Координаты неизвестны - Юрий Колесников

Поднялись дружно, без обычной раскачки, но по всему было видно, что люди напрягают последние силы. Только Васин и Гороховский поднялись последними и оказались в хвосте цепочки. Друг за другом по склону обрыва начали спускаться вниз, к реке. Снег здесь был по пояс. Преодолеть его казалось немыслимо трудно. Головные менялись чуть ли не через каждые пять шагов, иной раз продвигались ползком, поминутно приподнимаясь на руках, чтобы оглядеться по сторонам. Ведь именно тут проходила линия немецкого кольца, окружавшего партизанский край.

Противоположный берег был более пологим. Первым по склону вскарабкался Изотов, за ним радист и оба шифровальщика. Ефимов отстал и взобрался на склон вконец измученный. Все распластались на снегу тут же, за первым рядом молодого ельника, что тянулся в полусотне метров от векового массива.

Стало уже совсем светло, но Ефимов не мог подняться, чтобы осмотреться кругом, проверить, все ли собрались. Он, как и другие, лежал на снегу, откинувшись навзничь, раскинув руки и ноги, и учащенно дышал широко раскрытым ртом. Перед глазами плыли разноцветные круги, к горлу подступала тошнота. Было так плохо, что он с ужасом подумал: «Ведь вырвались и… неужели это конец?» Тянуло сесть, казалось, что только в этом теперь спасение. Медленно повернулся он на бок, стал приподыматься и тут впервые недобрым словом помянул тянувшую его к земле «крутилку». После долгих усилий ему удалось сесть. В первое мгновение все поплыло перед глазами, он зажмурился, потом открыл глаза и опять зажмурился… С каждым разом окружающие предметы проступали все отчетливее, и наконец, когда все встало на свои места, он увидел, как посреди реки, то вставая, то падая, передвигались два человека. Немного впереди их шел третий. Ефимов узнал в нем Васина. Стало быть, те двое — Гороховский и Лора. После смерти радиста она не отходила от Гороховского, опасаясь, что и с ним может случиться непоправимое.

За минувшую ночь Ефимов особенно ослаб. Его не покидали дурные мысли. Теперь немцы рядом, а он неспособен даже держать автомат в руках, да и что толку в автомате, если патронов осталось раз, два и обчелся. Но в груди еще тлел огонек надежды, порою он разгорался сильнее, и мрачные мысли отступали. Так хотелось снова почувствовать себя сильным, здоровым, способным бороться.

Подошла наконец и Лора. Ее миловидное румяное лицо стало неузнаваемо — осунулось, побледнело, из-под съехавшей набок ушанки свисали растрепанные волосы. Она взглянула на Ефимова глубоко запавшими, усталыми глазами и, проходя мимо, сказала:

— Сил нет таскать Гороховского. Оставила его внизу с Васиным. Больше не могу…

Было тихо, кружились снежинки. Над хатами вился сероватый думок — село просыпалось. Становилось светлее, Ефимов уже различал изгороди. Беспокоило, что Васин и Гороховский все еще где-то внизу, на открытом месте, что их могут заметить. Наконец и они вскарабкались на склон. Ефимов молча пропустил их мимо себя, поднялся и только теперь сообразил, что пришедшие раньше могли уснуть. Так оно и оказалось. Он стал тормошить одного, другого, но безрезультатно. Лишь Изотов, чуть приоткрыв один глаз, раздраженно спросил:

— Ну, что?

— Петь, а Петь! Надо углубиться хотя бы на сотню метров, будет безопаснее… Здесь могут обнаружить. След-то виден!

— И черт с ним… — выдавил Изотов сквозь зубы. — Запорошит.

Начавшийся еще с ночи снегопад не прекращался, и Ефимов подумал, что Изотов, пожалуй, прав.

Усталость взяла верх над осторожностью. Запахнув плотно полушубок, он втянул голову в поднятый воротник и, согреваясь собственным дыханием, погрузился в тревожный сон. Засыпая, Ефимов не переставал думать о том, что надо бы уйти в лес, подальше от села, в котором могут быть немцы, выставить пост. И ему казалось, что он кого-то тормошит, уговаривает, но тщетно… Потом почудилось, что кто-то осторожно дотрагивается до него, он хотел приподняться, оглянуться, но ощущение быстро угасло, и он снова погрузился в тревожный сои.

Его разбудил едва слышный рокот моторов. За время долгих блужданий по лесу ухо впервые уловило знакомые каждому партизану настораживающие звуки. Ефимов приподнялся, отвернул воротник, сдвинул ушанку. «Да, точно! Тарахтят моторы… Значит, тут немцы…». Он стал вглядываться в просветы между молодыми, причудливо заснеженными елями, перевел взгляд на то место, где лежали товарищи, и… никого не увидел. Он вскочил на ноги и только тогда сообразил, что их завалило снегом.

Сугробы, прикрывавшие спящих, напомнили привал в лесу на снежных могилах безвестных людей. Машинально он пересчитал сугробы и удивился. Пересчитал еще раз:

— Один, два, три, четыре, пять… Я — шестой. Где же остальные?

Быстро прошел вдоль ряда спящих, варежкой смахивал с них снег, еще раз пересчитал: не было Васина и Гороховского. И место, где они лежали, уже замело пушистым снегом. «Куда их понесло?» — недоумевал Ефимов. Оглядевшись, он увидел едва заметные следы. Они привели его к проторенной группой дорожке, которая вилась по склону. «Зачем? Неужели?..» Мелькнула догадка. Он взглянул в сторону низины и ужаснулся. Метрах в двухстах по пояс в снегу с трудом пробирались два человека. Они шли к тому самому селу, из которого недавно доносилось урчание моторов.

— Так и есть! — с досадой произнес Ефимов. — Выбросили отруби и теперь с голодухи лезут в самое пекло! Идиоты!

«Догнать, во что бы то ни стало, догнать и вернуть», — твердил Ефимов, расстегивая ремни и сбрасывая с плеч задубевший от мороза полушубок. Забыв об усталости, в одной гимнастерке, он кинулся вдогонку за ушедшими. По проложенной ими снежной траншее Ефимову было легче двигаться. От шедших впереди его отделяло уже не более двадцати шагов. Он хотел тихо окликнуть их, но в этот момент Гороховский упал. Подымаясь, он увидел Ефимова, что-то сказал Васину, и тот мгновенно обернулся, держа наготове автомат. Стараясь не кричать и едва переводя дыхание, Ефимов со злостью выпалил:

— Вы, кретины, вашу… понимаете, что делаете? Там же немцы! Сейчас же обратно!

Васин выждал, пока Ефимов приблизился и, с ненавистью глядя на него, прошипел:

— Обратно? Нет, гад, и ты пойдешь с нами!..

Ефимова будто обухом по голове ударило. Он еще не понял, в чем дело, но сердцем почуял неладное.

— Иди, говорят, вперед! Быстро! — угрожая автоматом, шипел Васин.

Ефимов растерянно бросил вопросительный взгляд на Гороховского: «В своем ли уме Васин?» Но Гороховский старался не смотреть в глаза Ефимову.

— Пошли, пошли… — сказал он.

— Да что вы, с ума спятили? Вас же там повесят!

— Не пугай! Не с пустыми руками идем. Вот она, секретная заветная! — издевательски ответил Васин, показывая на висевшую через плечо полевую сумку Ефимова. — Топай вперед, большевистская собака, прокладывай дорогу!..

Только теперь Ефимов заметил свою полевую сумку. Сердце словно оборвалось, кровь прилила к лицу. Он, словно окаменел. В мозгу проносились, казалось бы, беспорядочные мысли, в действительности они были звеньями одной цепи: «…во сне показалось, что меня тормошат. Это он срезал ремень от сумки… так вот он кто! Костры разжег, сани заказал — все для того, чтобы навести на нас карателей… Что я натворил? Прибежал один, безоружный. Бесславный конец? Нет, нет! Пусть смерть, но только не плен!»

В груди кипела ненависть к предателю, решимость руками, зубами вцепиться в него, задушить, растерзать…

Вдруг он вспомнил: «Финка! Ведь она со мной!» — и его осенила мысль: «Обмануть врага, молить о пощаде, унижаться, лишь бы приблизиться к нему…» Ефимов постарался принять жалкий, поникший вид.

— Братцы, за что вы… — начал было он заискивающе, но Васин оборвал:

— Иди, говорю, гадина! Руки вверх, слышь?!

С поднятыми руками Ефимов стал приближаться к Васину, чтобы обогнать его и потом уже первым идти под наставленным в спину автоматом. «Идти сдаваться?! Нет, этому не бывать!» Неудержимая дрожь одолевала его, челюсти непроизвольно отстукивали мелкую дробь, но он и не пытался сдерживаться. «Пусть думают, что я окончательно обмяк…». В нескольких шагах от Васина он опять заговорил дрожащим голосом, умоляюще глядя в свирепые, налитые кровью глаза Васина:

— Старший лейтенант, дорогой, да вы не сердитесь на меня, старший лейтенант, за то… Простите, прошу вас…

— Там будешь извиняться! Шагай, шагай!

Гороховский тупо, безразлично посматривал то на Ефимова, то на Васина, руки его были безвольно опущены, трофейный автомат свободно свисал с плеча. По всему было видно, что он не сознает ни своей роли в происходящем, ни того, что происходит, ни того, что ожидает его там, в селе. Мельком взглянув на него, Ефимов с облегчением отметил, что Гороховский окончательно впал в прострацию и вряд ли способен помешать ему расправиться с Васиным. Подвигаясь вперед мелкими шажками, он не переставал слезно умолять: