Урал – быстра река. Роман - Иван Веневцев

Николай II не верил в глобальные последствия Сараевского выстрела. Он обменивался телеграммами с кайзером Германии Вильгельмом II, просил его уговорить своего союзника – Австрию не раздувать конфликта. Но Вильгельм II только затягивал дело, обманывал царя, проводя ускоренную всеобщую мобилизацию войск, то же самое делала Австро-Венгрия.

Знал ли кто из правительств враждующих держав, что выстрел в Сараево высвободит свирепого джина, ненавистника человечества – революцию?

Италия, состоявшая в союзе с Германией и Австро-Венгрией, изменила им и осталась нейтральной до 25 мая 1915 года. В этот день она объявила войну бывшим своим союзникам и атаковала австрийские армии в Трентине и Истрии.

Загрохотали итальянские дальнобойные орудия в Альпах, выбивая противнику глаза размолотым в порошок камнем. В церквах России, Франции, Англии шли богослужения о даровании «многая лета» Виктору Эммануилу Третьему – королю Италии. В церквах Германии и Австро-Венгрии проклинали короля Италии за измену и убедительно и горячо просили Бога, чтобы он наказал Виктора Эммануила скорой и лютой смертью (Ну, скажите, кого слушать?)…

Сараевский выстрел качнул колокол всемирного набата.

Разбушевалась неслыханная война. В газетах и телеграммах, которые ребятишки таскали по городам, сообщалось о военных действиях под крупным заголовком: «Всемирная война». «На нас напали две могущественные державы. В защиту Веры, Царя и Отечества мы должны выступить с железом в руках, с крестом в сердце на поле брани и повергнуть врага под нози наши…»

Сообщалось о головокружительных и решающих победах русских над противником в Восточной Прусии, под Львовом, Перемышлем, Краковым, в Карпатах, о победах союзников на западном фронте: в Эльзасе, Лотарингии, Вегезах.

О победном вторжении немцев в Бельгию без объявления войны ничего не сообщалось. Если и были заметки, то такие: «Неудача немцев под Динаном в Бельгии», где германские войска были затоплены бельгийцами. Из этого географически можно было заключить, что немцы проникли далеко в Бельгию и угрожают Северной Франции. Даже об оккупации всей бельгийской территории и вторжении немцев в Северную Францию было сообщено намёком и с большим опозданием.

2

Обливаясь слезами, Юля проводила мужа на фронт на третий день после страшного известия.

Через месяц она получила письмо. Николай Дмитриевич писал, что на третий день пути он был уже на границе Австро-Венгрии со снятыми с обеих сторон постами, хотя бои ещё не начинались – противники группировали войска друг против друга. Граница представляла собой центральную линию шахматной доски, когда фигуры уже расставлены, но игры ещё нет. А теперь с армией генерала Рузского он подступает под стены города Львова, и уже не раз пришлось встретиться лицом к лицу с противником и получить боевое крещение. Что ожидает завтра, через час, через минуту – неизвестно…

Обескураженная Юля не находила покоя, она чувствовала, что война только разгорается, что каждую минуту с фронта можно получить печальные вести. Многие из их знакомых уже оплакивали первые потери близких.

Нескончаемой вереницей шли поезда с людьми, и все они бросались в пасть войны. Война торопливо жевала, падали крошки, чудом не попавшие на зубы войны, но эти крошки подбирали, сжимали в ком и снова бросали в безжалостную пасть. Сотни тысяч людей исчезали в ненасытной утробе.

Юля потеряла надежду на окончание войны и встречу с мужем. Каждую ночь она обливалась слезами. Той радости, которую вызывал в ней муж, не повторится никогда. И не останется никакого воспоминания! Лёник, её кровиночка, беспомощный, ни в чём не виноватый, умер около года назад. Когда она была беременна им, все мечтали родить такого же, как на том фото, привезённом в детстве из-под Оренбурга. Показывая его мужу, Юля говорила: «Вот, Николай, нам бы иметь такого, он до такой степени очаровал нас всех: мамочку, прислугу, Клару, Борика, особенно меня, что я положительно с ума сходила по нему». Юля подробно, с удовольствием рассказывала о Мишкиных проказах. А Мишка с фото ослеплял, заражал своим весельем. Смеялись, казалось, даже его белые шёлковые волосёнки, и всё в нём будто говорило: «Нет, не найдёте больше такого!»

А когда родился первенец, Юля подходила к Мишкиному фото, сравнивала: «Правда, Лёник сейчас как будто не похож на Мишеньку, но он израстётся, похорошеет и будет точь-в-точь такой же. Может, даже и волосики побелеют.

Сейчас Юля была одна. Постель казалась ей ледяной, пугала тишина, сердце глодали то ли тёмное предчувствие, то ли какая-то непонятная страсть. Измучив себя настоящим, она призывала детство: «А что же теперь с Мишенькой? – почти лихорадочно думала она. – Теперь ему лет четырнадцать… А какой же он должен быть лицом в этом возрасте? А я ведь дала клятву увидеться с ним. Правда, тогда был ещё детский рассудок, но клятва остаётся клятвой, её нарушать нельзя… Но сейчас он неинтересен. Увидеть нужно было до десятилетнего возраста или встретиться с ним года через четыре-пять, уже мужчиной»…

Юля рисовала в воображении картины Мишкиного юношества… Ей становилось легче. Она представляла себе, что не всё ещё прелестное погибло, есть где-то существо, при встрече с которым у неё будут отрадные минуты. Но живой ли Мишка? И что с ним станется через пять лет? Юля опять теряет надежды. Ей снова печально, тошно, гадко. Грусть и слёзы копились недаром: ей принесли письмо, написанное незнакомым почерком. Читая сначала, она сразу увидела расплывающийся конец фразы: «Настоящим, штаб Н-ской дивизии сообщает, что ваш муж Николай Васильевич Бродский, командуя эскадроном уланского полка, пал смертью храбрых…»

Разбитая, безутешная, Юля уехала жить к своей тётке в Самару.

3

Панька шёпотом ругал проснувшегося Мишку. Он на корточках сидел у изголовья друга. Мишка лежал на спине, потягивался и посмеивался.

– Ну, Анютку дак Анютку вёз под пологом, што особенного, так бы и сказал, а то чухнул, да ускакал, и за ногу задел осью, чуть ногу не сломал. Я думал, ты Надёжку вёз, а стал ей говорить, так она и знать ничего не знает… Ну, айда, пойдём скорее.

Мишка умылся. Взял в руки гармошку.

Группа девушек сидела у ворот дома, почти напротив Галиной квартиры. Парни подошли туда, там была и Надёжка.

Из комнаты Галя услышала голоса молодёжи, быстро оделась, вышла ко двору, села на скамейку. Ей хотелось получше рассмотреть Надёжку, о которой рассказывала ей хозяйка. Надёжка, мол, не дурна собой, ну така бойка, така бойка, на одной ноге семь дыр вертит. Ну, солдат, да и всё…

Гале неудержимо захотелось посмотреть эту казачку —«солдата». Интересна ей была и вся молодёжь этих мест. Парней и девушек собралось много. Молодёжь веселилась, удивляя городскую барышню вольными, развязанными взаимоотношениями и жестами.

Сердившаяся Надёжка не выдержала, отозвала Мишку в сторону, попятилась шага на два, взяла руки в бока, часто моргая глазами:

– Да ты што ж, собака, целыми возами зачал баб возить по степям, инды полог чуть-чуть сошпиливашь! Всё говоришь, отец не пускат на улицу, а сам бегаш, как кобель по мясным рядам. Говори, кто лежал под пологом, а то сейчас вот этим камнем ошарашу.

– Если бы я так на тебя рассердился, то ей-богу, не стал бы с тобой разговаривать. Ну что тебе стоит послать меня ко всем анчуткам и гулять вон с Васькой. Он ведь за тобой все сапоги износил, бегает, и парень он хороший, – уговаривал Мишка.

– Да не люблю я Ваську, подь ты с ним к чёрту, – на глазах у Надёжки блестели слёзы.

– Ну, ладно, разбираться будем после, а здесь улица и день, люди видят, над тобой же будут смеяться. Да и зачем ты меня ругаешь? Я ведь тебе не муж, и ты мне не жена и не пристяжная, и ты, и я с кем хочем, с тем и гуляем. А баб, говоришь, возами возил, то никаких баб я не возил, это над тобой Павлушка подсмеялся, а ты поверила, он уж говорил мне об этом. Вот, говорит, я Надёжку разыграл. Эй, Паня, пойди сюда, – закричал он другу, – Вот ты её разыграл, а она меня чуть не избила.

Панька поспешил с выручкой.

– От-та дура, я посмеялся, а ты поверила, зараза. Тьфу, ну хоть ничего им не говори, всё равно придумают.

Успокоенная Надёжка, улыбаясь, побежала к девушкам. Панька и Мишка о чём-то поговорили, рассмеялись и вернулись к молодёжи.

Обрадованная Надёжка не отходила от Мишки, а он жался от неё, чувствуя на себе взгляд Гали. Наконец Мишка предложил пойти всем на другую улицу.

Девушки, а за ними и парни с хохотом ушли за ближайший угол.

4

Подходило время отъезда Гали домой, в Калугу.

Она знала, что в станице учительствует дама, Анна Григорьевна, на зиму приезжает из Оренбурга, а сейчас проводит каникулярное время дома. Надо найти эту даму и договориться, чтобы та уступила Гале свою работу. Галя оплатит ей жалование за весь год сразу отцовским чеком.