради другой женщины. Это горькие мамины, ставшие вдруг своими собственными слезы. Предательство близкого человека, ударившее под дых с новой силой! Очередной крах едва-едва воскресшей способности доверять. И парализующий страх верить кому бы то ни было впредь…
Наконец слёзы кончаются. Я выползаю из Иркиных рук, сморкаюсь в какой-то безнадёжно испорченный бренд… И понимаю вдруг, что вместе с застарелой болью, из меня, кажется, выплакались и последние крохи «хорошей девочки» А иначе — почему так хочется жертвенной крови?
— Где он? — голос звучит спокойно, даже бесцветно. — Ушёл?
— Понятия не имею! По мне так пусть хоть сдохнет! А ты… — Ирка встревоженно наблюдает, как я поднимаюсь и, выудив из кучи невесомый словно дымка лавандовый сарафан на тонких лямках и с глубоким легкомысленным декольте, переодеваюсь. — Погоди, надеюсь, ты не
