Империй - Роберт Харрис

– Вот как? Гм, что ж, продолжайте и впредь трудиться так же хорошо.

– Непременно, – торопливо заговорил Цицерон, – тем более что я надеюсь в следующем году стать эдилом.

– Эдилом? – Это заявление, казалось, позабавило Помпея. – Нет, нет, едва ли. У меня на этот счет другие планы. Но хороший адвокат всегда может понадобиться.

И с этими словами он двинулся дальше.

– Рад встрече. Рад встрече…

Цицерон невидящим взглядом смотрел перед собой и с усилием сглатывал.

V

В ту ночь – в первый и в последний раз за все годы, которые я прослужил у Цицерона, – он вдребезги напился. Я слышал, как за ужином он поссорился с Теренцией. Это не было их обычной остроумной и холодной пикировкой. Нет, это была настоящая перебранка, разносившаяся на весь дом. Теренция упрекала мужа в глупости, вопрошала, как мог он поверить этой банде, получившей печальную известность благодаря своей бесчестности. Ведь они даже не настоящие римляне, а пиценцы![9]

– Впрочем, что с тебя взять! Ты и сам не настоящий римлянин!

Таким образом Теренция намекала на провинциальное происхождение Цицерона. К сожалению, я не разобрал его ответ, но произнесен он был тихим, угрожающим тоном. Что бы ни сказал Цицерон, ответ, по-видимому, был уничтожающим, поскольку Теренция, которую было непросто вывести из равновесия, выскочила из-за стола в слезах и убежала на второй этаж.

Я счел за благо оставить хозяина одного, но часом позже услышал громкий звон и, войдя в столовую, увидел Цицерона, который, слегка покачиваясь, смотрел на осколки разбитой тарелки. Его туника на груди была залита вином.

– Что-то я себя не очень хорошо чувствую, – проговорил он заплетающимся языком.

Я обнял хозяина за талию, положил его руку на свое плечо и повел в спальню на втором этаже. Это была нелегкая задача, поскольку Цицерон был значительно тяжелее меня. Затем я уложил его в постель и развязал сандалии.

– Развод, – пробормотал он в подушку, – вот решение проблемы, Тирон. Развод. И если мне придется покинуть Сенат из-за того, что у меня не останется денег – так и что с того? Никто по мне скучать не будет. Просто еще один «новичок», у которого ничего не вышло. О, Тирон…

Я подставил ему ночной горшок, и его вырвало. Затем, обращаясь к собственной блевотине, Цицерон продолжал свой монолог:

– Нам необходимо уехать в Афины, мой дорогой друг, жить с Аттиком и изучать философию. Здесь мы никому не нужны…

Его речь перешла в невнятное бормотание, и я уже не мог разобрать ни одного слова. Поставив горшок рядом с кроватью, я задул лампу и направился к двери. Не успел я сделать и пяти шагов, как Цицерон уже храпел. Признаюсь, в тот вечер я лег спать с тяжелым сердцем.

Однако на следующее утро, в обычный предрассветный час, меня разбудили звуки, доносившиеся сверху. Не отступая от своих привычек, Цицерон делал утренние упражнения, хотя и медленнее, чем обычно. Это означало, что он спал всего несколько часов. Таков уж был этот человек. Неудачи становились топливом для костра его честолюбия. Каждый раз, когда он терпел неудачу – либо как адвокат, либо после нашего возвращения из Сицилии, либо теперь, когда его столь цинично унизил Помпей, – огонь в его душе притухал лишь ненадолго, чтобы тут же разгореться с новой силой. Он любил повторять: «Упорство, а не гений возносит человека на вершину. В Риме полным-полно непризнанных гениев, но лишь упорство позволяет тебе двигаться вперед». И теперь, услышав, как он готовится к новому дню борьбы на римском форуме, я ощутил, что в мое сердце снова вернулась надежда.

Я оделся. Я зажег лампы. Я велел привратнику открыть входную дверь. Я пересчитал и составил список клиентов, а затем прошел в кабинет и отдал его Цицерону. Ни в тот день, ни когда-либо после мы ни словом не упомянули о том, что произошло накануне вечером, и это, я думаю, сблизило нас еще больше.

Цвет его лица был нездоровым, он старался сфокусировать взгляд, читая список клиентов, но в основном выглядел совершенно нормально.

– Опять Стений! – прорычал он, узнав, кто дожидается его в таблинуме. – Неужели боги никогда не пошлют нам прощение!

– Он не один, – предупредил я. – С ним еще два сицилийца.

– Ты хочешь сказать, что он размножается? – Цицерон откашлялся, прочищая горло. – Ладно, примем его первым и избавимся от него раз и навсегда.

Словно в странном сне, который повторяется из ночи в ночь, я снова вел Стения из Ферм на встречу с Цицероном. Своих спутников он представил как Гераклия из Сиракуз и Эпикрата из Бидиса. Оба они были уже пожилыми мужчинами, одеты, как и Стений, в темные траурные одеяния, с нестрижеными волосами и бородами.

– А теперь послушай меня, Стений, – жестко проговорил Цицерон, после того как пожал руку каждому из этого мрачного трио. – Пора положить этому конец.

Однако Стений находился в странных и далеких чертогах собственных дум, куда редко проникают посторонние звуки.

– Я безмерно благодарен тебе, сенатор. Теперь, когда мне удалось получить из Сиракуз судебные записи, – он вытащил из своей кожаной сумки свиток и вручил его Цицерону, – ты можешь сам убедиться, что сделало это чудовище. Это было написано до вердикта трибунов. А вот это, – он протянул Цицерону второй документ, – было написано после.

С тяжелым вздохом Цицерон поднес обе листа к глазам и стал читать.

– Ну и что тут интересного? Это – официальный протокол судебного процесса над тобой, в котором, как я вижу, написано, что ты присутствовал на слушаниях дела. Но мы-то знаем, что это чушь. А здесь… – Цицерон не договорил и стал вчитываться в документ куда внимательнее. – Здесь написано, что тебя на суде не было. – Он поднял глаза, и его затуманенный взгляд стал проясняться. – Значит, Веррес фальсифицирует свой собственный судебный процесс, а затем фальсифицирует свою собственную фальсификацию!

– Именно! – вскричал Стений. – Когда он узнал, что ты привел меня к трибунам и, следовательно, всему Риму понятно, что я вряд ли мог присутствовать на суде в первый день декабря, ему пришлось уничтожить свидетельство собственной лжи, но, к счастью, первый документ уже был направлен мне.

– Ну и ну! – хмыкнул Цицерон, продолжая изучать документы. – Возможно, он встревожился сильнее, чем мы полагали. И еще тут говорится, что в суде у тебя был защитник, некто Гай Клавдий, сын Гая Клавдия из Палатинской трибы.[10] Какой ты счастливчик, что сумел обзавестись собственным адвокатом из Рима. Кто он такой?

– Управляющий у Верреса.

Цицерон несколько секунд молча смотрел на Стения, а потом спросил:

– Ну, что там еще, в этой твоей сумке?

И тут началось. Стений вытаскивал из сумки бесконечные свитки, и вскоре они уже устилали пол всего кабинета. Здесь были письма, копии официальных протоколов, записи, в которых пересказывались различные слухи и домыслы, – результат кропотливой работы трех отчаявшихся людей на протяжении семи месяцев. Выяснилось, что Эпикрат и Гераклий также были изгнаны Верресом из своих домов, один из которых стоил шестьдесят тысяч, а второй – тридцать. Веррес приказал своим подчиненным выдвинуть против каждого из них лживые обвинения, по которым были вынесены неправедные приговоры. Обоих обобрали примерно в то же время, что и Стения. Оба являлись видными гражданами своих общин. Оба были вынуждены бежать с острова без гроша в кармане и искать убежища в Риме. Услышав о том, что Стений предстал перед трибунами, они отыскали его и предложили действовать сообща.

«По отдельности каждый из них был бы слаб, – говорил Цицерон много лет спустя, – но, объединившись, они стали силой. У каждого из них были связи, из которых в итоге образовалась целая сеть, накрывшая весь остров: Фермы – на севере, Бидис – на юге, Сиракузы – на востоке. Эти мужчины – дальновидные и проницательные по натуре, хорошо образованные, обладающие большим опытом. Поэтому их земляки с готовностью рассказывали им о своих страданиях, рассказывали то, что никогда не открыли бы заезжему сенатору из Рима».

Рассвело, и я был вынужден задуть лампы. Цицерон продолжал изучать документы. Внешне он выглядел спокойным, но я ощущал, как в нем нарастает возбуждение. Здесь были данные под присягой показания Диона из Гелеса, от которого Веррес сначала потребовал взятку в десять тысяч сестерциев, чтобы признать его невиновным, а потом отобрал всех его лошадей, ковры, золотую и серебряную посуду. Здесь были письменные свидетельства жрецов, храмы которых были разграблены. Так, упоминались украденная из священнейшего храма Эскулапа в Агригенте, подаренная полтораста лет назад Публием Сципионом бронзовая статуя Аполлона, на бедре которой мелкими серебряными буквами было написано имя Мирона, статуи Цереры, похищенные из храмов Катины и Энны, разграбление древнего храма Юноны на острове Мелита. Здесь были свидетельства жителей Агирия и Гербиты, которых грозили запороть до смерти, если они откажутся платить отступные агентам Верреса. Здесь была исповедь несчастного Сопатра из Тиндарида, которого зимой схватили ликторы Верреса и, раздев донага, на глазах всех жителей города привязали с разведенными руками и ногами к статуе Меркурия. И этой оскорбительной жестокости был положен конец не раньше, чем вся присутствовавшая толпа народа, возмущенная ужасным зрелищем и охваченная чувством сострадания, своим криком заставила Сенат обещать Верресу эту статую. Таких историй тут были десятки.