Апрель - Иван Шутов

Гельм ответил глухо:

— Я пришел к тебе поделиться радостью, а ты не выслушал меня.

Зепп обнял Гельма, притянул к себе.

— Все, Фридрих, до единого слова слышал.

Глаза Гельма радостно блеснули.

— Ну и что же ты скажешь на это?

— Что я скажу? Ты, Фридрих, будешь хорошим коммунистом. — Зепп помолчал. — Собирай товарищей. Договаривайся с русским инженером. Я тоже переговорю кое с кем из литейных рабочих. Агитбригады будут собирать по городу чугун и железо. С сегодняшнего дня. Металла, очевидно, понадобится много. Выпустим листовку, в которой обратимся ко всем трудовым людям Вены с просьбой принести на сборный пункт все ненужное им, все, что валяется по дворам и закоулкам, что может пойти в вагранку. Эту листовку я напишу сейчас же. Сегодня она будет расклеена на стенах нашего района. Что ты на это скажешь, Фридрих?

Гельм порывисто схватил руку Зеппа и крепко ее пожал.

— Будем работать вместе.

— Начинай и помни: ты шагаешь в шеренге.

— А у шагающих в шеренге много рук.

Глава седьмая

Чудесное утро. И за окнами солнечно, и небо улыбается прекрасно и чисто, и птицы на карнизах крыш расщебетались высокими, звонкими голосами. И вместе с птичьим щебетом голосок певуньи Рози подарил этому утру песенку. Лиде тоже хотелось петь. Час тому назад Василий привез из комендатуры, куда Анна присылала из Москвы письма для отца, пакет. В нем для Лиды было три письма от Юрия Большакова. Он сообщал в них много новостей, и одна взволновала Лиду: скоро Юрий демобилизуется и возвратится в Москву. Этой осенью осуществится его мечта об университете.

…Дружба Лиды с Юрием окрепла в суровые дни декабря сорок первого года. Под Москвой гремела канонада, немецкие танки с черными крестами на броне пылали в заснеженных полях. А новые волны танкового наступления обрушивались на укрепления, которые им не суждено было пройти.

В один из вечеров, когда Лида готовила ужин себе и Анне, зашел сосед по квартире, семнадцатилетний Юрий Большаков, которого мальчишки двора за длинные пушистые ресницы и карие глаза прозвали «барышней Юрой». Между ним и Лидой перед войной завязались дружеские отношения. Они делились впечатлениями от прочитанных книг, ходили в кино, вместе лакомились мороженым и катались на лодке в Парке культуры. Юрий относился к Лиде покровительственно. Он был старше ее на три года, скоро должен был окончить школу и мечтал об университете. А Лида была семиклассницей, боялась мышей и носила голубые бантики. Но Юрий не в пример другим мальчишкам двора считал, что эти мелочи не могут препятствовать их дружбе. Кроме незначительных слабостей, у Лиды, по мнению Юрия, были и несомненные достоинства.

Войдя в комнату, Юрий поздоровался с Лидой, отряхнул с ушанки снег и ослабил военный пояс на ватнике, который носил как форму бойца противовоздушной дружины дома. Затем вынул из кармана вчетверо сложенную газету. Это была «Правда». Развернул ее, подал Лиде, указав на заголовок «Таня»:

— Прочти.

Статья произвела на Лиду огромное впечатление. Окончив чтение, девушка подняла на Юрия полные слез глаза.

— Она была, как и ты, комсомолкой, — сказал Юрий. — И жила с нами в одном городе. Возможно, мы встречали ее на улицах. Нужно брать с нее пример.

В тот вечер Лида решила вместе с Юрием участвовать в борьбе с фашистскими самолетами. Юрий обещал ей помочь.

…Тревогу объявили глубокой ночью. Лида вскочила с постели, быстро оделась, выбежала во двор Юрий ожидал ее. Торопясь и задыхаясь, они взбежали по лестнице, выбрались на крышу. Лида глянула вверх и замерла, увидев грозную картину, которая предстала перед нею.

Темное, глубокое небо было исполосовано десятками острых лучей прожекторов. Они колебались, скрещивались, как мечи, поднятые в защиту Москвы. В местах скрещений показывались маленькие серебристые самолеты, а вокруг них вспыхивали огненные искры разрывов. Вот один самолет накренился, его заволокло дымом; скользя вниз, он упал во тьму. Трассирующие пули прошивали ее цветными строчками. А вокруг звенело, гремело, ухало, и огни разрывов вспыхивали и гасли в необъятном небе.

— Бери песок, — сказал Юрий. — Если зажигалки упадут на крышу нашего дома, засыпай их. Береги руки — можно обжечься. Надень рукавицы!

И, грохоча по крыше тяжелыми сапогами, Юрий побежал на «свой участок» — к дымоходной трубе.

— Юра, куда ты? — крикнула Лида, она боялась остаться одна. Но Юрий ее не услышал.

Грохот стрельбы все усиливался, небо, освещенное прожекторами, трассами пуль и термитных снарядов, казалось, как никогда, высоким и страшным. Лида прижалась к чердачному фонарю, испытывая большое искушение нырнуть в его спокойное темное нутро, спрятаться на чердаке. «Смотри опасности в глаза, как Таня», — вспомнились ей слова, сказанные Юрием на лестнице. И она осталась на месте, глядя на битву, развертывающуюся в небе.

Зенитный огонь уничтожал воздушных врагов. Еще три самолета сорвались с высоты, упали, оставив за собой широкие дымные следы. Один самолет вышел из штопора, выровнялся, пошел вниз, стремясь сбить пламя, но оно разгоралось ярче, и самолет, как пылающий факел, Низко прошел над крышами домов.

Густой, злобный гул моторов приближался. Раздался резкий свист выброшенных бомб.

— Юра! — снова крикнула Лида, и голос ее задрожал.

— Держись! — услышала она из-за трубы.

В стороне площади Восстания один за другим громыхнули взрывы, плеснуло тусклым пламенем, и дом вздрогнул от основания до крыши. Свист несся с темного неба, все усиливаясь… Сердце Лиды замерло от страха. На крыше вспыхнули огни зажигательных бомб. Юрий и дружинники бросились гасить их. Лида боялась шевельнуться. Голос Юрия вывел ее из оцепенения:

— Лида! Живо на чердак! Бомба пробила крышу! Гаси ее, не то начнется пожар!

Лида юркнула в черный провал фонаря и в темном чердачном углу, возле сваленной в кучу рухляди, увидела шипящую, как ракета, «зажигалку». На чердаке не было страшно. Лида подбежала к шипящей бомбе, стала засыпать ее песком. Зловещее шипение смолкло. Запахло гарью: начала тлеть обивка старого, безногого стула. Песка не хватило на стул. Лида сорвала тлеющую обивку, бросила под ноги, затоптала. Дуя на обожженные пальцы, вспомнила о брезентовых рукавицах, оставленных на крыше.

После отбоя Лида и Юрий отдыхали на широкой чердачной балке. Было тихо и темно. Юрий сказал:

— Вот ты и прошла боевое крещение. Теперь ты настоящий боец противовоздушной обороны.

С тех пор во время воздушных тревог Лида дежурила на крыше. Научилась владеть собой, скрывать страх. После дежурства несколько минут сидела с Юрием на чердачной балке, которую они назвали «наша скамья под крышей». Здесь Лида узнала о желании Юрия уйти на фронт.

— Ты еще недостаточно взрослый для этого, — сказала Лида.

— А Таня? — возразил Юрий. — Она была только на год старше меня.

Дружба их становилась все нежнее и крепче. Юрий рассказал подруге о своей сокровенной мечте: после войны он станет астрономом. Это наука будущего. Читал из «Фауста»: «Взамен тоски своей унылой ты перебросишь к жизни мост, поймешь пути далеких звезд, горя живительною силой». Путь его к университетской аудитории должен обязательно пройти через поля сражений.

— Неужели кто-то другой должен мне завоевать мирную жизнь? Нет, Лида, я чувствую себя достаточно сильным.

…И вот сегодня три письма от Юрия.

Лида просмотрела на этажерке в своей комнате груду нот. Они остались от прежнего владельца квартиры. Не нашла ни Моцарта, ни Бетховена — ничего, что отвечало бы сегодняшнему ее настроению. Вальс Штрауса «Вино, карты, женщины», легаровская оперетта «Царевич», все остальное — фокстротно-танговая пестрота.

Лида вспомнила о привезенных из Москвы двух нотных тетрадях. Достала их из чемодана, села за инструмент. Играла долго и с увлечением. Сначала «Фантазию» Глинки, затем несколько романсов Чайковского.

У двери на веранду раздался звонок. Высокая старуха с длинным и узким лицом, сдержанно поклонившись девушке, спросила, говорит ли она по-английски. Лида ответила утвердительно.

— Маэстро Катчинский очень просит вас зайти к нему, — сказала старуха и, поклонившись, ушла.

Лида знала, что по соседству с ними живет разбитый недугом пианист Катчинский. Из окна она часто видела его в коляске. Музыкант, который не может играть! Лиде казалось, что он очень тяжело переживает свою трагедию.

Катчинский занимал две комнаты. Первая из них была большая и светлая, окнами на улицу. Ее убранство составляли стол, несколько стульев, диван с вышитыми подушечками. На стенах висело много фотографий, а в простенке — писанный маслом портрет молодой красивой женщины в голубом платье. На фоне цветущего миндаля прекрасно выделялись ее золотистые волосы. Цвет миндаля, зелень, обилие света придавали портрету ярко выраженный весенний колорит. Женщина держала в руке розу.